Франк Ведекинд - Пробуждение весны

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Приведите его сюда!

(Габебальд уходит).

Цунгеншлаг: Если ца-ца-царящая здесь атмосфера считается, с компетентной стороны, хорошей, то я хотел бы вынести предложение, во время ле-летних каникул и второе окно за-за-за-за-за-за-заморозить.

Флигентод: Если нашему дорогому коллеге, Цунгеншлагу, помещение кажется достаточно хорошо вентилируемым, то я хотел бы внести предложение устранить вентилятор во лбу нашего дорогого коллеги Цунгеншлага.

Цунгеншлаг: Та-та-таких слов я не могу позволить! - Гру-грубости я не обязан выслушивать! - Я еще владею моими пя-пя-пя-пятью чувствами...

Зонненштих: Я вынужден просить наших коллег Флигентода и Цунгеншлага, прекратить дебаты. Кажется, наш порочный ученик уже идет по лестнице.

(Габебальд открывает дверь, в которую входит Мельхиор, бледный, но спокойный).

Зонненштих: Подойдите ближе к столу! После того, как г-н рантье Штифель узнал о безбожном поступке своего сына, огорченный отец, в надежде найти объяснения ужасного деяния, осмотрел вещи своего сына Морица, и нашел в них записку, которая, не разъясняя нам мотивов ужасного деяния, дает достаточное объяснение морального растлевания истинного виновника. Я говорю о сочинении, составленном в форме диалога, озаглавленном "Совокупление", снабженном рисунками в натуральную величину, размером в двадцать страниц; сочинение, которое могло бы ответить самым безнравственным требованиям, предъявляемым любителями неприличного чтения.

Мельхиор: Я...

Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. - После того, как г-н рантье Штифель вручил эту рукопись нам, и мы дали огорченному отцу обещание во что бы то ни стало найти автора ее, - почерк этой рукописи был сравнен с почерками всех учеников и, по единогласному мнению ученого персонала, равно как и по мнению нашего уважаемого коллеги, преподавателя по каллиграфии, раскрылось поразительное сходство почерка рукописи с вашим.

Мельхиор: Я...

Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. - Несмотря на подавляющий факт признанного неоспоримыми авторитетами сходства, мы считали себя обязанными воздержаться от дальнейших мероприятий до тех пор, пока не услышим от виновного признания в его проступке против нравственности, в связи с возникшим поводом к самоубийству. -

Мельхиор: Я...

Зонненштих: Вы должны отвечать на точно формулируемые вопросы, которые я вам поставлю, откровенным и почтительным "да" или "нет". Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Книгу протоколов! - - Прошу нашего секретаря, коллегу Флигентода, с этого момента записывать по возможности дословно. (К Мельхиору). - Вы знаете эту рукопись?

Мельхиор: Да.

Зонненштих: Вы знаете, что содержит эта рукопись?

Мельхиор: Да.

Зонненштих: Вам ли принадлежит почерк этой рукописи?

Мельхиор: Да.

Зонненштих: Вами ли сочинена эта безнравственная рукопись?

Мельхиор: Да. - Господин Ректор, я прошу вас указать, что в этой рукописи есть безнравственного.

Зонненштих: Вы должны отвечать на точно формулируемые вопросы, которые я вам ставлю, откровенным и почтительным "да" или "нет".

Мельхиор: Я написал ни больше, ни меньше, как только о хорошо известном факте.

Зонненштих: Испорченный мальчишка!

Мельхиор: Я прошу вас указать мне в рукописи проступок против нравственности.

Зонненштих: Не думаете ли вы, что я расположен играть роль шута. Габебальд!

Мельхиор: Я...

Зонненштих: В вас так же мало почтения к собравшимся здесь учительскому персоналу, как и уважения к врожденному всем людям чувству скромности и стыдливости. Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Ведь это же Лангенштейд для изучения в три часа волапюка!

Мельхиор: Я...

Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. Габебальд!

Габебальд: Слушаю, господин Ректор!

Зонненштих: Уведите его.

Сцена вторая

(Кладбище, ливень. - Пред открытой могилой стоит пастор Кальбаух с развернутым зонтиком в руке. Справа от него рантье Штифель, друг его Цигенмелькер и дядя Пробст. Налево ректор Зонненштих с профессором Кнохенбрухом. Гимназисты замыкают круг. На некотором расстоянии перед полуразрушенным памятником Мария и Ильза).

Пастор Кальбаух: ... ибо тот, кто отверг милость, которую благословил предвечный Отец рожденного во грехе, умрет духовною смертью. И тот, кто в своевольном плотском отрицании Бога служил злу, умрет телесною смертью! Тот же, кто мятежно отвергнет крест, возложенный на него Милосердным за грехи его, истинно, истинно, говорю вам, умрет вечною смертью (бросает в могилу лопату земли). Мы же, идущие по тернистому пути все вперед и вперед, восхвалим Господа всеблагого и возблагодарим его за неисповедимое милосердие. Ибо, как этот скончался смертью тройною, так же истинно введет Господь Бог праведного в блаженство и в вечную жизнь. - Аминь!

Рантье Штифель (бросая в могилу лопату земли, сдавленным от слез голосом): Мальчик был не мой. - Мальчик был не мой. - Мальчик никогда меня не радовал.

Ректор Зонненштих (бросая в могилу лопату земли): Самоубийство, как наиболее серьезное покушение на нравственный порядок, является наиболее серьезным доводом в пользу нравственного порядка; ибо самоубийца, убегая от приговора нравственного порядка, тем самым удостоверяет существование нравственного порядка.

Кнохенбрух (бросая в могилу лопату земли): Загулялся - погряз распустился - промотался - развратился.

Дядя Пробст (бросая в могилу лопату земли): Родной матери не поверил бы, что ребенок может поступить так низко со своими родителями.

Друг Цигенмелькер (бросая в могилу лопату земли): Решился так поступить с отцом, который вот уже двадцать лет с утра до ночи не имеет другой мысли, кроме блага своего ребенка!

Пастор Кальбаух (пожимая руку рантье Штифелю): Мы знаем, что для тех, кто любит Бога, все бывает к лучшему, - I Коринф. 12, 15 - подумайте о безутешной матери и попытайтесь возместить ей потерянное двойной любовью.

Ректор Зонненштих (пожимая руку рантье Штифелю): Мы, вероятно, никак не могли бы перевести его.

Кнохенбрух (пожимая руку рантье Штифелю): Да если бы мы и перевели его, на следующий год он уж, наверное, остался бы.

Дядя Пробст (пожимая руку рантье Штифелю): Теперь перед тобою долг прежде всего думать о себе. Ты - отец семейства!..

Друг Цигенмелькер (пожимая руку рантье Штифелю): Доверься мне!.. Проклятая погода! Продрог насквозь. Если немедленно не выпьешь грогу, то наверное схватишь аневризм.

Рантье Штифель (сморкаясь): Мальчик был не мой! - Мальчик был не мой!

Рантье Штифель удаляется в сопровождении пастора Кальбауха, профессора Кнохенбруха, ректора Зонненштиха, дяди Пробста и друга Цигенмелькера. Дождь меньше.

Гансик Рилов (бросая лопату земли в могилу): Мир праху твоему! Кланяйся моим вечным невестам и замолви обо мне словечко у Бога, - ты глупый бедняга! - За твою ангельскую невинность они поставят на твоей могиле птичье пугало.

Георг: Нашелся револьвер?

Роберт: Незачем искать его.

Эрнест: Ты его видел, Роберт?

Роберт: Проклятое головокружение. - Кто его видел? Кто?

Отто: Да ведь вот, - его прикрыли платком.

Георг: Язык вышел наружу?

Роберт: Глаза. - Поэтому его и закрыли.

Отто: Ужасно!

Гансик Рилов: Ты, наверное, знаешь, что повесился?

Эрнест: Говорят, у него нет головы!

Отто: Глупости! - Выдумки!

Роберт: Да ведь я держал в руках веревку! - я не видел еще ни одного повешенного, которого бы не закрывали.

Георг: Он поступил очень неостроумно.

Гансик Рилов: Что за чорт! Повеситься, - это красиво.

Отто: Мне он еще пять марок должен. Мы поспорили, - он уверял, что удержится.

Гансик Рилов: Ты виноват, что он здесь лежит: ты назвал его хвастуном.

Отто: Вот, мне же еще придется дрожать по ночам. Учил бы историю греческой литературы, нечего было бы и вешаться!

Эрнест: У тебя уже готово сочинение, Отто?

Отто: Только вступление.

Эрнест: Я просто не знаю, что и писать.

Георг: А разве ты не был, когда Аффеншмальц давал нам план?

Гансик Рилов: Я натаскаю себе из Демокрита.

Эрнест: Я посмотрю, может быть, что-нибудь найдется в малом Мейере.

Отто: Вергилий на завтра уже готов у тебя? - -

(Гимназисты уходят. - Марта и Ильза подходят к могиле).

Ильза: Скорее, скорее. Уже идут могильщики.

Марта: А не подождать ли нам, Ильза?

Ильза: Зачем? - Мы принесем новых. Каждый раз новых и новых! - Растет довольно.

Марта: Ты права, Ильза!

(Бросает венок из плюша в могилу. Ильза раскрывает передник и из него на гроб дождем сыплются анемоны).

Я выкопаю наши розы. Меня все равно побьют. - Здесь они примутся.

Ильза: Я буду поливать их каждый раз, как пойду мимо. От Золотого ручья я принесу незабудок, а из дому - лилий.

Марта: Вот роскошь будет! Роскошь!

Ильза: Я перешла уже через мост и вдруг слышу выстрел...