Виктор Королев - Жё тэм, мон шер… (сборник)

Через минуту дверь распахивается, в ореоле света – Серега и… девушка. В белом халате, волосы длинные под шапочкой собраны. Стройная, тоненькая такая, как… березка. Что-то сказала. А голосок – как колокольчик серебряный, чистый, высокий. Посмотрела на нас чуть укоризненно, мы ее поблагодарили, и она ушла.

– Кто такая? – у Сереги спрашиваю.

– Света Стефановская.

Ух ты, какое имя красивое!

Пошли мы в какой-то скверик, распили эту склянку со спиртом, запив водой из-под колонки, и разошлись.

Идти мне было некуда. В общежитие не хотелось категорически – дверь закрыта, все спят. Ну и пусть себе спят. Я полез в окно своей редакции. Свет включил и почему-то сразу к телефону. Найти номер дежурной больницы было делом минутным. Когда набирал номер, сердце колотилось жутко.

К телефону долго никто не подходил. Казалось, что протяжные гудки слышит сторож, что спал в соседнем крыле. Мне казалось, что…

– Больница. – Голос еще тоньше по проводу. – Алло, вас слушают! Говорите!

Я молчал. Не хватало воздуха. Не знал, с чего начать.

– Здравствуй, Света…

– Алло, кто это?

– Света?

– Да…

– Света, не бросай, пожалуйста, трубку! Мне с тобой надо поговорить!

На той стороне с минуту молчали. Мне стало стыдно, и я начал считать про себя – раз, два… семь… До десяти, решил, дойду и просто положу трубку.

– Хорошо, – наконец отозвалась она, – я сейчас подойду, только дверь закрою, а то в палатах всё слышно.

Я уже не чувствовал себя ни усталым, ни разбитым. Я чувствовал себя пьяным и счастливым.

– Алло!

– Да, Света…

Она чуть-чуть засмеялась, словно колокольчик тронуло легким ветром.

– Давайте начнем с того, что вы представитесь, а то неудобно как-то, все-таки ночь на дворе…

Честно признаться, это совсем не входило в мои планы, да и планов-то не было никаких. И сейчас не хотел говорить о себе. А может, и хотел, но только без имени.

– Я бы хотел рассказать тебе всю свою жизнь. Мы виделись сегодня, только что…

– Это не ты ли приходил сейчас за спиртом с Сережей?

– Я… А как ты догадалась?

– Несмелый уж больно. Или не хватило той посудины?

Опять легонько прозвенел колокольчик.

– Ты считаешь, что я пьяный или вообще алкаш?

– Оставим это. Не хватало еще по ночам лекции читать о вреде алкоголя. Скажи лучше, почему ты решил мне позвонить?

– А ты знаешь, мне почему-то захотелось поговорить с тобой. У тебя такой красивый голос…

– Слушай, не надо комплиментов. По телефону они так неуклюже звучат. Ни к чему это.

– Я могу это тебе и не по телефону сказать.

– А зачем?

– Н-не знаю…

Она снова засмеялась. Мне вдруг стало удивительно весело, и я спросил:

– А ты чем сейчас занимаешься?

– Ничем. Дежурю.

– У телефона?

Она положила трубку.

Я долго слушал короткие гудки. В трубке что-то потрескивало. Поискал глазами по столу. Раскурил бычок из пепельницы. Телефон стоял такой черный и мертвый. Потолок качался. Я снова чувствовал себя несчастным, усталым и пьяным. Вслух сказал: «Гадко». Что было гадко, я не знал, но было очень гадко и неуютно.

Окна кабинета были уже закрыты, но вокруг лампочки крутились десятки больших и маленьких мотыльков. Я был, наверное, похож на них, только они выглядели много трезвее. «Гадко», – снова сказал я вслух и поднял трубку.

– Больница, – ответил чужой голос.

– Свету Стефановскую, будьте добры!

– А кто спрашивает?

Тут уж точно никак не хотелось называть себя.

– Да она знает…

– Одну минуту.

Сердце снова застучало, и в свои двадцать лет я почувствовал себя таким маленьким и трусливым, словно своровал что-то.

– Алло, я слушаю.

– Света, прости меня… Я просто…

Она смеялась.

– Света, я…

– Ладно, ладно – проехали. Расскажите лучше про своих друзей!

– Света, давай снова на ты, а? Ты не сердишься?

– Нет, не сержусь.

– А что это за второй голос ответил? У тебя там еще кто-то дежурит?

– Это в соседнем отделении подруга. Скучно ей тоже, вот и приходит ко мне.

– Света, я хочу видеть тебя!

– В каком виде видеть?

– Не смейся, я серьезно говорю! В той самой шапочке и в халате белом.

– А зачем тебе это? Как хоть тебя зовут?

– Владислав, – соврал я. И тут же пожалел, что соврал.

– Ты хотел рассказать всю свою жизнь? Начинай!

И я начал. Оказалось, что и правда хочется ей все рассказать. Накопилось очень много. Человек – он эгоист по натуре, ему обязательно надо поделиться с другими, особенно плохим. А я эгоист не только по натуре, я и в натуре эгоист. Я стоял возле редакционного стола и рассказывал ей, как мне тяжело и почему тяжело. И о том, какой я хороший, но только одинокий, потому что люди не понимают меня, а я их всех так люблю, так люблю. И про то, как я люблю ее серебряный голос, люблю…

– Люблю…

– Не надо, Владик, не надо.

Это было сказано так нежно, что я чуть не заревел.

– Света, у меня никого нет.

– И у меня никого нет.

– Можно, я покурю?

– Глупенький, конечно.

Долго молчали. Потом, наконец, она сказала.

– Мне пора на обход. Ты не клади трубку, я скоро.

– А что за обход?

– Банки ставить, лекарства давать, горшки и всякое такое. Неинтересно.

– Приходи скорей!

– Ладно, жди, я быстренько…

Я взглянул на часы. Было половина пятого, светало. Где-то далеко прогудел поезд. Пролаяла собака. В комнате плавал дым. Стены и потолок тоже плыли.

Трубка была мокрой от дыхания. Я с силой прижимал ее к уху, стараясь уловить хоть что-нибудь с той стороны. Иногда, словно за стенкой, слышались чьи-то шаги, тихое покашливание. Немного пахло больницей. Мне было грустно без нее. Мне нужно было услышать ее голос. Сейчас, немедленно, потому что с каждой минутой мне становилось все хуже и хуже.

Не отпуская от уха трубки и стараясь не уронить телефон, я дотянулся до стула, пододвинул, сел. Комната перестала качаться. Только мотыльки и ночные бабочки мельтешили перед глазами. Их быстрые тени били по лицу, но я ненавидел этих ночных тварей настолько сильно, что не обращал на них внимания. Так ненавидеть можно только, когда тебе двадцать лет. Что с мотыльков взять, их век – одна ночь. А у меня вся жизнь впереди!

В трубке снова что-то стало потрескивать. Потом затихло. Прошло еще минут десять. В комнате стало совсем светло, солнце, похоже, встало.

Шаги ее я услышал издалека. Она еще не взяла трубку, а я уже звал ее:

– Света!

– Да. Долго я?

– Нет. А когда кончается твоя смена?

– Как обычно, в семь.

– Я встречу тебя, можно?

– Не надо, Владик. Я просто… боюсь. Могут увидеть…

– Ну и что? Пусть видят. Что в этом такого?

– Нет, лучше не надо.

– А я все равно встречу! Ты меня узнаешь?

– Кто из нас пьян?

– Только не я…

– Узнаю, не волнуйся, у меня память хорошая. Только лучше не приходи…

До семи оставался уже час с небольшим. В девять мне нужно быть на работе.

– Света, я люблю тебя!

Она долго молчала.

– Не надо так, Владик! – тонкий голос ее чуть дрожал.

– Света! – крикнул я. – Я бегу к тебе! Хочу тебя видеть!

Вылез так же, через окно. Было совсем светло. Редкие прохожие смотрели на меня с удивлением: плащ расстегнут, летит сломя голову неизвестно куда. Я один знал, куда лечу. Знал на свете все-все.

Зашел во двор больницы, когда еще не было семи. С трудом нашел ту дверь, в которую заходил Серега. Постоял возле нее. Поглядел на то низкое окошко. Из соседних окон на меня сразу же стали глазеть десятки больных глаз. Люди рано просыпаются, особенно тяжелобольные – и чего им не спится? Что я им, цирк?

Отошел от окошка, встал на улице, против входа. Подождал полчаса. Никто не выходил. Мне было грустно. Потом нашел себе занятие. Из палисадника – руку протянуть – нарвал репейных шариков, получился большой неаккуратный комок.

Никто не выходил. Палисадник был старый и заброшенный, как купеческий сад. Репейник был молодой и липкий. Я тоже был молодой и – совершенно протрезвевший. Никто не выходил…

Потом я стал лепить из комка сердце. Получилось красиво, но немного непонятно. Я положил сердце прямо на тропинку, что вела к больничному входу.

В половине восьмого оттуда вышел мужчина, прихрамывающий на одну ногу. Сердца он не заметил.

Потом опять долго никого не было. Кроме двух симпатичных девчонок лет шестнадцати, которые наступили на мое сердце и даже не заметили. И кроме сгорбленной худой старухи, в каком-то рваном платке. Глядя в сторону, она подошла ко мне и сказала писклявым голосом:

– Здравствуй, Владик…

В июле неожиданно дали отпуск, и Пашка поехал в Крым к Сереге, своему давнему другу-однокурснику. Он уже отдыхал у него однажды, и – ну что тут говорить – Крым есть Крым. Спасибо вам, Господь и родной профсоюз, за такое блаженство. За возможность походить вдоль берега моря, собирая камушки. За счастье рухнуть на песок, раскинув руки, и лежать, пока не почувствуешь, как земля под тобой кружится, медленно и печально. Это никакими словами не описать.