Евгений Щуров - Это не страшно

– Ну что, где она? – спросил мужчина.

– Сейчас в подвальное помещение спустятся санитарки. И все сделают. Одежда с Вами?

– Да, в машине, и гроб… Венки…

– Я сейчас распоряжусь на проходной, чтобы машину пропустили на территорию больницы. Подъедете к главному входу. Да, санитаркам я уже заплатил. В два зайдете за свидетельством о смерти. Соболезную.

Иван Николаевич начал поворачиваться, чтобы уйти, но мужчина остановил его.

– Постойте! – сказал он, подошел ближе и незаметно передал ему в руки сверток. – Спасибо Вам… Хотя что я говорю! Вы необычный человек, помогаете нашим трудностям, делаете доброе дело и – преступник в то же время. Я лично Вас не осуждаю, но и не принимаю Вашей позиции. Ладно. Извините, я пошел к машине.

Иван Николаевич стоял и смотрел вслед уходящему мужчине. Как же его зовут? Они даже не представились. Так даже легче. Иван Николаевич опять пошел в дежурку.

В пакете лежало опять 10000 долларов! Ну, что же, опять хорошо. Стоимость моих услуг возросла до 20000. И я стал явно востребованным. Что-то тревожное на мгновенье вступило в душу Турчина, вспомнилась пословица: «сколько веревочке не виться» и прочие темность и страх.

Наплевать! Вперед, на службу, пациенты ждут! Турчин, воодушевленный, пошел в отделение. Как всегда, не пойдя на обход с самого утра, он сел писать сегодняшние выписки. Все его нынешние помыслы вращались вокруг вечерней встречи с Юлией и написанием справки о смерти, к двум часам. Иван Николаевич думал, как разместить неожиданную сумму.

В ординаторскую вошел Шастин, сел за свой стол. По пятницам Шастин старался сделать обход как можно раньше, чтобы быстрее вернуться домой к своей ненаглядной Миле. Откровенно говоря, как считал Турчин, Мила ревновала своего Константина к каждому телеграфному столбу, к каждой его задержке на работе, несмотря но то, что Шастин в больнице забывал обо всем на свете, как и Иван Николаевич, уткнувшись в своих пациентов, только об их болячках и думал. Тем Шастин и нравился Ивану Николаевичу: полной самоотдачей в профессии, которая нередко шла в ущерб семье. Они были очень разные – Мила, выросшая в деревне, и Константин Евгеньевич Шастин, сугубый горожанин, из интеллигентной семьи, где родственники, вплоть до бабушек и дедушек были причастны к медицине. Его отец, профессор, доктор медицины, в Москве, правда уже почивший, не раз предлагал Константину продолжить его дело, известного гастроэнтеролога. На что Шастин всегда отвечал: «папа, ты же сам, в своих лекциях, непременно упоминал о том, что принципиальным и главным звеном в российской медицине является терапевт, врач общего профиля, могущий сразиться с болезнью и в хирургии, и в гинекологии, и других отдельных специальностях. Никто так не видит больного, как знающий терапевт, ведь мы призваны лечить не болезнь, а больного». А мы сейчас, рассуждал Турчин, все поразбежались в узких специалистов. Так и слышишь вокруг: это не мой пациент, я не пульмонолог или – я эндокринолог, уролог, офтальмолог и так далее. Скоро, наверно, дойдем до специалистов по правому легкому, левому яичку, среднему уху, поджелудочной железе…

Но остались в глубинке еще люди с нетронутой репутацией настоящего, все почти знающего терапевта, врача широкого профиля, отзывчивого, соболезнующего, по-настоящему доброго.

Турчин считал, что и он может быть отнесен к когорте этих врачей, несмотря на то, что он… убийца. Парадокс! Он ведь тоже огромную часть своего времени отдавал пациентам, которые платили ему взаимностью, любили его, уважали, ценили.

– Ты сегодня, как обычно, быстрее домой? – спросил он Шастина просто так, чтобы не стояла тишина в ординаторской: дамы-врачи еще не вернулись с обхода.

– Нет, Ваня! Я сегодня дежурю, подменился. Мила попросила, чтобы я все выходные пробыл дома, я уломал Ястребову.

– Ну, ты монстр! – восхищенно протянул Турчин. – Саму Ястребову уломал отдать ее законное пятничное дежурство! Восхищен.

– Да она чего-то шибко и не ломалась, говорит, устала за неделю.

– А вы чем собираетесь заниматься?

– Мила в город хочет ехать в понедельник, а у меня дежурство, вот и надо сегодня отдежурить, а в субботу машиной заняться, механик придет.

– Понятно. А мы сегодня с Юлькой в загул идем, на все выходные.

– Давай, давай, покажи себя во всей красе, пусть Сашку своего бросает.

Они продолжали сидеть за компами, тупо печатая десятки эпикризов, неспешно переговариваясь.

В ординаторскую влетела заведующая и с ходу напала на Турчина:

– А ты что мне не сказал про вчерашнюю бабку? Померла. Я не посмотрела ее даже.

– Ты же просила ее глянуть и, если надо, положить, что я и сделал.

– Светлана Геннадьевна, на планерке ведь Татьяна доложила, что поступила во второй половине дня тяжеленькая бабуся, худая и сухая. Иван Николаевич назначил адекватную гидратацию, не пьет и есть отказывается, – напомнил Шастин.

– Да я ничего не говорю против Турчина, правильно терапию назначил, а вот мне не напомнил, вот я о чем.

– Да когда было еще напоминать? И так, с планерки – в палаты, тебя и не видел даже. А чего она померла? – чуть не радостно спросил Иван Николаевич?

– А я почем знаю? От старости, наверно. На вскрытие ее направляй, чего там у ней было?

– Родственники амбулаторную карту передали, рак желудка, метастазы в печень, холестаз.

– А зачем взял ее? – не отставала заведующая.

– В истории записано: по настоянию родственников.

– Вот еще одна смерть повиснет, онкологическая, главный будет орать, – ныла Светлана Геннадьевна. Ну попробуй, может родственники согласятся на вскрытие?

– Да они уже все подписали и забрали труп. Я все доложил на планерке. Все в порядке, не орал.

– Давай, все равно, старайся отказывать таким.

– Ладно-ладно, сейчас, историю покажу.

Турчин радостно выскочил из ординаторской, чуть не сбив дверью входящую докторшу, умницу, невозмутимейшую Елену Ивановну. Пробить ее чем-то необычным было невыносимо трудно: она все знала и все повидала. Наверно, поэтому, мало кто из пациентов видел ее даже улыбающейся, а уж смеющейся не видел никто, это точно. Очень редко ее мог рассмешить Турчин, анекдотом или веселой историей из жизни окружающих. Сама она была весьма остроумной.

– Куда это Вы, да такой радостный? – спросила Елена Ивановна, – Никак облаготетельствовал кто?

– Бабушка вчерашняя померла, – ляпнул не подумав Турчин.

– Вот радости-то привалило Турчину, разбираться со случаем.

Иван Николаевич уже искал историю болезни бабули на посту медсестер. Она лежала на столе сверху. Он раскрыл последнюю страничку и прочитал имя-отчество сына. «Так вот как Вас кличут, Ерофей Митрофанович, унылый и сомневающийся философ-соучастник».

Нашел и амбулаторную карту. Вдруг ему захотелось услышать голос красавицы дочери покойной.

– Але, Елена Константиновна? Это доктор Турчин. Примите мои соболезнования!

На том конце женщина молчала, видимо, не могла прийти в себя от такой скорости реализации ее проекта. Так и есть:

– А что, Иван Николаевич, уже все?

– Вы разве не знали еще? Вас что-то не устраивает?

– Нет, что Вы! Я поражена, как умеют работать наши врачи, – с великой долей сарказма произнесла красавица, Елена Константиновна.

– Примите еще раз мои соболезнования. Справку, давайте Вам в понедельник выпишу, хорошо?

– Хорошо, – ответила красавица из центра и отключила связь.

Ладно. Не хочет больше общаться. Турчин побежал доделывать выписки. В ординаторской Светланы Геннадьевны уже не было, Шастин продолжал сидеть, уткнувшись в экран монитора, Елена Ивановна уже что-то писала.

– Ну, что бабушка? – спросила она.

– Приказала долго жить, – ответил Иван Николаевич.

– И все?

– И все. Девяносто лет.

Все замолчали, торопясь сделать сегодняшнюю работу побыстрее. Сильно старался и Турчин. Даже справку о смерти бабушки сделал сегодня. Так быстро, странно, без особой пятничной суеты прошел день.

В половине третьего в ординаторскую забежала заведующая, вытащила из холодильника остатки обеда для своих кошек, напомнила Турчину, чтобы смотрел больных в приемнике, сказала «пока-пока» и встряхнув гривой своих роскошных волос, исчезла. Турчину Светлана Геннадьевна напоминала Маргариту Булгакова: ее нрав и фигура как раз напоминали Ивану свою заведующую. Он даже часто представлял ее голой и на метле и не видел в этом ничего необычного. Она была то вихрь, то само спокойствие.

Наконец, 18.00. Работа, неделя закончились! Впереди – выходные с Юлией. Она, только она! Турчин чувствовал себя бегуном, стартующим на длинную дистанцию и уверенным в победе. Все уже давно разошлись, кроме Шастина, который продолжал строчить эпикризы. Вызовов в приемное не было.

– Костя, ты отпустил бы меня раньше, если бы попросил? – вопросил Турчин.

– Боже мой, я и забыл совсем тебе это предложить, прости, друг!