Татьяна Соломатина - Мало ли что говорят

Наташа: Я тебе вот что скажу! Если ты не хочешь и дальше кашлять, как старый поперхнувшийся пёс, – ходи по грибы! Сам!!! Выбери время и обязательно поброди по осеннему лесу! Посмотри на жёлтые пряди в ветках берёз, на разбросанные россыпи желудей, вдохни запах увядающих листьев, осенней свежести!!! Будь уже трижды здоров, не слушай свой джаз и рок, а послушай шелест и шорох – эту охуительную музыку осеннего леса! Прочувствуй, как любовную прелюдию, размеренную, тихую и насыщенную лесную жизнь. Попробуй слиться с ней, как в оргазме с женщиной, и лес обязательно очистит твои сердце и душу, и твои сраные лёгкие, изуродованные напалмом и всякой дрянью! И если ты будешь достаточно нежен после оргазма, а не потянешься за сигаретой и не захрапишь через три секунды, как последняя бесчувственная тварь, то лес в благодарность подарит тебе замечательный белый гриб, который ты найдёшь в самом неожиданном месте. (Тут, внезапно, Наташа умолкает и, прищурившись, вглядывается куда-то. В следующий миг она с могучим рёвом, отшвырнув ветерана в сторону, кидается в глубь леса.)

Вся компания отправляется за ней.

Некоторое время слышны короткие русские междометия.

Друзья вновь выбираются на просеку. Наташа и Сонья перекладывают грибы из своих корзин в пластиковое ведро Джима – оно доверху наполняется отборными белыми грибами.

Наташа (экстатически декламирует):

СонЬя: Ну что – неплох уловчик!

Наташа: Да и Джимуша молодцом держится. Кроссовочки вот только малость поиздержались, а так – ничего. В общем, можно жить в Америке. Грибы, небо и пыль – такие же…

СонЬя (перебивая): Ну, наконец-то! А то я уж грешным делом подумала, что ты в ностальгию вляпалась! (Они выпивают, чокнувшись, из фляжек. Закуривают.) Ната, что будем с ними делать? Суп варить или поджарим с луком и сметаной? Хотя… Это же белые. Может, насушим впрок?

Наташа: Ага… И ты их с собой повезёшь… Через три таможни… В Россию… (грустно смеётся) «…и солнце не согреет впрок».

СонЬя: Опять! Ну всё, блин! Теперь я цитировать буду.

Наташа (некоторое время помолчав): Мудро. Прямо-таки сельдь с треской за хвост почти пойманы. Хм… «Не испугаться дремучего вида времени»… (Внезапно вскакивает и кричит.) Я поняла!!!!!

Джим и Бьорк вскакивают на ноги.

СонЬя (испуганно): Господи, свят-свят-свят! Что ты поняла?

Наташа (обращаясь к Джиму и Бьорку): Я поняла, почему ей (указывает на СонЬю) не нужно туда вот… куда… «Дальше некуда, дальше ряд звёзд… И они горят…» Потому что у неё всё это уже есть!!! (Внезапно печально.) А у меня – только грибы. И неумеренная сублимация. Как у Бродского.

СонЬя: Так, дорогая моя! Хорош психопатничать. Давай-давай! Ты же помнишь:

Так что давай, ставь ногу перпендикулярно полу – и марш-марш по грибы!

Наташа с СонЬей под руку вновь углубляются в чащу. За ними бодро трусит Бьорк. Джим машет им вслед рукой – мол, подожду здесь.

Но на него никто не обращает внимания.

Гостиная загородного дома. Джим спит на диванчике. Бьорк лежит на полу. Перед камином разложено множество белых грибов «для просушки». Наташа с СонЬей сидят на ковре. Между ними – сковорода жареной картошки с грибами, литровая бутылка «Абсолюта» и пепельница, полная окурков. У каждой в руках – по полному бокалу. Они хохочут. Внезапно Наташей вновь овладевает приступ печали.

Наташа: Уже осень.

СонЬя: Ещё осень.

Наташа: Ты не поняла. Осень – уже. Она не за окном. Она – в моей жизни. Пришла – а я к этому оказалась не готова. Вроде и событий было – другой за пять жизней и половины не наскребёт. И живу как хочу. И… Но… Жизнь похожа на миф. Мифология… Осень… Осень… Я предпочла бы родиться листом. Я бы падала на землю, укрывала грибницу. Потом сама становилась грибницей. Микология – более прикладная наука. А за моей осенью? Зима… И ничего… Так что давай, подруга, за умирание! За то, чего ты ещё не понимаешь! Давай, пока у меня на дворе ещё осень…

СонЬя (вначале собираясь что-то резко сказать, но потом просто спокойно декламирует):

Занавес

Честное слово, Соня не помнила, откуда у неё в голове взялся этот таинственный «Гарвард». Когда она впервые стала дифференцировать себя в пространстве и времени – он там уже был. А ещё там было страшное. Вот такое:. Или такое: «…очень близка к шару с радиусом 1737 км, что равно 0,2724 экваториального радиуса Земли. Площадь поверхности Луны составляет 3,8×107 кв. км (то есть 0,0743 «3/40 земной), а объём 2,2×1025 куб. см (то есть 0,0203 «1/49 объёма Земли)». И она ни черта не понимала, что это значило. Не понимала, но за каким-то лешим уже осознавала. И запоминала. И не требовала объяснений – Вселенная воспринималась прямо, глазами, шерстью и чутким носом щенка.

«Гарвард» был невероятно вкусным, как ленинградский пломбир. Блестящим и радостным, как ёлочная игрушка. Благоухающим, как пирог с мясом и грибами, который готовила её бабушка по субботам. Изысканным, как косички из теста поверх этого кулинарного великолепия. Соня кусала мир, смотрела в него, обоняла и наслаждалась. Но у неё уже проявилась эта генетическая патология всего человечества – самосознание.

Года в два с половиной ей подарили пластмассового зелёного крокодила в красном кафтане.

– Крокодил Гена! – сказал Эдик – двадцать пятый муж подруги Сониной бабки.

– Не-а… Йезейфойд! – веско ответила Сонечка.

– Едем в порт?! Да, мы обязательно пойдём в порт! Смотри! Уж год прошёл, а она помнит! – радостно завопил Сеня, колыша необъятным животом и одновременно делая «козу» под гнусавый аккомпанемент «у-тю-тю».

– Йезейфойд! – потрясая чудищем в шляпе, продолжала Соня гневно настаивать. – Кйокодий – Йезейфойд! Кембй-Й-йж! – злилась она на свой неповоротливый язык.

– Нет. Он не рыжий. Этот цвет – красный! А этот – зелёный! – продолжал упиваться собой дядя Эдик.

Злобно заехав ему по пузу творением массового воспалённого сознания советских алкогольно-коматозных художников, Соня известила присутствующих о своём намерении смыться немедленно одним-единственным словом, которое давалось ей без труда:

– Будка! – сказала она и, прихватив «Резерфорда», ретировалась на своих толстых коротких ножках.

Будкой назывался маленький летний домик, стоявший чуть поодаль от grand-строения, представлявшего из себя караван-сарай для друзей, многочисленных родственников, их друзей, их родственников – людей, в общем.

Дед, где бы он ни жил, обязательно строил Будку. Соня тогда думала – ради сопровождавших его при переездах с места на место загадочных сущностей. Из которых огромный сине-зелёно-жёлто-коричневый пыльный глобус был на первом месте. Правда, Сонечка больше любила другой – поменьше. Палево-пегий, рельефный, с таинственными надписями. По нему было приятно водить ладошками и обниматься с ним. И ещё он раскалывался пополам. А внутри всегда обнаруживались стаканы и бутылка.