Галина Артемьева - Кто косит травы по ночам

Наш человек, снедаемый завистью настолько, что созидательные силы оставляют его напрочь, постарается уничтожить объект зависти – будь то некая материальная ценность или сам сосед, неважно. «Пусть соседу будет еще хуже, чем мне». Уничтожение не требует таких усилий воли, ума и энергии, как созидание. А радости-то сколько потом! Плачет сосед, горюет или безутешная вдова захлебывается криками тоски, а ты теперь в роли сильного. И посочувствовать можешь, умное что-то подсказать: «Не надо было ему тогда то-то и то-то заводить! Вы ж видите – мы ничего, и нам – ничего». Кивает поверженный враг, соглашается, в друзья тебя приглашает. А на хрена тебе такой друг теперь, когда ты по всем статьям нынче выше, удачливее. С тобой-то такого ужаса не произошло!

Даже если у недоброжелателя кишка тонка предпринять решительные действия, зависть его небезопасна. Злые помыслы материализуются. Нам не дано знать, по каким дорожкам прикатится горе-горькое, но оно прикатится и развалится в доме по-хозяйски, вызванное кем-то, кто вблизи, кто примеряет на себя желанную чужую судьбу и выстраданное чужое везение.

Завистник найдется у каждого. К мелкой, бытовой зависти Надя привыкла с детства. Это только в начальной школе трудно понять, как это тому, что живет в тебе болью и печалью, можно завидовать. Мама за тридевять земель, далекая, почти чужая – и: ого, Надька-то каждое лето – во Францию!

Для кого-то, возможно, «в первый раз в первый класс» – праздник, а у нее – слезное воспоминание, как ревела, обнаружив, что исчезли из портфельчика ее нарядные ручки, карандашики и даже сам пенал, который они с мамой так долго выбирали в «Монопри» и, конечно, купили самый красивый и удобный.

Пропажу она обнаружила еще в школе, но там плакать себе не позволила невероятным усилием воли: острое детское чутье одинокого ребенка подсказало ей, что кто-то из этой шумной и беззаботной малышовской толпы внимательно следит за ее реакцией, выбирая в жертвы своего произвола. Бабушка еще когда говорила: «Не плачь на людях, не доставляй никому удовольствия». Надо же – нужные слова, оказывается, вспоминаются в подходящий момент. Зато дома слез и соплей было предостаточно, после чего, во избежание подобных невзгод, девочка ходила в школу, как все.

Став чуть постарше, Надя столкнулась с еще одним удивительным законом природы: все наряды, купленные в Париже, производившие там буквально на всех, знакомых и незнакомых, самое благоприятное впечатление, московскими ее одноклассниками безоговорочно осуждались: «Ты что, в этом ходить будешь? Ну и ну!» Трудно пойти против общественного мнения, если ты к тому же не какая-нибудь там «отличница, комсомолка, спортсменка», а так себе, троечница с единственной пятеркой по французскому, да и то отвоеванной дедом, не выдержавшим, когда у внучки, свободно владеющей языком (из-за чего ее во французскую спецшколу и отдали), с первых же уроков пошли равнодушные троечки. Надя, приученная не выпендриваться, никак не могла, как ни старалась, исправить свое произношение на учительницыно, почему и стала считаться в глазах педагога труднообучаемой бездарью.

На новогодний школьный вечер в выпускном классе напялила Надя купленное в Париже колечко. Цена ему была сто франков, то есть что-то около семнадцати долларов. Явно не великосветская драгоценность, но смотрелось классно: грубый кус серебра, кажущийся необработанным, и в центре готическая буква «N» – начало ее имени. Лучшая подруга детства Наташка ахнула: «Дай померить!» Глаза ее загорелись так, что Надя безропотно сняла любимую побрякушку. Наталья торопливо сунула палец в металлическую окружность и сжала руку в кулак. «Дай поносить!» – это было второе и последнее предложение, сказанное подругой в этот вечер. Она упорхнула, даже не дождавшись Надиного согласия. Не столько жаль было кольца, кольцо можно было бы и подарить, знай она, что Наташка проникнется такой страстью к пустяковой штуковине, сколько сильно смущало ощущение ограбленности. Она тогда еще не умела отшивать алчных дев, которые не в силах сдержать хватательный рефлекс. Уж чего, казалось бы, проще – на требование: «Дай!» с улыбкой ответить: «Нет!» Пусть та расстраивается. Пусть у нее вечер будет безнадежно испорчен. Мешал страх прослыть жлобской жадиной. Кольцо так и не вернулось к своей законной владелице. Мало того – подруга перестала быть подругой. После зимних каникул Наташка села с другой девчонкой. Надя осталась одна. Она не решалась позвонить бывшей верной спутнице шаловливых школьных дней, чтоб та не подумала, что звонит из-за кольца. Решила ждать ее первого шага. Но так и не дождалась. В любом случае это был полезный опыт, без которого не обойтись, не понять про жизнь чего-то очень важного.

На вопрос, кем она хочет быть во взрослой жизни, Надя всегда честно отвечала: «Не знаю». Она не была «способной к языкам», как хвастались дед с бабушкой. Ну не будешь же называть талантливым человека, который в положенный природой срок заговорил на родном языке. Вот и французский был ее вторым родным. Во Франции мать говорила с ней только по-французски, русским Анна пользовалась лишь в Москве, среди чужих.

Самой себе Надя признавалась: нет у нее никакого призвания, дара, нет трудолюбия, нет сил настаивать на своем. Поэтому самое ее заветное желание состояло в том, чтобы ее оставили в покое, дали жить, как ей хочется, не нависали, не диктовали свою волю, не учили поминутно, куда шагнуть, на что взглянуть. Ей хотелось быть хозяйкой собственной большой семьи, никогда не покидать своих детей, жить с ними на вольном воздухе среди трав, деревьев и посаженных ею цветов.

Однако дед с бабушкой все выискивали, выискивали у нее таланты, чтобы дать правильное направление и не сбить ребенка с пути. В итоге определились все-таки «по языковой линии». В иняз она благополучно провалилась, получив двойку за диктант по русскому. Диктантец вкатили такой, что и самим гордым экзаменующим училкам он вряд ли был бы по силам, доведись им поменяться местами с любым дрожащим абитуриентом. Все это называлось «высокие требования». А на деле сводилось к тому, что все ошибки были бы исправлены этими же неподкупными мегерами, сообрази дед нанять одну из них в репетиторы.

В результате закончила Надежда вечерний пед, причем вполне успешно, без троек, не прилагая к этому особых усилий.

С работой помог мамин Шарль, ставший на волнах российских перемен одним из учредителей знаменитого женского журнала, издаваемого ныне и на русском языке. Знанием французского в редакции никого было не удивить, все пришли не с улицы, за работу взялись рьяно. Надежде досталась рубрика «С глазу на глаз» – советы опытного психолога одиноким запутавшимся созданиям с пробемами, не разрешимыми в одиночку. Юридическое право называться психологом она, в общем-то, имела: пригодился-таки педагогический диплом. Правда, поначалу выступать с умными советами было странно и смешно, к тому же писать потоком принялись не сразу, так что первые номера журнала содержали старательно переведенную с приданием местного колорита исконную французскую рубрику. Вскоре же, начитавшись родных писем с дремучими ошибками и по-настоящему кошмарными сюжетами в них, она прониклась сочувствием и стала искренне соучаствовать в судьбах своих корреспондентов. Со временем рубрика ее стала чрезвычайно популярной. Теперь она называлась «Наедине с Надеждой». Так что пригодилось и ее оптимистическое многозначное имя.

Больше всего в своей работе она ценила возможность работать дома. Ей не надо было, как большинству подруг, проделывать ежедневный утомительный путь на работу – с работы, отсиживать положенный срок. Сама себе хозяйка. Почти то, о чем мечталось.

С будущим мужем она познакомилась в родной редакции. Собственно, Шарль их познакомил, почти сосватал: представил ее Андрею как свою дочь, ну, тот и заговорил с ней на своем своеобразном английском. Думал, француженка, по-русски не понимает. Потом удивился, услышав родную речь. Пришлось объяснять, кто ей Шарль. Ну и слово за слово… Четырьмя годами старше, Андрей уже был сложившимся журналистом, поработал после журфака в казавшемся незыблемо надежном государственном издании, благодаря чему имел комнату в общаге и обещали даже квартиру со временем, но все кардинально поменялось в одночасье. Иностранный бабий журнал платил гораздо больше, чем ожидалось в дерзких мечтах, да и перспективы сулил более радужные.

Узнав о предстоящей свадьбе, Надины старики в целом одобрили грядущие перемены в ее личной жизни. Все было правильно: закончила институт, устроилась работать, вышла замуж. Им было чем гордиться: вырастили, выучили, пусть теперь живет-поживает да добра наживает. Бабушку немножко тревожило, что «мальчик не москвич», но дед решительно пресекал подобную болтовню.