Наталия Терентьева - Ласточка

– Компьютерные программы?

– Да, – пожала плечами Анна. – Для вышивок на облачениях. Что тут такого необычного?

– Ты вся такая… – Антон пытался подобрать слова. – Неспокойная, Аня.

– Какая есть, – резко ответила Анна и отвернулась, чтобы уйти.

– Так и уйдешь?

– А что ты еще хотел?

– Аня… Но ведь я же вообще ни в чем не виноват.

– Бог рассудит, кто в чем виноват, Антон. Прощай. Не надо бередить душу, не надо сюда ездить. Живите как можете. Благослови вас Бог.

– И на том спасибо, Анюта, – вздохнул Антон, глядя, как жена широкими твердыми шагами, упрямо наклонив голову, пошла внутрь здания, уверенная, что он не последует за ней и не станет дальше бередить, раздражать, спрашивать, упрекать ее, одинокую, несчастную, которая, судя по всему, никакого покоя и мира в монастыре не нашла. Говорить об этом с настоятельницей он не стал и не будет впредь. Аня же не душевно больная, состояние которой нужно обсуждать с врачом…

Антон с Никой уехали, не стали купаться в озере, фотографировать монастырь, хотя вид со стороны озера был прекрасный, они оба, переглянувшись, убрали телефоны. Не до фотосессий им было. Антон не знал, как говорить с Никой. Как с ребенком, для которого мама всегда права? Или как с взрослым человеком – обсуждать тяжелое душевное состояние ее матери? Имеет ли он на это право? Все равно Ника еще не выросла. Ей пока нужна мать как опора, а не как родственница, за которой требуется уход и к которой нужно относиться осторожно, чтобы случайно не задеть, не растревожить… Правда, Аня не хочет, чтобы к ней хоть как-то относились. Она хочет быть одна. Не знать, что у нее есть дочь, муж, семья. Она в этом не виновата, виновата боль в ее душе. Как рану иногда требуется перевязать, чтобы она не соприкасалась с внешним миром. И там, под перевязкой, постепенно зарубцовываются поврежденные ткани, срастается даже кость. Только у Анечки, сильной, веселой, энергичной, почему-то ничего не срастается и не зарубцовывается.

Антон вспомнил, как увидел Анну первый раз. Он всегда знал, что когда встретит свою девушку, он поймет это сразу. И так и было. Анна шла с лыжами, в желтой куртке, белой шапочке, стройная, ловкая, румяная, что-то, смеясь, говорила своим двум подругам. Посмотрела на Антона – мельком, но задержалась взглядом на секунду. И этого было достаточно, чтобы какой-то загадочный импульс, сильный, короткий, но совершенно определенный, попал Антону в душу. Можно взглядом сказать что-то совершенно постороннему человеку? Конечно, можно. Антон развернулся и пошел за девушками, хотя он только приехал на подмосковную горнолыжную трассу, а девушки уже уезжали домой, накатавшись. Пока они укладывали лыжи в одну машину, Антон подошел к девушке в желтой куртке и, понимая, что времени у него совсем мало, с ходу сказал:

– Я – Антон Ласточкин.

– Красивая фамилия, – тоже сразу, не кокетничая и не кривляясь, искренне сказала девушка.

И у Антона не осталось никаких сомнений. Да, он правильно сделал, что пошел за ней. Только такой голос может быть у его женщины, только такая светлая улыбка, прямой взгляд, смеющиеся глаза.

– Мне неудобно просить ваш номер телефона, – смущаясь, проговорил Антон.

– Просите, – засмеялась Анна. – Все равно записать не на чем.

– Я запомню, – быстро сказал Антон.

Девушка несколько мгновений смотрела на него, потом кивнула.

– Хорошо. Запоминайте.

– Сегодня вечером? – уточнил Антон. – Я позвоню сегодня вечером?

Девушка засмеялась, качнула головой, он не понял, что это означает. Антон позвонил, не в тот вечер, через пару дней, когда собрался с духом и знал, о чем с ней говорить. В следующие выходные они встретились, поехали вместе кататься на лыжах. Они оказались почти ровесниками, Антон – старше лишь на два года. Через месяц они решили пожениться. Антону было ясно, что до двадцати семи лет он искал Аню и вот нашел, ничего решать и долго раздумывать ему не нужно было. Ему казалось, что и Анна чувствует так же. Анна была совсем другая и одновременно в чем-то невероятно похожа на него, как сестра, росшая в том же детстве, в соседней комнате. Ника родилась у них через два года, была похожа на обоих. Рослая, как они оба, стройная, крепкая, с трех лет встала на лыжи. Все знакомые всегда говорили, что Антон и Анна похожи друг на друга, считали это залогом их счастливой семейной жизни. Так и было, до того злополучного дня.

Маленький Артем тоже был похож на обоих, только в нем неравномерно распределились родительские гены. Если у Ники в избытке было и энергии, и азарта, и здоровой рассудительности, то Артему всегда не хватало равновесия. Если он смеялся, то до слез, если ел конфеты, то коробку приходилось отнимать, если не хотел спать, то укладывали его втроем, если катился с горы на лыжах, то в сторону от него шарахались и дети, и взрослые. Вот и в тот день, как потом рассказывала Ника одному Антону (Аня уже жила в монастыре), Артем был как будто заведен ключиком. Пел, смеялся, крутился, залезал на все оградки по дороге в дом творчества, куда вела его Ника, перепрыгивал через лужи, бегал за своей тенью, пытался добросить мешок со сменной обувью до дерева, доплюнуть до урны, крикнуть так, чтобы взлетели птицы с крыши девятиэтажного дома, сидевшие там рядком по краю, дул на Нику, как ураганный ветер, крутился вокруг себя, как волчок, прятался за большую лохматую собаку, у которой голова была больше его спортивной сумки, перелезал через только что спиленное дерево, лежавшее у дороги, прыгал на месте, чтобы оказаться выше Ники, шел на одной ноге, шел на руках, шел, как верблюд, как старичок, как динозавр…

Ни одна из бабушек не соглашалась оставаться надолго с Артемом. Ни мать Антона, ни Анина мать, пока была жива. Мальчик пугал их своей активностью, но Анна лишь смеялась и ругала обеих бабушек. Ника очень любила брата и всегда на равных с ним бегала, прыгала, играла в джунгли, в путешествия – любимые игры Артема, когда квартира зимой и дача летом превращались в огромный мир, где можно рано утром выйти в поход и очнуться только к обеду. И в тот день, когда она вела его на занятие, Артем не раздражал ее своим весельем. Она смеялась всем его придумкам и лишь слегка подгоняла его, чтобы не опоздать. Лучше бы они опоздали, лучше бы он прошел по парапету, с которого она его подхватила в последний момент, упал бы на асфальт с высоты полутора метров, расквасил бы нос, они бы, может, вообще не пошли бы в тот день на занятие. Сколько раз Ника думала об этом, сколько раз говорила с отцом. Сколько раз Антон передумывал всю их жизнь и пытался понять, что же и где было сделано не так. Не могло это случиться просто так. Где-то ведь было начало того рокового дня.

Когда прошло сорок дней с момента гибели сына, Анна встала утром и спокойно сказала:

– Я завтра ухожу в монастырь.

Антон поднял на нее глаза.

– Я не понял. Ты хочешь съездить на паломничество, Анюта?

– Я буду жить в монастыре.

Антон помедлил, потом спросил:

– Какое время?

– Всегда.

Антон хотел подойти к жене, но под ее взглядом остановился.

– Где, как называется монастырь? – постарался спросить он как можно спокойнее.

– Далеко. Семьсот километров на северо-восток от Москвы, – отрешенно ответила Анна.

– Почему, Анюта? – негромко спросил Антон, перестав собираться на работу, отложив в сторону пиджак и сев на стул, чтобы поговорить с Анной. – Почему ты…

– Не замирай, Антон. Я все решила. Я не буду это обсуждать. Потому. Не могу жить здесь. Не могу смотреть, как все живут, а… – Анна закрыла голову руками, свернулась в клубок, как она делала теперь постоянно, и беззвучно зарыдала.

– Я… Подожди… Хорошо… Если тебе нужно… Ты узнала все? – Антон не мог подобрать слов.

Анна подняла на него измученные глаза.

– Да, я все узнала. Так правда будет лучше. Всем нам. Я ненавижу Нику.

– Аня…

– Да, ненавижу! И с каждым днем все больше ненавижу, понимаешь? Не меньше, а больше! Не могу на нее смотреть! Не могу смотреть, как она ест, как пьет, как начала улыбаться! Его нет, а она улыбается! Я вчера видела, как она спрятала телефон, увидев меня, что-то там читала с интересом, ухмылялась… Ненавижу эту ее спокойную ухмылку, ее румянец, ненавижу… Здоровая, она здоровая, понимаешь, а его – нет! Нет, нигде нет!

– Анечка, Анечка… – Антон попытался обнять жену.

– Уйди, Антоша, уйди. Тебя я не так ненавижу… Все равно уйди. Не могу. Не хочу быть здесь. Работать не могу. Все бессмысленно, все тошно.

– Хорошо, Анюта.

– Хорошо… Нет больше слова «хорошо» в моей жизни, понимаешь ты или нет?!

– Анюта… Анюта… Но мы ведь можем родить еще ребенка… сына…

– Ты… – Анна аж задохнулась. – Ты вообще ничего не понимаешь! Ты… Как ты можешь так говорить…

Антон не стал больше спорить, ему тогда и в голову не могло прийти, что его жена, деятельная, живущая своей работой, страстная, отчаянная, сможет прижиться в монастыре. Он думал, что она пробудет там, как в санатории – месяц, может быть, меньше. И жизнь, которая всегда кипит, бурлит в Анне, возьмет свое. Она вернется к ним, к нему, к Нике, вернется к работе, суетной, иногда бестолковой, иногда очень полезной. Анна всегда гордилась своей работой, старалась делать честные репортажи, вкладывала в них всю душу, часто ссорилась с начальством из-за своей излишней прямоты, стремления докопаться до сути любых конфликтов, о которых она рассказывала, невзирая на то, какие люди и силы участвовали в них, никого и ничего не боясь.