Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь

— Не хочу я знать твой шифр. Меня это не касается. Ни шифр, ни то, что лежит в твоем сейфе.

Он улыбнулся и, делая вид, что целится в Николя из пистолета, спросил:

— И что же лежит у тебя в сейфе?

— Ничего интересного, — ответил Николя, нахмурившись.

В секции детской одежды ему взяли рубашку из плотной шерсти и непромокаемые лыжные брюки, которые Николя стал мерить в кабине, пока Патрик ходил за всем остальным: двумя парами трусов, двумя майками, двумя парами теплых носков, шерстяным шлемом и зубной щеткой. Брюки по размеру подошли, но оказались длинноваты, и Патрик ловко закатал штанины, сказав, что все нормально, мама потом их подошьет, если сочтет нужным. Делать покупки в обществе Патрика Николя очень нравилось: они с ним не топтались часами на месте, не колебались, как его родители, между двумя фасонами, двумя цветами, размерами, не морщили озабоченно лоб перед необходимостью принимать решения. Николя хотелось, чтобы ему, кроме всего прочего, купили тренировочный костюм, зеленый с сиреневыми вставками, как у Патрика, но, ясное дело, попросить об этом у него не хватило смелости.

Расплачиваясь, Патрик обменялся несколькими фразами с кассиршей. Сразу было видно, что его волосы, затянутые в хвост, его удлиненное лицо с очень голубыми глазами, непринужденная манера двигаться и шутить нравились молодой, смешливой девушке. «Это ваш молодой человек?», — спросила она, показывая на Николя. Патрик ответил, что нет, но если никто не затребует его через год и один день[2], то он согласен оставить его себе. «Мы с ним вполне нашли общий язык», — добавил он, и Николя с гордостью повторил про себя эту фразу. Ему хотелось небрежно сказать и другим, что он нашел с Патриком общий язык. Николя посмотрел на полученный накануне в подарок бразильский браслет, завязанный вокруг запястья, и дал себе слово, что когда над ним не будет больше родительской власти, он отпустит волосы и будет носить хвост.

В машине Патрик снова включил музыку и, покачиваясь в такт мелодии, произнес другую знаменательную фразу: «Слушай, а тебе не кажется, что мы с тобой — нефтяные короли?» В течение нескольких мгновений до Николя не доходил смысл этих слов, означавших, что у них все хорошо, что они не скучают и на самом деле беспокоиться не о чем, но когда он понял это, то почувствовал веселое возбуждение, как будто речь шла о пароле, о котором они договорились друг с другом и который был предназначен исключительно для их личного пользования. Отвечая Патрику, он боялся, что его тонкий голос сорвется и прозвучит совсем по-детски, но справился со своим страхом и смог ответить так, словно не придавал этой фразе никакого значения: «Точно. Мы — нефтяные короли».

После полдника дети обычно играли: в «угадай профессию», подражая движениям, характерным для разных ремесел, в «холодно-горячо», отыскивая спрятанные предметы, или в театр. Но в тот день Патрик сказал, что они займутся кое-чем другим.

— Чем? — спросили его.

— Сейчас увидите.

Следуя его указаниям, дети сдвинули к стенам столы, скамейки и прочую мебель, которая находилась в зале. Потом он выключил свет, оставив его зажженным только в холле, но и этого хватало, чтобы в зале было достаточно светло. От таких таинственных приготовлений дети пришли в возбуждение, двигая мебель, они приглушенно смеялись, высказывали всякие предположения: в привидения будем играть или столы вертеть. Наконец Патрик хлопнул в ладоши и призвал всех к спокойствию. «Теперь, — сказал он, — ложитесь на пол. На спину». Пока все укладывались на пол, в зале продолжал царить легкий беспорядок и раздавался смех. Оставшись стоять один, Патрик терпеливо дожидался, пока каждый из детей уляжется на своем месте. Не спеша, спокойным тоном, он дал несколько советов, которые могли помочь найти наиболее удобную позу: сначала нужно потянуться, стараясь при этом не выгибаться; спина должна касаться пола; руки положить ладонями вверх; закрыть глаза. «Закрыть глаза…», — повторил он едва ли не мечтательно, как будто сам с наслаждением закрывал их, собираясь заснуть, и замолчал. Установившуюся тишину нарушил чей-то нетерпеливый голос:

— А теперь что надо делать?

— Ты что, не понимаешь? — ответил кто-то другой, — он же нас гипнотизирует!

Этот меткий ответ был встречен смешками, не вызвавшими со стороны Патрика никакой реакции. Чуть позже, через некоторое время, он ответил, как будто услышал только заданный кем-то вопрос: «Ничего не надо делать… Мы все время что-нибудь делаем, о чем-нибудь думаем. Сейчас ничего не делаем. Стараемся ни о чем не думать. Мы здесь, вот и все. Расслабляемся. Все внимание — в себя…». Его голос звучал все спокойнее и задумчивее. Патрик медленно ходил по комнате, между лежавшими на полу телами детей. Николя скорее почувствовал, чем услышал, как он прошел рядом с ним. Он приоткрыл глаза и тотчас снова закрыл, боясь, что попадется.

«Дышите медленно, — сказал Патрик. — Животом. Надувайте живот, как мяч, и сильно втягивайте его, дышите медленно и глубоко…». Несколько раз подряд он повторил: «Вдох, выдох…», — и Николя почувствовал, что все дети слушаются его, следуют этому ритму. Он подумал, что у него ничего не получится. Когда в школе проводился медицинский осмотр и приходилось дуть в трубку, жизненная емкость легких у него всегда оказывалась самой маленькой, и сейчас он чувствовал в груди что-то похожее на тиски, которые не давали циркулировать воздуху. Он вдыхал и выдыхал чаще, чем другие, прерывисто, хватая ртом воздух, как утопающий. Но Патрик продолжал говорить, голос его все более удалялся, странным образом оставаясь в то же время очень близким. «Вдох… выдох», — говорил он теперь, и Николя, сам не понимая как, почувствовал себя включенным в общее дыхание, ставшим частью этой волны, которая росла и спадала вокруг, обволакивая его. Он слышал дыхание других детей и сливавшееся с ним свое собственное. Повинуясь голосу Патрика, его живот медленно вздымался и опускался. В нем образовывалось пустое пространство, с каждым вдохом наполнявшееся воздухом, подобно тому, как вода во время прилива заполняет расщелину в скале.

«Вот и хорошо, — вскоре сказал Патрик. — Теперь думаем о своем языке». Где-то в зале раздался оставшийся безответным смешок. Николя мельком подумал, что если бы все засмеялись, то он тоже засмеялся бы, находя смешным думать о своем языке, но было тихо, и он, следуя за остальными, думал о своем языке, касающемся неба — Патрик сказал, что именно так язык должен лежать во рту, — он проверял его тяжесть, плотность, текстуру: гладкий и влажный в одних местах, он был шершавым в других. Ощущение становилось все более странным. Язык во рту разросся, стал огромным, как необъятная губка, которая могла задушить его, но в тот самый момент, когда он со страхом подумал об этом, Патрик рассеял его опасение, сказав: «Если язык слишком раздулся и мешает вам, то сглотните слюну». Николя, сглотнув, вернув ему нормальные размеры. Однако он по-прежнему чувствовал язык, словно впервые отдал себе отчет в его существовании. Потом Патрик велел им думать о носе, следить за движением воздуха в ноздрях. Затем — сосредоточить внимание на веках, между бровями, на затылке. Оттуда он перешел к рукам, и, начав с пальцев, которые заставил расслабить один за другим, поднялся до локтей, потом до плеч. «Ваши руки стали тяжелыми, — говорил он, — очень тяжелыми. Такими тяжелыми, что врастают в пол. Даже если захотите, вы не сможете их приподнять…», — и Николя действительно почувствовал, что не смог бы. Он растекся по полу, как лужа, мысленно витал над своим неподвижным телом и в то же время продолжал жить в нем, как в доме с глубоко заложенным фундаментом, обследуя проходящие по его членам коридоры, открывая двери темных и теплых комнат — теплых, в особенности. Ощущение тепла теперь преобладало, и Николя не удивился, когда Патрик стал рассказывать о нем, советовать поддаться ему, оценить его по достоинству, дать захватить себя этому глубокому, но ласковому теплу, которое текло по венам и выступало на поверхности кожи, вызывая легкое пощипывание и желание чесаться, которому лучше было не уступать: «Но если очень хочется, то ни чего страшного — можете почесаться». Как он догадывался обо всем этом? Откуда знал о тех необыкновенных ощущениях, которые испытывал Николя, и как мог описывать их в тот самый миг, когда они возникали? И то же самое происходило с другими детьми? Смешки больше не раздавались, слышалось только спокойное дыхание, повиновавшееся голосу Патрика. Все, подобно Николя, проникли на эту таинственную территорию, которая расстилалась внутри них самих, все с одинаковым доверием слушали гида. Пока Патрик говорил — а теперь дошла очередь до ног, до каждого пальца, одного за другим, до икр, коленей и бедер, — с ними ничего не могло случиться. Внутри своих тел они находились в безопасности. Время шло. Как долго это продолжалось?