Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон

– Да, работал, два года собкором. Вырванные годы… Зато я теперь – ТОРО КОРРИДА, стреляный воробей! – гул двигателей донесся и до него. – Ты уже улетаешь?

Варя почувствовала, что слезы помимо ее воли выступают на глазах. Но продолжала говорить:

– Нет, вылет через два часа.

Алексеев уже заходил в монтажную:

– Так я еще успею? – он посмотрел на часы и на монтажера, сделав несколько движений пальцами свободной руки: сначала изобразил «два», в смысле часа, а потом «пошагал» по направлению к двери, в которую только что вошел… Дима все понял без лишних слов, но отрицательно повертел головой.

Алексеев взъерошил рыжую копну:

– Черт, не выйдет… Понимаешь, нужно еще все смонтировать и срочно в эфир.

Варя, глядя в синее вечернее небо, печально кивнула невидимому собеседнику:

– Да, монтаж – это серьезно.

Сделала паузу и подождала реакцию. Но ее не было.

Варя едва заметно нахмурилась и тут же, почти с усилием возвратив лицу обычное, приветливо-безмятежное выражение, легко произнесла:

– А ты не изменился…

Алексеев, уже устроившись за монтажным столом, не прекращая разговора, жестами давал распоряжения монтажеру. Но на этих Вариных словах вздохнул и он:

– Ну, как сказать… А вот ты все такая же.

И, конечно, Алексеев не мог видеть, как зажмурилась Варя на том конце «провода»… Ей все же удалось ничем не выдать своих чувств:

– Я очень изменилась, ты просто не заметил. Прошло ведь уже… пять лет… и девять месяцев.

Она замерла, ожидая ответной реплики. А Алексеев и не заметил ничего особенного, только удивился:

– Господи, да неужели? Ты так быстро посчитала…

На этот раз Варя нашла в себе силы для иронии:

– Да, в таких пределах я довольно бегло считаю. Ну ладно, Алексеев. Будешь в наших краях – заходи… Пока!

И, сделав над собой никому не заметное, но титаническое усилие, Варя «отключилась». А потом, запрокинув голову, еще минуту смотрела в стремительно темнеющее небо. И слезы высохли, так и не пролившись.

– Что было дальше, мне рассказал уже сам герой моего романа, – сказала Варя и почему-то посмотрела на Берестень. Света сидела на своей кровати, прислонившись спиной к стене, и внимательно смотрела на Варю. Кажется, и у нее в глазах стояли непролитые слезы…

Голос Кости, зашедшего в монтажную, окончательно вернул Алексеева в реальность:

– Я прошу прощения, но можно я заберу свой мобильный телефон?

Алексеев смутился:

– Тьфу… Прости. Да, да… конечно, я сейчас номер перепишу.

И пока он царапал маркером Варин номер, Костя не удержался и выдал:

– Опоздали…

Алексеев внимательно посмотрел на парня:

– Кто опоздал?

Тот смотрел на него без всякого вызова:

– Ну, и вы опоздали, и я тоже… Девушка Варя замужем, у нее двое мальчишек. Близнецы. Петя и Паша. Тоже рыжие, между прочим… Ну, привет!

Костя вышел, так и не заметив, как поменялся в лице Алексеев…

Из коридора раздался командный голос Прокофьевны:

– Мамочки! Кефир!..

Но тринадцатой палате разве было до кефира…

– Так он нашел тебя? – спросила нетерпеливая девчонка Лазарева.

И в эту самую минуту в оконное стекло что-то мягко стукнуло.

– Конечно, нашел, – улыбнулась Варя, поднимаясь с кровати. Она подошла к окну, оглянулась на подруг и сказала просто:

– Идите сюда…

Любопытные мамочки с разной скоростью приблизились к окну. А там, за окном, во дворе, стояла очень симпатичная троица – высокий красивый папа и двое близняшек в одинаковых пуховиках и шапках. Завидев Варю, мальчишки закричали:

– Мама! Мама! – и стали бросать в воздух свои шапчонки…

– Какие рыжие! – прижала к груди руки Оля Захарова.

– Так есть в кого, – засмеялась Варя.

Негромкий звук закрывающейся двери заставил их обернуться: это Света Берестень вышла из палаты.

Вера Михайловна сидела за столом и заполняла истории болезни: работа нудная, но необходимая. «Вернется Наташа, сброшу на нее всю писанину», – мечтала Вера, зная при этом наверняка, что фантастическим мечтам ее вряд ли суждено сбыться. Заполнение документации всегда напоминало ей рабочий процесс в обувной мастерской: только починишь партию, как тут же накидают новую гору… Наташа не в пример лучше ее владела компьютером, так что по-любому будет легче. Так, еще шесть… Нет, уже пять дней до ее возвращения.

Раздался негромкий стук в дверь.

– Войдите, – позвала Вера Михайловна.

В ординаторскую вошла Берестень. Вошла и встала, глядя, как обычно, куда-то вбок, вертя в руках свою пеструю кружечку.

Вера Михайловна удивилась этому явлению. Однако отметила про себя, что злостная нарушительница режима уже сходила в столовую, выпила на ночь кефир… Молодец, что тут скажешь. Ну, и чего стоит, чего молчит?…

И все же не стала спрашивать, зачем пожаловала к ней пациентка: захочет – сама расскажет. Однако ручку отложила, выжидательно глядя на молодую женщину.

Берестень, так и не услышав приглашения, робко присела на диван.

Молчание затянулось. В этой странной тишине с резким щелчком отключился вскипевший чайник, стоящий на столике в углу.

Вера Михайловна неторопливо встала и подошла к столику. Взяла чашку и положила в нее пакетик с чаем.

Оглянулась на Берестень:

– Чай будешь?

Берестень, наконец, посмотрела ей прямо в глаза и улыбнулась. Улыбка – как трещинка…

– Да… – почти прошептала Светлана. И добавила: – Без сахара.

А в одиннадцатой палате на сон грядущий молоденькая мамочка Васильева вспомнила вдруг еще одну важную примету:

– Чтобы роды были легкими – надо в доме все открыть.

Экономист Шустова на автомате поддержала разговор:

– Это типа двери?

Васильева кивнула:

– Да, все, что открывается… Окна, двери, кастрюли и духовки…

Реалистка Аль-Катран все же усомнилась:

– А если зима? Вот как теперь?

Шустова тоже «въехала»:

– Да, странная какая-то примета. Входную, значит, дверь открыть и на работу? Ну-ну.

Дороганова неожиданно засмеялась:

– Ой, мамочки! Не могу… Мой-то муж примет никаких не знает, но эту точно соблюдет!

Шустова уточнила:

– В смысле?

Дороганова беззаботно махнула рукой:

– Вот как срок придет, что мой в первую очередь откроет, я знаю…

Наивная Васильева спросила:

– А что?

Тут уж, переглянувшись, засмеялись и Дороганова, и Шустова. И до Васильевой дошло:

– А, бутылку…

– Да уж не Америку! – добродушно сказала Дороганова. Помолчала и сказала: – А я ругать не буду. Сколько ждали мы, сколько надеялись…

Коридор опустел, отделение затихло. Из ординаторской вышли Светлана Берестень и Вера Михайловна. Вера закрыла дверь, посмотрела на Свету. Та, в свойственной ей манере, сказала только:

– Пойду.

Вера кивнула и спокойно пошла к выходу из отделения…

…Она не видела, как, оглянувшись на удаляющуюся по коридору фигуру врача, Света Берестень осторожно поставила на голову свою пеструю кружечку. И пошла вперед – шаг, другой, третий, изящно подняв вверх руки, балансируя ими на ходу, чтобы не уронить свою хрупкую фарфоровую «корону».

Чашечка не упала – до самых дверей палаты № 13, самой экстремальной из палат Веры Михайловны Стрельцовой…

Уже в дверях, выходящих во двор Большого Роддома, Вера Михайловна и медсестра Света столкнулись с вновь прибывшей беременной. Она была очень веселая и молодая, рядом с ней шел такой же молодой муж. В руках он нес пакеты с какими-то вещами, а жена шла налегке, если это вообще возможно на таком сроке…

Муж шутливо подтолкнул женщину в сторону двери.

– Иди уже, чудо пузатое…

И, безошибочно почувствовав в проходящих мимо женщинах медиков, на всякий случай вежливо поздоровался:

– Добрый вечер!

Вера Михайловна ответила с улыбкой:

– Здравствуйте…

А потом наклонилась и сказала на ухо Свете:

– Ты поняла, что такое «ЧП»? «Чудо пузатое»!

Света рассмеялась:

– Эх, всегда бы так…

И еще раз с улыбкой оглянувшись на будущего папашу, они вышли на вечернюю улицу, где Веру уже ждал терпеливо сидящий в машине Сергей.

– Ну, пойду, – помахала она спешащей в ближайший магазин Свете.

…Телефон в сумочке зазвонил неожиданно. Сначала Вера глянула на Сергея: нет, не он. Может, шеф?… Но нет: это была Наташа!

– Наташка! Привет! Ты телепат! Я тебя сто раз сегодня вспоминала! – закричала Вера в трубку.

Звонкий голос подруги звучал как всегда весело:

– Верунчик! А я сегодня все экстерном сдала! В комиссии Селивончик и Паршин сидели, ну, ты понимаешь – учителя, отцы родные…