Владимир Маканин - Провинциал и Провинциалка

– Пусть.

– Ни образования, ни профессии – это все пусть?

– Павличек, конечно, пусть… Ты меня не любишь, а остальное меня не интересует.

– Да прекрати же!

– Но ведь это правда. Вот хоть поклянусь.

– Ты только на комиссии этого не скажи.

И Гребенников засел за телефон. Дело было нешуточное. Один подобный случай когда-то уже был. Тогда все кричали: «Беспрецедентно! Непостижимо!» – и комиссия не только выгнала девчонку из аспирантуры, но и лишила диплома с высшим образованием. Председательствующий ей сказал: «Даже в школе вы преподавать не имеете права», – диплом забрали, не моргнув глазом. Скандал был громкий. Это было три года назад.

В первую очередь Гребенников позвонил Черникову.

– Ничем не могу помочь, – отрезал тот.

На следующий день Гребенников поехал к нему домой. И теперь он просил, как муж просит за жену. О том, что они разведены, он, разумеется, умолчал. Гребенников просил, чтобы Валю отчислили (так и быть!) из аспирантуры, но курс института он самолично переповторит с Валей в этом же году.

– Я обещаю вам, обещаю, – просил он.

Но все напрасно. Черников был не просто тверд в своем, он жаждал справедливости. Он терпеть не мог симпатичных девочек, получающих те или иные дипломы и степени за свои улыбки.

– Но это может вылиться в скандал. В позор! – уже взмолился Гребенников.

– Может.

– Побойтесь бога. Вы же помните тот случай (он назвал фамилию). Тот случай, что три года назад…

– Я не только помню, – сказал Черников.

– То есть?

– Я был председательствующим на той комиссии.

Когда Гребенников вернулся домой, Вали уже не было. И чемоданчика, который она все время собирала, не было тоже. Уехала. Записка доподлинно была такая: «Павличек, облачко мое. Я уезжаю насовсем. Жаль, что ты меня разлюбил».

И теперь Гребенников, встречая знакомых, говорил:

– Новость: Валя уехала.

Голос его был ровный:

– Да, совсем уехала. В какой-то маленький городишко. Нет, не на родину – куда-то на Волгу, адрес не оставила…

Месяца через два в его голосе уже можно было расслышать радость:

– Разошлись?.. Мы ведь давно разошлись. Да, я один. Аспирантуру она бросила – все бросила. Радуюсь?.. Да, пожалуй, радуюсь. Первые дни было тоскливо, уехала – это все равно что умерла. Ну хорошо, пусть преувеличиваю… Но главное вот в чем: сначала я печалился, а теперь вдруг почувствовал себя счастливым.

Гребенников был похож на человека, оправившегося после тяжелой болезни. Иногда, рассказывая, он вдруг плакал:

– Я живым себя почувствовал! Живым!..

Прошло еще три или четыре года. Гребенников стал известным инженером. Что называется, с именем. Валя так и исчезла, не было даже слухов. Тиховаров был уже с хорошей, признанной диссертацией.

Вот именно. Каждый ушел в свое. Волна кончилась, распалась – мы как «мы» перестали существовать. Никто и никого не видел, да и, кажется, не хотел видеть. А случайные встречи это подчеркивали. Дважды или трижды я встречал своих знакомых в метро, а они меня «не заметили», обошли стороной, чтоб не здороваться. А ведь я ничего не сделал им плохого и не подсмеивался над ними в ту пору, когда мы были дружны. Не пытался соблазнять их жен. Не был горьким пьяницей. И не стал бы тут же одалживать у них денег.

А затем я сам дважды обошел стороной кого-то из наших, уже других. Они ничего мне не сделали плохого. Не подсмеивались. Не были горькими пьяницами. И так далее.

Я даже не успел подумать, почему я их обошел стороной. Это было машинально. Без эмоции. Без мысли.

А мысль пришла позже. Однажды еще один «не заметил» меня в метро. Он вышел на какой-то станции, а я за ним. Он сел в автобус (ну, думаю, паразит). И тогда я сел в тот же автобус, специально. Он сошел с автобуса и бегом к электричке, он весь потом покрылся – я за ним. В электричке я сел прямо против него. И это был не он. Похожий внешне, но не он. Незнакомый. И тут я уже не мог не подумать, что, может, потому мы и обходим друг друга. Ведь, в сущности, не знакомы. Другие люди. А осталась лишь внешняя схожесть. Однажды все же зашел Тиховаров.

– Привет, – сказал он, протягивая руку и как-то странно отстраняя вбок левую. Оказалось, летом он ходил в поход по Заполярью, где-то упал и сломал левую руку. Помощи ждать было неоткуда, он сам сделал себе лубки, подобие лубков, и рука срослась, хотя и чуть-чуть криво. Надо полагать, ему было в те дни больно. «Покричал я… Я тогда хорошо покричал», – рассказывал он, слегка посмеиваясь.

– Почти незаметно, – сказал я. – А как при еде, в работе? Не мешает?

– Нет.

Мы посидели, поговорили. Вспоминали наш городок. Вспомнили Валю – где-то она сейчас?..

– Кстати, – сказал Тиховаров, – видел я Гребенникова. Вчера… И, кажется, он говорил, что хочет тебя видеть.

– Меня?

– Да.

– Может быть, что-нибудь новенькое о Вале?

– Не знаю.

Мы еще посидели, повспоминали и попели наши песни. Он здорово помягчел. Он впервые не говорил о Вале плохо. Он в конце сказал:

– Надо все-таки видеться, старина. Надо видеться. Мы как-нибудь зайдем к тебе с Дужиным Олегом. Договорились?

На следующий же день я приехал к Гребенникову на работу. Он был теперь заметной фигурой. Кроме того, я уже был наслышан о том, что Гребенников сейчас очень дружен с одной сотрудницей – молода, только что окончила вуз, хороша, мила и, как все повторяли в один голос, талантлива. Чего же, как говорится, еще?.. Я увидел его: Гребенников был весьма посолидневший и со строгостью в лице. Я спросил с некоторой шутливостью:

– Слышал, что ты женишься?

– Да.

– А меня зачем хотел видеть?.. А-а, понял. Шафером?

– Нет, – он не улыбнулся; он был строг, и, надо сказать, это ему шло.

Я спросил, в чем же все-таки дело. Зачем я ему нужен?.. Я не очень с ним церемонился, он производил впечатление уж очень респектабельного молодого ученого с совершенно наладившейся судьбой. А заметная седина, память о Вале Чекиной, делала его благородно-красивым. И плюс ко всему (тут я могу быть не прав) я не мог отделаться от ощущения, что всю эту историю с Валей, свою неудачную женитьбу и свои страдания он носит теперь как медаль.

– Приехала мать Вали, – сказал он все с той же солидностью.

– Ну и что?.. К тебе приехала?

– Перестань шутить. Разумеется, не ко мне. Она у этого плутишки… у брата Вали.

– Понятно.

– Видишь ли, – он слегка замялся. – Кажется, она собирается расспрашивать меня о том, как мы жили с Валей.

– Ты не знаешь наших. Она не собирается тебя расспрашивать.

– Ну, неважно. Во всяком случае, она хочет, чтобы я ее навестил.

– А ты этого не хочешь.

– Вот именно, – сказал Гребенников.

– И хочешь, чтоб навестил я.

– С тобой говорить – прямо-таки мед кушать, – похвалил он меня за догадливость.

И очень спокойно добавил:

– Ведь вы же земляки. Навести ее.

Я приехал в то самое общежитие. Юный Чекин уже работал официантом в ресторане, был при деле. Но жил пока еще здесь.

Мать была теперь старой и грузной женщиной, очень медлительной.

– Ну, здравствуй, – баском сказала она и шагнула ко мне.

Мы поцеловались.

Затем мы сидели за столом, и нужно было видеть, как юный официант ухаживал за матерью. Стол буквально ломился от закусок, еды и фруктов. В глазах сына полыхал благоговейный трепет. Он без конца повторял:

– Мамочка, пожалуйста… Мамочка…

Он, видимо, удалил на время (выгнал из комнаты) своих товарищей – мы сидели втроем. Точнее сказать, мать и я сидели, а он бегал кругами, суетился и все умолял мать съесть великолепное большое яблоко. Мать глядела сурово, молчала и только раз-другой спросила меня о моей жизни.

– Мамочка, вот эту грушу… Мамочка, ты только глянь, какая она красавица! – хлопотал и таял от любви (и некоторого мистического страха) ее сын.

Я спросил о Вале. Юный Чекин скороговоркой сказал, что живет Валя вроде бы неплохо. Живет все в том же небольшом городке – что-то вроде Воробьевска – это в Поволжье.

– Работает?

– Да, конечно. И замужем. И ребенок есть.

И, оглянувшись на мать, он сказал, что, дескать, мама только что оттуда.

– А где работает?

– На железной дороге. И муж у нее железнодорожник. Да, мама? – И он опять благоговейно оглянулся на нее.

Я спросил мать:

– Вы, значит, ездили туда?

Тем же суровым баском она ответила:

– Разыскала.

– Она писала вам?

– Мало.

– Ну и как?.. Как она там живет?

Старуха махнула рукой:

– Какая там жизнь… Нишшота!

Но затем мы немного выпили, и мать стала разговорчивее. И добрее. Сказала, что довольна Валей, в общем-то. Валя счастлива, вот главное. Дите есть. И второе дите собираются. Мужа ее фамилия Панин, работает проводником. И Валю намерен к себе перевести поближе. Валя выглядит хорошо, справная. Толста стала…

– Толста? – Я не представлял ее толстой.

– Ага. И лоск с нее весь ссыпался. Баба и баба.