Чарльз Диккенс - Рождественские повести

Но вот вдалеке просветлел горизонт, тьма рассеялась, в пламенном великолепии взошло солнце - и коньки крыш и трубы старинного здания засверкали в прозрачном утреннем воздухе, и дым и пар над городом стал точно золотое облако. Даже старые солнечные часы в глухом и темном углу, где ветер всегда кружил и свистал с непостижимым для ветра постоянством, стряхнули рыхлый снег, осыпавший за ночь их тусклый, унылый лик, и весело поглядывали на завивающиеся вокруг белые тонкие вихорьки. Надо думать, что утро как-то ощупью, вслепую проникло и в заброшенные, холодные и сырые подвалы с их низкими нормандскими сводами, наполовину ушедшими в землю; что оно пробудило ленивые соки в ползучих растениях, вяло цеплявшихся за стены, - и в этом удивительном хрупком мирке тоже встрепенулось медлительное жизненное начало, таинственным образом ощутив наступление дня.

Семейство Тетерби было уже на ногах и не теряло времени зря. Мистер Тетерби снял ставни с окна своей лавчонки и одно за другим открыл ее сокровища взорам населения "Иерусалима", столь равнодушного ко всем этим соблазнам. Адольф-младший давным-давно ушел из дому и предлагал читателям уже не "Утренний листок", а "Утренний блисток". Пятеро младших Тетерби, чьи десять кpyглых глаз успели покраснеть от попавшего в них мыла и от растирания кулаками, претерпевали в кухне все муки умывания холодной водой под бдительным взором миссис Тетерби. Джонни, уже покончивший со своим туалетом (ему никогда не удавалось умыться спокойно, ибо его подгоняли и поторапливали всякий раз, как Молох бывал настроен требовательно и непримиримо, а так бывало всегда), бродил взад и вперед у входа в лавку, больше обычного изнемогая под тяжестью своей ноши; к весу самого Молоха прибавился еще немалый вес различных вязанных из шерсти приспособлений для защиты от холода, образовавших вместе с капором и голубыми гетрами единую непроницаемую броню.

У этого дитяти была одна особенность: вечно у него резались зубки. То ли они никогда до конца не прорезались, то ли, прорезавшись, вновь исчезали - неизвестно; во всяком случае, если верить миссис Тетерби, их резалось столько, что хватило бы на вывеску трактира "Бык и Волчья пасть". Поэтому у талии Молоха (которая находилась непосредственно под подбородком) постоянно болталось костяное кольцо, такое огромное, что оно могло бы сойти за четки недавно постригшейся монахини, - и однако, когда младенцу требовалось унять зуд в чесавшихся деснах, ему позволяли тащить в рот самые разнообразные предметы. Рукоятки ножей, набалдашники тростей, ручки зонтов, пальцы всех членов семейства и в первую очередь Джонни, терка для мускатных орехов, хлебные корки, ручки дверей и прохладная круглая головка кочерги - таковы были самые обычные инструменты, без разбора употреблявшиеся для успокоения дитяти. Трудно учесть, сколько электричества добывалось за неделю из его десен путем непрестанного трения. И все же миссис Тетерби неизменно повторяла: "Вот прорежется зубок, и тогда наша крошка снова придет в себя". Но зуб так и не прорезывался на свет божий, и крошка по-прежнему пребывала где-то вне себя.

Нрав маленьких Тетерби за последние несколько часов претерпел прискорбные изменения. Мистер и миссис Тетерби - и те переменились не так сильно, как их отпрыски. Всегда это был бескорыстный, доброжелательный и послушный народец, который безропотно и даже великодушно сносил лишения (а лишены они были многого) и радовался, точно пиршеству, самой скромной и скудной трапезе. Теперь же споры разгорались не только из-за мыла и воды, но из-за завтрака, который еще и на стол-то не был подан. Каждый маленький Тетерби кидался с кулаками на всех остальных маленьких Тетерби; и даже Джонни - многотерпеливый, кроткий и преданный Джонни - поднял руку на Молоха! Да, да! Миссис Тетерби, по чистой случайности подойдя к двери, увидела, как он коварно выбрал в вязаной броне местечко по-уязвимее и шлепнул драгоценное дитя!

Во мгновенье ока миссис Тетерби за шиворот втащила его в дом и с лихвой отплатила ему за это неслыханное кощунство.

- Ах ты бессердечное чудовище! - воскликнула она. - Да как у тебя хватило духу?

- А чего у нее зубы никак не прорежутся? - возвысил голос юный мятежник. - Надоело до смерти. Попробовала бы ты сама с ней понянчиться!

- И попробую, сэр! - сказала мать, отбирая у Джонни его опозоренную ношу.

- Вот и попробуй! - повторил Джонни. - Не больно тебе это понравится. На моем месте ты бы давно пошла в солдаты. Я непременно пойду. В армии по крайности нет грудных младенцев.

Мистер Тетерби, явившийся на место происшествия, не стал карать мятежника, а только потер себе подбородок, - видно, такая неожиданная точка зрения на профессию военного заставила его призадуматься.

- Если его не наказать, мне самой впору пойти в солдаты, - промолвила миссис Тетерби, глядя на мужа. - Тут у меня ни минуты покоя нет. Я просто раба, да, да, чернокожая раба из Виргинии (это преувеличение, вероятно, было навеяно смутными воспоминаниями, связанными с неудачной попыткой фирмы Тетерби по части торговли виргинским табаком). Круглый год у меня ни отдыха, ни удовольствия! Ах, чтоб тебя бог любил! - перебила сама себя миссис Тетерби, так сердито встряхивая младенца, что это плохо вязалось со столь благочестивым пожеланием. - Да что с ней сегодня такое?!

Не в силах этого понять и не достигнув ясности путем встряхивания младенца, миссис Тетерби уложила его в люльку, села подле, скрестила руки и принялась гневно качать ее ногою.

- Что ты стоишь, Дольф? - сказала она мужу. - Неужто тебе нечего делать?

- Ничего я не желаю делать, - ответил мистер Тетерби.

- А я уж наверно не желаю, - сказала миссис Тетерби.

- А я и под присягой покажу, что не желаю, - ска-рал мистер Тетерби.

В эту минуту завязалось сражение между Джонни и пятью его младшими братьями: накрывая стол к завтраку, они стали отнимать друг у друга хлеб и теперь щедро отвешивали один другому тумаки; самый маленький, с удивительной для столь юного возраста предусмотрительностью, не вмешивался в драку, а только ходил вокруг и дергал воинов за ноги. Мистер и миссис Тетерби с великим пылом ринулись в гущу боя, словно отныне то была единственная почва, на которой они могли действовать в согласии; без малейшего следа прежней кротости и добросердечия они сыпали удары во все стороны и, покарав правых и виноватых, вновь уселись каждый на свое место.

- Хоть бы ты газету почитал, чем сидеть сложа руки, - заметила миссис Тетерби.

- А что там читать, в газете? - с крайней досадой отозвался мистер Тетерби.

- Как что? - сказала миссис Тетерби. - Полицейскую хронику.

- Вот еще, - возразил мистер Тетерби. - Какое мне дело, кто там что натворил или что с кем сотворили.

- Читай про самоубийства, - предложила миссис Тетерби.

- Мне это неинтересно, - отвечал ее супруг.

- Кто родился, кто помер, кто свадьбу сыграл - ничего тебе не интересно?

- По мне хоть бы с сегодняшнего дня и до скончания века никто больше не рождался на свет, а с завтрашнего все начали бы помирать; меня это не касается. Вот когда придет мой черед, тогда другое дело, - проворчал мистер Тетерби. - А что до свадеб, так я и сам женат, знаю, велика ли от этого радость.

Судя по недовольному виду миссис Тетерби, она вполне разделяла мнение мужа; однако она тут же стала противоречить ему, просто ради того, чтобы поспорить.

- Ну, у тебя, известно, семь пятниц на неделе, - сказала она. - Сам же слепил ширму из газет и сидишь, вычитываешь чего-то детям по целому часу без передышки.

- Не вычитываю, а вычитывал, - возразил муж. - Больше ты этого не увидишь. Теперь-то я стал умнее.

- Ха, умнее! Как бы не так! Может, ты и лучше стал?

От этого вопроса в груди мистера Тетерби что-то дрогнуло. Он удрученно задумался, снова и снова проводя рукою по лбу.

- Лучше? - пробормотал он. - Не думаю, чтоб кто-нибудь из нас стал лучше, да и счастливее. Лучше? Разве?

Он обернулся к своей ширме и стал водить по ней пальцем, пока не напал на нужную ему вырезку.

- Вот это, помнится, все мы особенно любили, - тупо и растерянно промолвил он. - Бывало, дети заспорят о чем-нибудь, даже потасовка случится, а прочитаешь им эту историю - и они растрогаются до слез и сразу помирятся, будто от сказки про то, как малыши заблудились в лесу и малиновка укрыла их листьями. "Прискорбный случай крайней нищеты. Вчера мужчина небольшого роста с младенцем на руках, в сопровождении шести детей в возрасте от двух до десяти лет, одетых в лохмотья и, по-видимому, изголодавшихся, предстал перед почтенным мировым судьей и сделал следующее заявление..." Уф! Ничего не понимаю, - прервав чтение, воскликнул мистер Тетерби. - Просто непостижимо, мы-то тут при чем?

- До чего же он стар и жалок, - говорила себе между тем миссис Тетерби, наблюдая за мужем. - В жизни не видала, чтоб человек так переменился. О, господи, господи, принести такую жертву!