Юлия Лешко - Ангел в темноте

«Что за дурацкая привычка – всему придавать значение, везде искать знаки? Это просто дерево, просто ветка, просто снег, а уж никак не символ моей жизни… Мне вовсе не тяжелее, чем всем остальным, и моя ноша – это груз, который несут все мои ровесницы. Хватит, все нормально. А будет… да прекрасно все будет! Однажды…»

Она посмотрела вверх, постояла несколько минут, вдыхая морозно-кислородный коктейль, и собралась идти обратно: пора было на процедуры, а потом – в бассейн.

Волшебство, если задуматься: в эту зимнюю пору окунаться в подогретую минералку, ложиться на безмятежную гладь и воображать себя то дельфином, то медузой, то русалкой, то субмариной… Благодать! А если еще и прошептать вполголоса: «Сестрица-водица, давай водиться», а потом попросить у воды смыть какую-нибудь из многочисленных печалей, то так и будет. Все эти приятные, уютные, так замечательно праздные мысли промелькнули в мозгу ярким калейдоскопом картинок-впечатлений-предвкушений. Пора было идти воплощать все эти фантазии наяву, но…

На тропинке стоял и улыбался мистер Хиггинс де Бержерак, длинноносый, умноглазый и чуточку чопорный даже в спортивной куртке и в лыжной шапочке с помпоном.

– Мы, вижу, выбрали один маршрут. Добрый день, – слегка поклонился он в знак приветствия.

Она улыбнулась своей особой улыбкой, которая обычно пригождалась ей, когда нужно было соблюсти вежливость и подчеркнуть отсутствие интереса:

– Терренкур тут небогатый. Здравствуйте, – и, не развивая тему, двинулась в обратный путь. И в этот момент очень кстати раздался рингтон телефона. Едва заметно кивнув джентльмену, она уже говорила в трубку: – Да, Олик, слушаю вас. Как там наши дела…

Сотрудница, с которой она работала уже почти четверть века, а потому именовавшаяся уменьшительно-ласкательно, начала рассказывать как дела «на материке». Остановилась на текучке, плавно перешла на новости и сплетни, мельком справилась о самочувствии и спросила, есть ли на кого глаз положить. В ответ на прерывающуюся смехом (сотрудница всегда охотно смеялась своим собственным шуткам и метким словечкам) тираду, она ответила:

– Природа тут замечательная – глаз отдыхает.

– Ага, – смекнула Олик, всегда умевшая по одной интонации уловить истинный смысл произнесенных слов, – значит, и взглянуть не на кого. Чудес не бывает.

– Да я, как бы, не за этим сюда…

– Да я догадываюсь, что не за этим. За этим надо в Хургаду летать или в Лепельский военный санаторий ездить. Так, спросила и спросила: чем черт не шутит!

Нечистого помяни, а он уж тут… Сдавленный «ох…» сзади заставил ее оглянуться. Мистер Хиггинс де Бержерак все еще стоял под ее любимой сосной, с головы до ног осыпанный снегом: охнувший рот был виден, а залепленные щеки и глаза – не очень…

– Ветка! – сказал он. – Снег обвалился… прямо на меня.

– Прямо на голову? Больно? – спросила она с улыбкой. И проговорила в трубку: – Олик, я перезвоню.

Мужчина стал отряхивать снег с шапки и отирать лицо ладонью:

– Да все в порядке…

И очень «кстати» спросил:

– Простите, как вас зовут?

Она произнесла свое мелодичное, немного карамельное имя, но не спросила, как зовут его. Он почему-то тоже не представился, а лишь повторил по слогам…

– Красивое имя, вам подходит. Будем знакомы…

«Все-таки снежком-то вас, видно, прибабахнуло: раз не сказали, как зовут, не будем мы знакомы…» – улыбнулась она едва заметно про себя, но кивнула и отправилась по намеченному маршруту к светящемуся нежно-голубыми окнами корпусу с бассейном. Освободившаяся от груза ветка снова по-дружески махала ей вслед зеленой пятерней.

Он и сам не мог понять, что так сильно привлекало его в этой женщине?

Наверное то, что, глядя на нее, хотелось задать ей множество вопросов, и на каждый получить подробный, обстоятельный ответ. Как ее зовут, он уже знал, а вот чем она занимается – даже предположить не мог. Вот ведь фокус – с его-то жизненным опытом! Нет, пожалуй, она могла быть врачом. Не хирургом, наверное, но терапевтом или педиатром – вполне. Или педагогом (да, педагогом, но ни в коем случае не учительницей). Музыкантом? Как вариант – писательницей. А может, министерским работником? Категорически не могла быть инженером, бухгалтером, экономистом, физиком, математиком. Физическим трудом тоже заниматься не могла – это очевидно. Значит, не повар, не ткачиха, не мотальщица, не фрезеровщица. Наверняка у нее было хорошее образование, может быть – ученая степень. В какой же области? Ладно.

Какие еще вопросы ему хотелось задать? В каком месяце она родилась? Это важно: гороскоп, зодиак… Какие любит цветы и цвета? Это тоже характеризует, он давно заметил… Есть ли у нее дети? Что она сейчас читает? Ее любимая книга? Мелодия? Как расположены линии у нее на ладони? Что может ее рассмешить? Он почему-то очень ясно представил, как она смеется – негромко, но звонко и искренне, со смешной гримаской, не задумываясь при этом о мимических морщинах.

«Старый дурак», – неожиданно подумал он сам про себя и улыбнулся: дураком он, конечно, не был, просто ему очень понравилась эта женщина, не произнесшая в его присутствии и десяти слов. Господи, да он в жизни не встречал человека, который так же умно, так обаятельно, так бархатно умел бы молчать!

Ему, преподавателю столичного вуза, по определению нравились умные немногословные люди. А у нее еще были очень красивые глаза и губы. Вот ведь как…

Срок его путевки истекал послезавтра.

Она не очень дружила с техникой, но тут сделала над собой усилие и внесла в программу своего мобильника некоторые коррективы. Теперь четыре самых важных абонента обозначались мелодией из фильма «Профессионал», а все остальные по-прежнему заливались поднадоевшим «Жаворонком». «Важных» звонков она ждала и немного побаивалась, «неважные» первое время с легким сердцем игнорировала – две недели могут обойтись и без нее…

Но без нее обходиться никак не хотели – ни «важные», ни «неважные». Это самую малость раздражало, но больше почему-то все-таки радовало, и игнорировать звонки она перестала.

Звонили по разным поводам.

Поздравляли с профессиональным праздником.

Советовались по работе.

Приглашали на мероприятия.

Требовали подтверждения явки.

Пытались взять блиц-интервью.

Сетовали на ее отсутствие в городе.

Интересовались, когда она вернется.

Намекали, что помнят о ее дне рождения.

Проявляли осведомленность в ее делах.

…Никто, конечно, не спросил, что она читает, какое время года или какие цветы предпочитает и что ее может рассмешить в данный момент…

Обеды в большом зале столовой становились все оживленнее день ото дня: многие уже перезнакомились, кое-кто подружился. Явных романов не наблюдалось, но взаимные симпатии были уже очевидны. И это было немного печально: у большинства «смена» подходила к концу.

Она смотрела по сторонам с безмятежностью инопланетянки или гостьи из далекого будущего: здешняя жизнь обтекала ее, как вода в волшебном бассейне, не оставляя никаких отчетливых следов.

Отдых был нужен ей как передышка – перед новым большим делом. Новым было даже не дело, а ее собственная роль в нем. Оно, это начинание, волновало и радовало куда больше, чем приближающийся день рожденья, чем наступающий Новый год. Оно затаенно искрилось в обозримом отдалении, от него исходила позитивная энергия, ровно и мощно подпитывающая ее издалека. Это было здорово: знать, что ее ждет такая работа, понимать, что все получится, должно получиться! Обещать самой себе подарок и быть уверенной, что подарок будет замечательным…

Она была вежливой и любезной с окружающими – по привычке, без малейшего усилия со своей стороны. Ни один вопрос, обращенный к ней, не остался без ответа. Она с первого раза запомнила имена-отчества всех, кто выразил желание ей представиться – это тоже была чисто профессиональная привычка: запоминать с первого раза. По общему мнению, она производила очень приятное впечатление, но ни дружить, ни кокетничать, ни просто болтать не стала ни с кем. Окружающие восприняли ее выбор с уважением: уж очень легко и элегантно она держала определенную своим выбором дистанцию, и поэтому вечерам отдыха с белыми танцами и караоке она предпочитала вечерние прогулки «к сосне».

Там, под ее неподвижной сенью так хорошо дышалось и думалось. Обо всем.

…Наломать цветущих веток гибискуса в вестибюле и сформировать скромный букетик, конечно, было бы чистой воды хулиганством, хотя цветы взять больше было негде. А хотелось, так хотелось что-то приобрести ей в подарок! Оказывается, именно в тот день, когда он должен вернуться в город, ей исполнится… Сколько ей может исполниться? Можно было уточнить, но зачем?

Он ходил по округе, с прикладным интересом поглядывая на дикорастущие элементы предполагаемой икебаны. Ничто не радовало, ничто не вписывалось в идею.