Юлий Крелин - Очередь

– А потом их выпихнут, других тоже выпихнут. Все стоящие впереди должны вступиться – их участь тоже тогда сомнительна. – Лариса, по-видимому, мыслила хирургически.

– Но это ж абсолютная афера!

– Все возможно, Тамарочка. Нет надежды, так хоть поиграть. Наш гражданский долг, дорогие девочки, – отстоять место.

– Наш гражданский долг – не портить землю, воду, лес и небо.

– Тамарочка, это в кино, а мы в очереди, где скучно и грустно, а цель ясна и конкретна.

Валерий поел. Появились довольство и уверенность:

– Это ж не война!.. Война – полная разобщенность с противником… Например, с четырнадцатой сотней! Правда, зато и полная солидарность у нас… в нашей сотне. Да, Лариса?

– До какого же падения надо дойти, чтоб предполагать подобные эксцессы?!

Включилась Тамара:

– Детям же не говорят, что играть в войну – играть в убивание. А потом вот и строят такие, так сказать, рабочие гипотезы.

Нелепые предположения, смурной разговор закончился, все вышли из машины и заняли свои места непосредственно в «живой» очереди.

К машинам подъехал милицейский автомобиль с надписью на багажнике «ПМГ» – подвижная милицейская группа. Автоводителей больше страшит ГАИ – государственная автоинспекция. На этих особого внимания никто не обратил. ПМГ для собравшихся, которые уже ездят на машинах, как бы и не «начальники». А вот из ГАИ штрафуют, прокалывают талоны, лишают прав, снимают номера.

Почему-то автоводители, как клан, как каста, считают, что служба охраны порядка делится на наводящих порядок среди двигающихся на колесах и шагающих ногами. Абсурд! Порядок – дело общее, вне зависимости от скорости и метода передвижения. Да и вообще: очередь забыла, не учла, что сейчас все они лишь скопление безлошадных пешеходов, а не водители.

Четыре милиционера подошли к ближайшей кучке людей, и старший спросил:

– В чем дело, граждане? Что здесь происходит?

– Запись на машину.

– Где запись? Кто представляет государственные организации?

– Нет их пока. Запись еще не началась.

Отвечали сразу несколько человек, перебивая друг друга.

– Если нет записи, почему же вы тут собрались? Об этой записи сообщали в газетах, по радио? Есть объявления официальные?

На этот раз ответил кто-то один:

– Да вы что, товарищ начальник? Об этом не объявляют.

– Тогда зачем здесь преждевременная суета? Опять ответил кто-то один:

– Никакой суеты, все спокойно. Транспорту, движению не мешаем, под окнами школы не шумим… Здесь же пустырь.

От самого начала очереди подошел какой-то невысокий, коренастый мужчина. Ему, наверное, было холодно. Может, болен. Воротник дубленки поднят, уши красивой меховой шапки опущены. Утеплен не по сезону. Он встал за спиной у начальника подвижной милицейской группы, прослушал реплики и сказал:

– Командир, все в порядке. Никаких нарушений. Запись будет. – Сказал, как припечатал. – Нам же не в шашлычных об этом сообщили.

Мужчина произнес это, повернулся и медленно пошел в сторону.

Старший группы помолчал, вытащил сигарету. Кто-то поднес зажигалку.

– Да-а. Сохраняйте порядок, товарищи! И учтите… Что учесть, он не уточнил. Милиционеры вернулись в свою машину, однако не поехали, а заняли позицию у маленького домика на пустыре.

В толпе поднялся общий гомон:

– Не имеют права не разрешать…

– А никто и не запрещает…

– А если мы нарушаем тут порядок!..

– Никто никакой порядок не нарушает. Все тихо. Запись!

– Записи-то еще нет…

– Но она уже намечена государственными организациями.

– Вы точно знаете?

Мужчина с поднятым воротником и опущенными ушами шапки вновь придвинулся к кучке, проник в самый центр гомонящих и веско сказал:

– Точно. Точно знаю. Разрешено. Они уяснили. – И ушел к своей машине. Остальные тоже стали расходиться.

Над очередью стоял ровный гул, какой бывает перед праздничными демонстрациями около учреждений, заводов и институтов, где накапливаются люди перед маршем.

Из одной машины неслась магнитофонная запись, знакомый голос примиряюще пел: «Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке…» Там сидело четверо мужчин, в руках у них были стаканы и бутерброды.

К Ларисе подошла молодая женщина:

– Лариса Борисовна, простите меня, пожалуйста, я знаю, вы хирург, я в следующей сотне стою, за вами. У меня в животе появились боли непонятные. Не могли бы вы меня посмотреть?

Они пошли к машине. Лариса разложила сиденье справа, чтоб самой сидеть слева и пальпировать правой рукой.

Женщина была относительно молода и безусловно хороша собой: короткие рыжеватые волосы, серые веселые глаза, вернее, веселыми были морщинки вокруг глаз, красивый, все время чуть приоткрытый рот. Лариса обратила внимание на сапоги этой женщины и подумала, что ей тоже надо заняться поисками сапог. Потом посмотрела на модный лак на ногтях, но без зависти. Как хирург за много лет учебы и работы она совершенно отказалась от украшения своих ногтей.

– Кем вы работаете?

– Парикмахером.

– Ценный кадр.

– Милости прошу. Всегда рада буду.

– Ладно. Это потом. А как вас зовут?

– Нина.

– Когда заболело?

– Часа три уже.

– И что, сейчас хуже?

– Нет. Не хуже. Противно.

– А где болит?

– Сейчас где-то в середине, а раньше выше было.

– Расстегните кофточку и чуть приспустите юбку. Лариса пощупала живот. Если б они были в больнице, то сделала бы анализы, подержали Нину часок в приемном отделении, понаблюдали, потом приняли решение. Аппендицит исключить нельзя.

– Хорошо бы, Нина, в больницу… анализы сделать… понаблюдать…

– А вы что думаете?

– Может, и аппендицит. Особой срочности нет, не пожар, но все же.

– Аппендицит? А что-нибудь принять можно?

– Опасно. Давайте я вас свезу в больницу…

– Что вы?! Меня до вечера никто не сменит. У нас же совсем нет машины. Вы, в конце концов, и на этой еще можете поездить…

– В конце концов-то можно и без машины, если здоровье…

– Обойдется. Ладно. Посмотрим, Лариса Борисовна. Обождем. Вы же здесь, если что.

– А откуда вы меня знаете?

– Слышала разговоры.

Лариса обрадовалась, но Нина стоит в очереди позади нее, иначе она не могла бы с чистой совестью предложить ей поехать в больницу. Мало чего та подумает…

Они вышли из машины и услышали уже другую магнитофонную запись, другой голос, совсем не умиротворяющий, а с приблатненной хрипотцой.

На месте Ларисы в очереди стояли и разговаривали Валерий, какая-то незнакомая женщина, Тамара и еще один юноша из их сотни, выделенный помощником «сотенного», «подъесаул», скажем. Разговаривали активно, жестикулировали в основном трое – незнакомая женщина, Валерий и Тамара. «Подъесаул» молча переводил глаза с одного на другого. Женщина оказалась учительницей, она до вечера подменяла мужа; юноша – шофером-таксистом.

Бурная беседа была посвящена литературе. Лариса поняла, что юноше жалко было тратить много времени в школе на литературу. В жизни знание Пушкина, по его разумению, не помогает. Валера смеялся и, вторя юнцу, предположил, что Америка, например, прекрасно обходится и без Пушкина.

Все ж какое-то веселье. Время катилось. Беседа катилась. Слово «Пушкин» перекатывалось из одних уст в другие. Говорили о языке, о «жестоком веке» и «пробуждении добрых чувств», про человеческие чувства, про обычную любовь, про «Жди меня», про «Пять страниц». Завершилось это бурное собеседование о поэзии категорическим заявлением юноши:

– Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей.

Первым засмеялся Валерий, потом Лариса, затем обе дамы, и, наконец, засмеялся юноша – уж больно неожиданно на фоне незнания отбарабанил он эту строку.

Им было весело, и они смеялись. Почему они смеялись? Обстановка и впрямь напоминала праздничную.

Смешно.

Юноша пошел к машине, из которой несся тот же приблатненный голос с хрипотцой.

Валера решил пройтись вдоль очереди, вдоль своей сотни, посмотреть на людей, о чем-то с кем-то поговорить, может, удастся и запомнить своих в лицо. Но, в общем, это ни к чему – они ж будут меняться.

В начале своего сектора он увидел молодого длинноволосого мужчину, изумленно таращившего глаза на это скопище людей, стоящих, гуляющих без какой-либо видимой цели. Валера по праву вожака стаи свободно и раскованно обратился к явно озадаченному пришельцу:

– Так чем же озадачены, товарищ?

– А, начальник! – Молодой человек тоже оказался не очень скован условностями. – Вот думаю, как сочетать приятное с полезным, личное время с производственным заданием, отдых, так сказать, и дело.

Валерий, очевидно, неправильно оценил его с первого взгляда.

– Сложно говорите. Что вы называете отдыхом?

– Вот эту фиесту.

– А делом?

– Я журналист, газетчик. Мне надо у какого-либо мало-мальски интересного человека взять интервью. Ответы на вопросы.