Мария Метлицкая - Женский день

Марине сначала было смешно, потом утомительно, а потом стало противно.

Еще один отпуск пришлось брать, когда заболела мама. Весь месяц Марина сидела у маминой постели – сначала в больнице, ну а потом дома.

На следующий год просто катастрофически не повезло с погодой – три недели лили такие дожди, что и на улицу было не выйти. Какие уж тут пляж и море! А в закрытом бассейне был народ со всего отеля – не подойдешь. Дети, старики. Валялась в номере и смотрела дурацкие фильмы. Поправилась на четыре кило – настроение тогда совсем испортилось.

Вот такие выдались отпуска. Она вдруг подумала, что надо срочно позвонить Лукьянову и отпроситься в отпуск. Сегодня же! Иначе… «Иначе я возненавижу весь мир, – подумала она. – Так и скажу Лукьянову. Хотя, для него это не аргумент».

Уехать, – она стала кругами ходить по комнате, – уехать! Буквально завтра, ну, или дня через два. Только надо решить, куда? Это главный вопрос! Экзотика? Например, Вьетнам. Говорят, там красоты неписаные и низкие цены. Или, скажем, Европа? Любимая Вена, кафешки со штруделем, Климт, Опера. Или любимая Прага. Она хорошо ее знала, бывала там раза три или больше. А может, все-таки море? В марте в Эйлате прекрасно – жары еще нет, а моря и солнца – навалом.

Или все-таки средняя полоса? Где-нибудь у нас, в новом, недешевом, элитном месте? Спа, процедуры, конные прогулки с инструктором. А может, Алтай? Это сейчас популярно и модно, воздух, природа – все уникально и очень целебно. Надо подумать. Подумать и выбрать. Денег достаточно, надо только договориться с Лукьяновым и – вперед! Отдохнет и снова в бой. Мы еще вам всем покажем!

Кому? Кому всем, Марина?

Может, себе?

Надо отдохнуть. Я так устала, что просто нет сил на жизнь. Все надоело. Как будто кишки из меня вынули. И ничего внутри не осталось. Ничего… да! Просто уехать. Сбежать из этой Москвы, от этой работы. От этих… всех… И от Лукьянова – в первую очередь. От баб этих чокнутых. От героинь. Господи, как я устала!

Она набрала его номер.

– А, это ты, – он был недоволен. – Ну, раз уж так. На ловца и зверь бежит.

– Ты у нас ловец? – уточнила Марина. – А я, значит, зверь? А мне казалось – наоборот.

– В каком это смысле? – не понял начальник.

– Тупишь, – усмехнулась она, – ты же у нас и зверь, и ловец. И еще – швец, жнец и на дуде игрец. Разве не так?

– Остришь, – усмехнулся он, – а вот это зря. У меня к тебе разговор. И очень серьезный, моя дорогая!

Марина молчала.

Он спокойно продолжил:

– Выглядишь… Хреново, Марина, выглядишь. Очень хреново! Сама-то увидела? Углядела? Морщины, морщины… Выражение лица… Как будто дерьма наелась.

– А разве нет? – уточнила она.

Он сделал вид, что реплики не заметил, и тут же продолжил:

– Морщины, складки у носа. Как это там у вас называется? Носогубки, что ли? Да какая разница, как называется… Выглядишь плохо. Старо, милая, выглядишь. Все твои сорок с гаком – ну, ты поняла. И прическа дурацкая. Мне она давно разонравилась. Колхоз какой-то, а не прическа! Мастером хорошим давно пора было обзавестись. Стрижка твоя еще лет пяток прибавляет. В общем, имидж надо менять. Иди к пластическому, подбери кого-нибудь. Найди приличного куафера. И похудеть не мешает, моя дорогая! Совсем не мешает тебе похудеть. И ведешь как-то… Скучно стала вести! Словно тебя утомили все эти гости. Словно делаешь одолжение. Потухла, Марина. Потухла! Не хочется ни слушать тебя, ни прислушиваться. Нет искры, нет огня. Ничего не осталось, Марина. Кроме усталой и безразличной женщины. Ты же стерва, Марина! И роль свою надо доигрывать до конца. С блеском, куражом, злостью! Ату их, ату! А ты – как тетя Валя Леонтьева. На передаче «От всей души!». Вот бабы эти – твои героини. Ими должны восхищаться, потом на них разозлиться. Потом пожалеть и – снова восхититься. У тебя получилось? Ну, честно скажи. Отвечу – нет! Тебе, Марина, все это было неинтересно. А это знаешь, что означает? Что это неинтересно и мне. И моей теще, и соседу тоже. И тете с дядей. Почему обожают Малахова? Да за искренность, вот почему. Потому что переживает. Потому что слезы в глазах. А зритель ведь – не дурак. Зритель – он чувствует. Когда ему врут. А ты – так, отбывала номер. А так не пройдет! Ты кончилась, Тобольчина, понимаешь? И что мне прикажешь со всем этим делать? Держать тебя из-за… хорошего отношения? Ну, ты поняла! Или?

– Я хочу в отпуск, – перебила его Марина, – желательно прямо сейчас и недели на три. Лучше на четыре. Устала. А критику свою… Оставь для жены. И для молодого редактора Милы. И туда же – советы. Усек?

– Хамишь, милая, – усмехнулся он, – а вот это ты зря. И жену мою зря приплела. А я ведь просил… Не услышала! Слышать надо, родная, то, что я тебе говорю. А не то, что тебе удобно. Ясно тебе? Или я не так объяснил? Отпуска, Марина, не будет! Услышала? Потому… Потому что потому. Не до грибов! А если ты не согласна – тогда заявление. Милости просим! Незаменимых, как всем известно, у нас не бывает. И потом – лица надо менять. Замыливаются лица! А зрителям хочется свеженького. Новизны, смены формата. Помнишь об этом? Новых глаз и новых улыбок. Новых слез, наконец!

– Я… подумаю, – тихо ответила Марина.

– А вот это правильно, – радостно отозвался он, – думать, милая, надо! Не возбраняется думать!

И отключился.

«Сволочь! Какая же ты, Лукьянов, сволочь! – горько и зло сказала Марина. – Шантажируешь. Меня шантажируешь! Меня – с кем съел два пуда соли, с кем все начиналось! Сколько мы с тобой прошли, Лукьянов! Забыл? Память девичья? Может, напомнить? Напомнить, как ночи напролет я сидела с тобой в монтажной. Как писали программу, а у меня была температура под сорок. Как я чуть не сдохла от кровотечения. Как мне вынесли приговор, что я навсегда бездетна. Достаточно? Или, может быть, мало? Ты искорежил всю мою жизнь, Лукьянов! Тебе этого мало? Хочешь еще кайфануть? Под зад коленом – и на сердце радость? Я тебя ненавижу, Лукьянов! Ты все кишки из меня вынул – пусто внутри. Пусто и сыро. Даже слез не осталось – плакать я разучилась. Ты отучил меня плакать. Даже этого лишил! Учил, что надо себя контролировать. Сдерживать эмоции. Владеть собой. Держать себя в руках. Я хорошая ученица, да, мой генерал? Я старалась не беспокоить тебя по пустякам, не грузить своими проблемами. Решать вопросы сама. Я старалась не усложнять твою жизнь – появляться, когда тебе надо, и быть незаметной, когда ты занят или не в духе. Я отлично научилась всем премудростям адюльтера. Была нежной, внимательной, все понимающей, тихой. Пылкой была, помнишь? Даже когда мне совсем не хотелось. Ничего не хотелось – ни страсти, ни нежности. А надо было! Ты же ждал от меня этого, правда? Я ни разу не нарушила твой покой. Ни разу даже не намекнула тебе, что мне чего-то не хватает или я чем-то не очень довольна. Я была идеальной любовницей, верно? Совершенно беспроблемной любовницей, да? И соратницей тоже! Я задерживалась на работе именно столько, сколько тебе было надо. Я забивала на праздники, выходные. Не брала отпуск. Я всегда была рядом – незримо, неслышно, но ты знал, что я тут. А потом… А потом я тебе надоела. Надоело мое, уже не столь юное тело. Моя не такая уже нежная кожа. Мои ласки, ставшие такими привычными, такими знакомыми – словом, интерес пропал. Я все понимаю. Я стала твоей подругой, тенью, надежным товарищем. Единомышленником. Ты был так уверен во мне, так привык к моей преданности, верности. И к собственной вседозволенности! Любовниц бросают, да – ничего в этом такого нет. А вот друзей… Партнеров, соратников, партайгеноссе? Разве кидают? Да, конечно, кидают. Сейчас это запросто. Как нечего делать. В порядке вещей. Никто не стесняется. Норма жизни – чего тут стесняться?

Ты чувствовал себя властелином. Моей жизни и моей судьбы. Я была тебе подвластна вся, до жил и кишок, до последнего нерва и последнего вздоха. Какое доверие! Только вот… Я сама тебя волновать перестала. Как женщина, как человек. Как единица и личность. Ты почти стер меня, как стирают ненужную запись в блокноте. Резиновым ластиком. Ты был уверен, что я все равно никуда от тебя не денусь. Откуда такая уверенность, милый? Что я спокойно буду смотреть на твою молодую девицу, свеженькую любовницу. Буду с ней ласкова и терпелива. Обучу ее профессии, да? А потом – потом она просто заменит меня. Просто заменит! Как все просто, не так ли? Она – на моем месте, а я… Ну, а я – на помойке. Сейчас ведь там мое место, не так ли? Да нет, любимый, не так. Рановато мне на помойку, ты уж прости. Не выйдет – сбой. Сбой программы, любимый! Не подвинется твоя послушная девочка. Не подвинется просто так, не уйдет. Слишком долго молчала и слишком долго терпела. Как говорится – край, конец. Терпение кончилось. Больше топтать ты меня не будешь. Гусеницами по ребрам – закончили! Слышишь, Лукьянов? Трындец».