Галина Артемьева - Кто косит травы по ночам

Тут и случилась неожиданная вещь. Она от него ушла. Влюбилась в американца, в полное ничтожество, порывавшееся с ним, Рахмановым, партнерствовать, но отвергнутое им за профнепригодность и незнание местной специфики. По-быстрому собралась, съехала на заранее купленную квартиру (предусмотрела все за несколько лет супружества), предъявила иск о разводе и разделе имущества (о как!), кое-что (ерунду, понятно) отцапала и скоренько зарегистрировалась с американским гражданином. В те годы это было достижение весомое! На разводе в суде Рахманов с изумлением вгляделся в неузнаваемое лицо некогда надежно некрасивой мышки. Она стала вызывающей красоткой, опасной, манящей. Как он все это проглядел, идиот! Он понял, что был лишь ступенькой. Или взлетной полосой. Ей, некрасивой, хотелось того, чего не было в ее юности: взглядов мужчин, страсти, ухаживаний, восхищения. Ей нужно было самоутвердиться. Она ушла с первым встречным, потому что это приключение стало пропуском в новую жизнь.

В Америке у нее родился ребенок. Вот это и было самым страшным во всей истории. Рахманов считал сроки, и выходило, что ребенок родился от него. Она, теперь уже чужая жена, предала его жестоко. Он понимал, что спрашивать бесполезно, бессмысленно. Ясно, что она выбрала его, чтоб отомстить за все предыдущие личные неудачи. И с ребенком – это тоже месть. Месть очень глупой и очень злой женщины. Следовало забыть и перестать вспоминать, когда было у них последнее соитие, когда на горизонте появился американец и прочую с ума сводящую дребедень. Но ребенок! Его плоть и кровь! Его! Его! И – никогда не увидеть друг друга. Не узнать. Да за что же это такие муки? За что?!

Он погрузился в дела еще глубже, чем раньше. Купил недвижимость в родном городе, в нескольких мировых столицах. Дела шли. Время лечило. Лечили виражи судьбы – он встретил мать с сыном, когда твердо для себя решил, что не будет в его жизни ничего личного, ничего теплого и родного.

А тут – они. Зациклены сами на себе. Дышат любовью друг к другу. Красивые, похожие друг на дружку мать и сын. Работяги. Паренек шустрый. Худенький, а понадобилась маляру краска, так подхватился и потащил десятилитровое ведро мигом. Никто и не просил, а он бросился помочь. Правильный парнишка, человеком растет. И мать – трудяга, сразу видно. Вся в деле, к каждой встрече готова: чертежи, эскизы, отчеты. Работать с такой – мечта. Все идет как по маслу. И – захотелось к ним. Просто необоримо захотелось. Богатые особи устроены по-особому. Они потому и богатые, что считают позволительным и обязательным присваивать себе любыми способами то, что им понравилось.

Он приезжал на объект каждый день, а она измучилась смертельно. Ведь шеф сказал: от нее все зависит. Останется Рахманов доволен – порекомендует другим, таким же, как и он сам, всемогущим. Нет – и вся фирма запросто накроется медным тазом. Вот она и выкладывалась до последнего, изучала самые авангардные тенденции дизайна, выискивала новейшие каталоги, придумывала сама. Даже в кино они с сыном переглядывались, замечая изюминку интерьера.

Получилось сногсшибательно! Они обошли напоследок созданное их фантазией и трудами жилище и поразились: неужели это случилось в их жизни! Неужели это они, всего год с небольшим назад бывшие обычными питерскими нищими, придумали и воплотили в реальность всю эту красоту и гармонию? Они знали, что последний раз свободно разгуливают по знакомым до последней электрической розетки комнатам и коридорам. Еще раз вряд ли удастся переступить порог этого идеального обиталища.

Да и ладно. Еще создадут. Все впереди. Они обнялись на пороге.

– Умник ты мой! Помощник! Самый лучший человек на свете! – сказала мать.

– Мамочка моя! Мамулечка! – просиял сын.

Она отдала ключи от апартаментов хозяину своей конторы и отпросилась на несколько дней. Устала совершенно нечеловечески. Даже смеяться разучилась. В ушах звенело, перед глазами желто-красные круги вертелись. Хворь не хворь, а в себя надо было вернуться. Тяжело дается достойная жизнь! То ли дело жилось им, беззаботным птахам, в Питере. Она уже забыла свой душащий ужас перед завтрашним днем и мысли о погибели как о самой лучшей доле для себя. Вспоминалось только светлое: смех, музыка, кружение по комнате с хохочущим ребенком, белые ночи. И тянуло, тянуло назад.

Ничего. Отлежалась. Отошла. Приехала на работу. Как раз зарплату должны были давать, премию, может, выписали. Она даже помечтала, что купит сыну и себе на премиальные. Думала, если заказчик расщедрится, то они смогут махнуть на море. Ни она, ни ребенок никогда в жизни не видели море. Нет, конечно, Финский залив – это тоже море. Но настоящее – синее, южное, теплое – море оставалось пока только в их мечтах.

Заглянула к шефу, узнать, доволен ли Рахманов ремонтом, доволен ли начальник ею, каковы дальнейшие планы и перспективы. Начальник восседал торжественный, как алая кремовая роза на многоярусном бисквитном торте.

– Как там? Все в порядке, Анатолий Сергеевич?

– Лучше не бывает! Благодаря вам! – с особой почтительностью и на «вы», чего никогда еще не случалось, провозгласил он.

Она испугалась. Может, что-то стряслось на объекте? Может, вежливость – это особая, крайняя форма издевательства?

– Я все, каждую мелочь согласовывала с клиентом. Неожиданностей быть не должно и не может, – встала она в оборонительную позу. – У меня на каждый случай бумажка с его подписью.

– Неожиданностей быть не может, но они есть, – философски обронил шеф. – Вот, это – вам.

Он протянул ей несколько бумажек и кивнул на кресло у своего стола: садись, мол, читай. Она читала и все никак не могла взять в толк, о чем эти листочки извещают. И даже когда почти поняла, то понимать не хотела: это было как тогда, на рынке, с курткой, которую заставил ее примерить торговец. Ей захотелось кинуть эти листки и убежать домой, в свой переулок направо от Сенной, к своим бабкам-блокадницам, выручавшим их с сыном сахарком или парой картофелин, когда уж совсем заедала нужда.

В роковых бумагах-документах значилось, что три квартиры на Патриарших, объединенные в одну, декорируя которые она костьми легла, принадлежат теперь ей с сыном. Рахманов оформил дарственную честь по чести, с указанием всех их паспортных данных.

– С какой стати? – выкрикнула она начальнику, как будто тот подсунул ей нечто крайне непристойное. – Почему я должна иметь к этому какое-то отношение? Я его знать не знаю! Получил ремонт под ключ – живи! Что за издевательство такое? Не понравилось ему, что ли?

– Еще как понравилось! – медовым голосом успокоил начальник. – Новый подряд оформили: загородную виллу будем возводить. Ты, то есть вы будете. И еще одного, зама своего, прислал. Тому ремонт понадобился. Так что все довольны – более чем.

– А мне что делать? – спросила она безнадежно, понимая, что, как ни поступи, все равно окажешься в сетях: не примет подарок, запросто работы может лишиться за то, что рассердила великого и могучего Рахманова. Примет – попадет в плен к дарителю. Но остаться безработной из-за отлично выполненной работы – этот абсурд никак в голове не укладывася.

– Другие были бы счастливы. До потолка бы прыгали, – поведал начальник.

– Вот другим бы и дарил.

– Дареному коню в зубы не смотрят, – изрек ни в склад ни в лад шеф.

Ей даже смешно стало.

– При чем здесь это?

– При том, что подарили, взяла ключи и пошла жить на новую жилую площадь! – неожиданно гаркнул начальник. – И нечего тут ломаться. Тебе подарили целый объект. Вместо премии. Взяла и пошла! Я-то тут при чем! Насели со всех сторон, понимаешь!

Он действительно был ни при чем.

Татьяне пришлось взять документы, ключи и убраться восвояси.

Зато дома забил фонтан эмоций. Сын, как и предрекал начальник, прыгал до потолка. Мал еще был, ничего не боялся и не предвидел. Привык сказки перед сном слушать. Верил в исполнение желаний. Чудеса случаются! Ура!

Так он скакал, плясал и пел дикие песни, что развеселил ее. Тревожные предчувствия развеялись под напором его мощной веры в справедливость и правильность всего случившегося.

С Рахмановым она встретилась на новом объекте. Он был спокойным, отчужденным, требовательным, как обычно. На личное не намекал. О подарке не спрашивал.

– Спасибо, – пришлось ей самой начать. – Неловко мне принимать это от вас, но другого выхода нет: боюсь работы лишиться.

– Вот и хорошо. И вам спасибо, – кивнул Рахманов и больше к этой теме не возвращался.

Справедливости ради надо отметить, что для него сумма, выложенная за подаренное Татьяне жилье, была пустяковой. За три квартиры он заплатил в целом 150 тысяч зеленых, плюс ремонт около тридцатника. Заканчивался всего-то 1992 год! Цены смешили. Это в Нью-Йорке за пентхаус на Манхэттене пришлось раскошелиться на несколько десятков миллионов, а тут – капля в море. А этим двум – радость на всю оставшуюся жизнь. Себе он приглядел уже кое-что занимательное поблизости от них. Пусть будет, не пропадет. И работой милых людей обеспечит, и встречи продлятся. В остальном – там видно будет, не надо гнать волну.