Вячеслав Прах - Дешевый роман

Март».

Он нервно смотрел на часы и на дверь входную. Он кого-то ждал.

– У нас будут гости?

– Да.

– И кто на этот раз твоя переменная муза?

Он был обеспокоен.

– Ляля, послушай, я…

– Нет, это ты послушай теперь.

(оборвала его).

– Я долго в себе это носила… Что в них есть такого, чего нет во мне? Глаза у меня не такие? Губы, рот. Или волосы? А может, во мне недостаточно красоты? Что во мне не так, что ты размениваешь каждый раз меня на другую. Типажные. Рыжие, черные, светлые. Может, побрить голову налысо, чтобы хоть как-то почувствовать себя особенной. Сравниваешь. Выбираешь между ними, оцениваешь, а потом идешь ко мне, чтобы я приняла твою сперму.

Ляля закричала во все горло:

– Я тебя презираю. И все твое чертово искусство!

Он не слышал ее крик, но она надеялась, что он хотя бы почувствует. Все то, что она сейчас в себе подавила. Ляля не проронила ни единого слова, ни звука.

Взяла с вешалки пальто и открыла дверь.

«Ничего, остынет и вернется», – прозвучало в его голове.

2.

Ляля постучалась, наверное, для того, чтобы ее услышали. Что она вернулась домой. Она больше не надеялась, что снаружи откроют, обнимут и отведут ее в дом. Достала связку ключей. Дверь заскрипела. Запах. Снова этот навязчивый запах. Это был не парфюм. И не запах сырых потолков. У стен тоже он есть. Только это был запах другой – человека.

– Я вернулась.

Она стояла на пороге, не осмелившись внутрь войти. У двери лежал один конверт, она подняла. Разорвала его и достала письмо. Впервые за все это время она взяла его в руки. Прочла…

– Здравствуй.

Она приложила свои ладони к стене у портрета. Руки ощутили теплую вибрацию. Какой-то легкий толчок, что-то пульсировало там. Что-то живое. Осязаемое. Ощутимое. Невидимое глазу, но передаваемое через всю кожу до кончиков ногтей.

– Ты живая… Как тебе это удалось? Моя единственная работа. Ненавистный мне дар. Мое творение, дитя мое любимое. Мне сказали, что у меня бесплодие. Я им покажу… Нет, я тебя никому не отдам. Никто не должен видеть тебя. Никто. Ты принадлежишь только мне. Я обещаю уберечь тебя от чужих глаз.

Ляля застелила новую, свежую простыню. Достала бутылку белого полусухого. Два бокала. Хрусталь. Свет приглушенный. Надела свой самый роскошный наряд. Долгожданная встреча.

В дверь постучали.

– Проходи, я ждала тебя.

Художник не смутился оттого, что она была обнажена перед ним. Он уже видел ее в этой… Коже.

Он, видимо, забыл взять с собой зонт.

(зашел).

– Снимай все с себя. У меня есть для тебя сухая одежда.

Достала из шкафа мужскую рубашку белую, размером больше его. И черные брюки.

– Переоденешься после. Пойдем со мной.

Он не спросил, откуда у нее чужая мужская одежда.

– Ты взял свои кисти?

– Взял… Как ты и просила.

Она привела его к кровати. Он удивленно взглянул на портрет.

– Это ты?

Ляля открыла бутылку.

– Разве я хоть немного похожа?

Посмотрела на него.

– Одно лицо. Тебе здесь лет двадцать?

Разлила в бокалы. Поставила на пол. Достала из-под кровати маленький темный флакон.

– Двадцать…

Отлила яда в один бокал. Другой был безвредным. Взболтнула.

– Давай выпьем за нас.

Протянула ему.

– За тебя! – произнес он.

– За тебя…

Поддержала.

Взяла его пустой бокал и поставила на пол.

– У нас мало времени.

Протянула ему кисти, краски стояли на столике у окна.

– Я хочу, чтобы ты оставил себя на моем теле… Так получилось, что мы больше не сможем увидеть друг друга. Рисуй, словно это твой последний рисунок. Вдыхай каждый вдох, смакуя. Наслаждайся каждым своим движением, каждым прикосновением ко мне.

Слезы ее скользили нежно по шее.

– Посмотри на себя так, будто никогда больше не сможешь увидеть себя. Запомни эти ощущения, свое выражение лица. Цвет твоих глаз изменчивых. Твой образ. Я чувствую, как сейчас стучит твое сердце тревожно. Запомни эти ощущения. И нанеси их на мою кожу.

Ляля закрыла глаза.

– Целуй мои руки. Гладь мои пряди шелковые. Пьяней моим телом…

4.

Она пахнет тем самым мылом детским. Удивительный запах. Он ей к лицу. Она вся такая молочная…

Первый мазок кистью. Она содрогнулась. Он рисует на ней свой портрет. Свое лицо. Желтые, налитые медом глаза. Шею ее ненасытно вдыхает… Пьянеет. Убавляется резкость вокруг. Ее горячий живот целует. Пальцы холодные. Будто из шелка она. Он никогда раньше не рисовал себя. Это было впервые. Интуитивно. Он себя видел другим. Тонкие губы. Узкое лицо. Подбородок. Ресницы длинные. Брови густые. Темные волосы…

Он вошел в нее. В свою живую законченную работу. Дышащую. Он смотрел на нее и на свой портрет. Возбужденно сжимал ее пальцы. Чувствовал ритм. Продолжал. Продолжал. И…

Очерк последний. Белые капли на шее. Его подпись живая. И подлинная.

В этом весь его стиль.

– Ляля, я закончил…

Она крепко спала. Будит ее.

– Ляля… Лялечка…

Зеленая бабочка порхала у портрета на стене. Билась об него снаружи, будто было что-то внутри такое, что привлекло ее. Они садятся на красивые цветы, полевые. В этой комнате не было цветов никаких.

– Ляля…

Его портрет уже давно не дышал. Это позже в ее организме обнаружат смертельную дозу яда. А ее, как первую в мире живую картину, выставят в галерее. Увековечат ее тело. И будут привозить на всевозможные выставки художников. Это станет его триумфом. Шедевром. Первая подлинная работа. Обнаженный портрет. Его искусство больше не признают подделкой. Громкая слава. Вечное имя. Бессмертие, к которому он так стремился. Никому больше не придется перерисовывать за ним. Копировать его. И подписывать чужим именем. Искусству нужен был оригинал… Вот только никто не оценит иронию за всем этим шумом. А вся ирония в том, что она мертвая.

4.

С тех пор я не нарисовал ни одной новой картины. Ни одного наброска. И не притронулся больше ни к одной женщине.

«Нам так важно прикоснуться к чему-то более прекрасному, чем мы сами. Нам так свойственно это прекрасное – убивать».

– Я убийца.

И спустя два года, в дверь постучались. Я открыл. На пороге стояла темноволосая женщина лет сорока, с изуродованным лицом. Она представилась Лялей и сказала, что в театре призраков сегодня пьеса. Я закрыл дверь у нее перед носом. И там, внутри, притаившись за дверью, вспомнил собственные слова о том, что однажды явлюсь к ней в другом теле. И если она тогда пойдет вслед за мной, я ее, обнаженную, поведу в свой дом… Я узнал ее на пороге. Но испугался пойти вслед за ней.

Мои бессонные размышления о Боге. Я дрожал, как щенок под одеялом. Боялся высунуть свой нос наружу. Вспомнил детские молитвы и спрятался под крыло того, о ком подумал бы в самую последнюю очередь. Его крылья широкие, там хватит места на всех. Аминь.

Я умер в двадцать девять лет. Еще бы три месяца, и мне исполнилось тридцать. Мне воткнули в живот что-то холодное. Я не почувствовал боли, только леденящий холод. В тот самый вечер я возвращался домой переулками. Они вытащили мой бумажник. В нем было шесть долларов и двадцать пять центов. Ровно столько стоила моя жизнь.

Мое бессмертие началось с того, что я лично передал Марту письмо.