Маргарита Олари - Хорошая жизнь

Знаю женщину, чья жизнь похожа на порнографический мультфильм, космическую битву двух фаллосов за право обладать вселенским влагалищем, последней надеждой зеленых, вымирающих сперматозоидов. Когда-то женщина понимала, где верх, где низ, сейчас нет, надеется, фаллическая феерия не прекратится. Любовь это покой, переспросила она меня возбужденно, нет, любовь ведь постоянная борьба, это война, война. Злой красный фаллос заостренной боеголовкой летит к Земле, звучит сценическая кантата Carmina Burana, фаллос не сгорает в плотных слоях атмосферы, не уменьшается в размерах, свирепый и беспощадный он настигает беспечную школьницу, мечтающую о сексе, школьница умирает плохой. На мой вопрос, зачем приглашать девушек по вызову, женщина отвечает, становится спокойно, если прижаться к груди проститутки. Любовь же война.

Знаю епископа, домогающегося молодых священников. Знаю священника, которого епископ лишает прихода, священник отказывается с ним спать. Епископ третирует епархию, на него жалуются митрополиту, пишут жалобу за жалобой, но митрополит недослышит, а почтовый ящик переполнен. Епископ благословляет меня, целую его руку. Немолодое духовенство смеется, рассказывает молодому духовенству, какой епископ педераст. Епископ благословляет, они целуют его руку, ходят с ним в баню, вместе стоят на службах, трапезничают, слушают проповеди, он ругает их, говорит, бросайте курить, вы же служители. Колокола звонят не умолкая, лишенный прихода священник отдается епископу, все делают вид, будто ничего не произошло, жалобы до митрополита не доходят, небо не падает на землю. Другой молодой священник рассказывает, захожу в алтарь, слышу в храме странные звуки, смотрю, там епископ стоит на коленях перед иконой Богородицы, молится и плачет, я подумал, он, наверное, сам мучается из-за того, что делает.

Знаю прихожанина, постоянно жертвующего деньги на содержание храма. Он дружит с настоятелем, бывает у него в гостях, приглашает настоятеля к себе, соблюдает посты, причащается. Много лет назад этот прихожанин на машине сбил человека и не остановился. Испугался, уехал. Настоятель, с которым прихожанин дружит, простил его, не уговаривал сознаться, прихожанин много жертвует на содержание храма, выгодная сделка к удовлетворению обоих. Маленький секрет стал фундаментом взаимоотношений полезных людей.

Другой прихожанин из-за бедности жертвовал на содержание храма очень мало, не дружил с настоятелем, ни на что не влиял, никому не мог помочь, не решал вопросы. Всегда обращенный внутрь себя, он оставался незаметным до тех пор, пока зловоние, исходившее от него, не помешало благочестивым верующим сосредоточенно молиться. У него рак кожи, стоять рядом невозможно. Великим постом пришел на Литургию Преждеосвященных Даров. Настоятель сказал, вы же причащались в воскресенье, прихожанин ответил, батюшка, а я пришел проститься. Вечером того же дня скончался. Родственники экономили, после смерти его положили в обитый выцветшим кумачом гроб без подушки, где он лежал, неестественно запрокинув голову.

Отстояв службу в храме отца Евгения, я пошла к служебным помещениям. Он вышел из церкви, увидел меня, показал, заходи. Благословите, отец Евгений. Бог благословит, как дела. Ничего, пока нормально, у вас хорошая церковь, а поют плохо. Да, сегодня что-то неважно пели. Подойди ближе, Маргарита. Да, отец Евгений. А ты красивая, евреечка ты пухлогубая. В моем роду нет евреев, отец Евгений. Да, удивился он, а так похожа, ну извини. За что вы извиняетесь, я просто уточнила, на случай, если вы захотите повторить эту фразу. Маргарита, а ты девственница. Уже нет, отец Евгений. Он смотрел на меня, словно пытаясь понять, как со мной вообще разговаривать. А еще ближе подойди. Я подошла еще ближе, в поведении отца Евгения читалось нескрываемое желание меня обилетить. Потрепал мое плечо, внезапно схватил меня за грудь и замер. Отец Евгений. Да, Маргарита. Пожалуйста, уберите руку и больше так не делайте, хорошо. В его взгляде сквозила тревога. А вдруг я. Мало ли что я. А вдруг я. Да, отец Евгений, я могу. Он сделал шаг назад, поправил подрясник, суетился, что ты можешь. Я могу попросить о помощи Митрополита. Про себя подумала, как начинаешь ощущать себя вполне здоровым человеком, играя по правилам людей нездоровых. Спасибо, отец Евгений и до свиданья. Маргарита, подожди, я был не прав, вот возьми. Отец Евгений, неужели вы всерьез считаете, что я буду ходить к вам в храм слушать службы, чтобы потом вы тискали меня за грудь, предлагали снять квартиру и этими конвертами сглаживали происходящее безобразие. Нет, я так не считаю, честно хочу тебе помочь, возьми деньги и завтра тоже приходи. Мы с тобой поняли друг друга, я тебе просто помогаю, возьми деньги. Он был умным человеком, не знаю, как сейчас. И мы поняли друг друга. Я взяла деньги, отец Евгений не простил бы мне отказа в любом случае, от этого последовательность его действий становилась совершенно предсказуемой. Он скажет Игуменье, что я приходила к нему, скажет, что живу у друзей. Игуменья поймет, я живу у Влады, она доложит об этом Митрополиту. Митрополит позвонит отцу Евгению посоветоваться, как поступить с Владой, а отец Евгений посоветует уволить Владу из Кафедрального Собора за то, что она помогает мне. Я буду вынуждена отдаться ему, если хочу жить в этом городе или если хочу, чтобы Владу не увольняли. Они играют жизнями и чувствами, Игуменья в этой ситуации поймает свою рыбу, Митрополит свою, отец Евгений свою. Всем сестрам выдадут по серьге. Но я не стану платить за их праздник, поэтому никакого праздника у них не будет.

На следующий день, отстояв Литургию в церкви отца Евгения, я подошла к нему за деньгами. Он оказался приветлив, много улыбался. Я тоже улыбнулась ему, села в такси, поехала в монастырь, ждала, пока Игуменья примет меня. Создалось впечатление, что ей совершенно нечего было делать, но она нарочито тянула время. Спустя полчаса Игуменья спустилась, мы сидели в монастырском дворе рядом с часовней. Матушка, вам звонил отец Евгений. А что такое. Значит, звонил. Но вы еще не успели позвонить Митрополиту, так. Игуменья опустила глаза вниз и молчала. Матушка, дело в том, что мне от отца Евгения нужна была помощь, вы понимаете, он действительно мог бы мне помочь. Игуменья молчала. И он готов мне помочь. В этом месте Игуменья подняла глаза. Да, матушка, готов, только он хочет переспать со мной. Игуменья вновь опустила глаза. Проблема еще в том, что переспать он хотел со многими женщинами, я спросила об этом у Влады, он многих домогался, вы сами, наверное, это точно знаете. Игуменья по-прежнему молчала. Вы считаете это поведение нормальным, матушка. Нет, это ненормально, тихо сказала Игуменья. И не только это ненормально, ненормально то, что вы станете помогать ему шантажировать меня, у Влады начнутся неприятности в Соборе, зачем это все, матушка. У нее и так будут неприятности, если отец Евгений захочет. Пока отец Евгений хочет, чтобы эти неприятности устроили вы, но я надеюсь, вы не станете ему потворствовать. Все это происходит из-за того, Маргарита, что ты не хочешь уехать. Я свободный человек, я имею право решать, уезжать мне или оставаться, и никто не может меня этого права лишить, но я вам говорю о полном безобразии, вы в состоянии меня услышать. Если в состоянии, тогда вы помогите мне, мой отъезд из города всего лишь вопрос времени, так помогите мне пока я здесь. Думаю, Игуменья тоже сталкивалась с домогательством, я все смотрела на нее и ждала, когда же наконец в ней сработает сигнализация женской солидарности. Она не могла однозначно принять мою сторону, но этого от нее не требовалось. Мне нужна была хотя бы половина ее лояльности. Игуменья вздохнула, сказала, подожди меня. Вернулась она с конвертом, возьми, здесь деньги, на первое время хватит, когда будешь уезжать приходи, я дам еще. С отцом Евгением поговорю, но насчет Влады вопрос не смогу решить. Сработала. Женская солидарность сработала. Я вновь ехала по улице Труда на улицу Платонова, от труда неизвестно куда, но сработала же. Игуменья позвонила отцу Евгению и рассказала ему о нашей с ней встрече. Рассказала о непоколебимости моих моральных устоев, о том, что его репутация может пострадать, поэтому лучше бы оставить все как есть. Потом она позвонила Митрополиту, печалилась по поводу меня, сказала, что скоро уеду. Владе начали грозить увольнением, но дальше угроз дело так и не пошло. Сестрам не выдали серьги, а праздника никакого не вышло. Его никто не оплатил.

Маруся, как думаешь, Вера любила меня. Я ведь уже говорила об этом. Не помню, а что сказала. Думаю, она любила тебя ровно в своем понимании значения этого слова. И какое у нее понимание в этой связи. Рита, да Вера считает себя заебательским кукловодом. Людей вообще согревает мысль, что они серые кардиналы, правящие Вселенной, и Вера не исключение. А при чем любовь тогда, кукловод дергает кукол сознательно. Ну а Вера бессознательно, ее отношение к тебе нельзя рассматривать отдельно от ее жизни. Она вообще так живет, вот дворник метет двор и говорит, какой же я двор построил, зашибись. А он не строил никакого двора, этот двор ему вообще не принадлежит, дворник метет двор каждый день, но считает, что серый двор без него обязательно рухнет. Понимаешь, Ритусь, бессознательная тяга быть причастным к процессу строительства превращает людей в идиотов. Маруся, тогда нет никакой любви. В нашем с тобой представлении нет, но, поскольку Вера метет двор и убеждена в том, что именно она его построила, это и есть ее любовь. Она по сути что делала, манипулировала твоим чувством. И то, что она рассказывала о ваших отношениях всем, тоже манипулирование. Она не всем рассказывала, Марусь, от некоторых она эту информацию тщательно скрывала. На кой хер. Потому что они приличные люди, бомонд, туда-сюда, она с ними дружна, им не рассказывала. Тем более, я тебе говорю, заебательский кукловод. Ведь если вдуматься, Рита, что у нее есть, ее жизнь совершенно разрушена, что у нее есть, чем она дорожит, скажи мне. У нее есть дети и квартира в центре. И это всё. В принципе, всё. Уверяю тебя, Ритусь, своей квартирой в центре она дорожит больше, чем детьми. Пока у нее квартира в центре, она может считать себя центральным дворником, строящим дворы, которые на самом деле метет. Знаешь, что меня всегда раздражало в ней, Маруся. Что. Раздражало даже тогда, когда все еще только начиналось, эта поступь морской владычицы, вид, с которым она дефилирует по Китай-городу, томный взгляд хозяйки Москвы, понимаешь меня. Да, понимаю. Раздражало потому, что она не заслужила права быть морской владычицей, она себе его присвоила. Она оседлала первого мужа, с первого мужа соскочила на второго, со второго на третьего, и провинциальный Женя, парень даже не из Воронежа, из глухой Воронежской деревни привез ее сюда, поселил здесь, дал ей то, чем она теперь гордится. Если их затянувшееся расставанье с криками и мордобитьем можно считать платой за право считаться морской владычицей, наверное, именно так, по-другому, Маруся, не получается. Рита, Вера потому и хочет думать о себе, будто она серый кардинал. Ее жизнь разрушена, ей почти пятьдесят, она ничего не сделала, все что ей остается теперь, это мысль о причастности к великой стройке, но она навсегда останется дворником.