Владимир Орлов - Усы (сборник)

И хотя буйная писательская фантазия перемешала характеры и обстоятельства их жизни в такой смачный винегрет (любимая еда писателя в молодости), что и разобраться в этой симфонии для альта с оркестром из друзей и приятелей-собутыльников было попросту невозможно – действующие лица по прочтении рукописи перед сдачей в набор решительно потребовали фамилии их заменить, что совестливый писатель и сделал. Жена Муравлева, к примеру, найдя себя в романе бездуховной по причине постоянного переноса сумок с едой для мужа, сына и собаки Салюта, все-таки разрешила оставить имя собаки. И на том спасибо. Собака, кстати, была очень умная и тоже, как писатель Орлов, совестливая. Придя с работы домой в плохом расположении духа, Муравлев обычно обращался к ней с общественным вопросом: «А ты Брежнева читала?» И собака, скуля, забивалась под диван, стыдясь своей неграмотности.

Я же, находясь в длительной зарубежной командировке и уже имея возможность одолжить на альт требуемую сумму без процентов (боже, тогда это и в голову не приходило, а теперь с пера сорвалось!), рукопись не читал, а потому и не мог подать голос протеста.

А мог – так все равно бы не подал. В отличие от многих действующих лиц романа, мы были связаны с писателем не только дружбой, но и местом постоянного времяпрепровождения. Не знаю, как насчет шинели Гоголя, но из автомата на Королева, 5 вышли вполне заметные люди. Вышли, конечно, не все, он больше впускал, но вот уж Орлов точно появился оттуда с двумя романами под мышкой – «Альтистом Даниловым» и «Аптекарем».

Когда романов еще не было, в пивной я чаще всего видел Орлова с его неизменными двумя хозяйственными сумками: в одной дары овощного магазина – капуста, крафтовые пакеты картошки и соленые помидоры в пластиковом пакете по 30 коп. за кило, в другой – молоко, кефир, хвосты хека и шестикопеечные мясные котлеты. Посланный служащей женой за покупками, вольный художник на часок-другой заворачивал в пятый дом (а его и обойти было невозможно – и продмаг, и овощной как бы прикрывали автомат с флангов) и, выкроив два-три двугривенных из тощего семейного бюджета, потягивал коричневатую жидкость, почему-то именовавшуюся колосом, да еще и золотым! И думал, слушал, иногда шевелил губами, словно снимал пену (ее не было), сочинял в ожидании встречи с пишущей машинкой.

Пивная на Королева – это, скажу вам без преувеличения, целая эпоха. В самом начале шестидесятых, в доавтоматический период, я застал там еще высокие мраморные столики вровень с горлом человеку ростом метр семьдесят. К столикам были приварены крючки для хозсумок, как бы поощрявшие домашних хозяев «заглянуть на ручеек». Хозяйки туда не ходили, но когда ответственные работники стали забывать появившуюся новинку – кейсы а-ля Джеймс Бонд, крючки сняли, а заодно убрали и сами столики. Район рос, строился, мест встречи по интересам не прибавлялось, установленные однажды деревянные столы под русскую избу располагали к долгосидению и нездоровым (непивным) мыслям, а потому после очередного ремонта убрали не только мебель, но и скосили градусов на сорок подоконники, дабы человек не мог пристроить кружку и помечтать о светлом будущем. Зато увеличилось количество рожков, а пропускная способность магазина-автомата достигла скорости турникетов ближайшей станции метро «ВДНХ». А туалет между тем как был о двух «очках», так и оставался.

Граждане, проживавшие в пятом доме и трудившиеся в основном в КБ Королева, жаловались в письмах в инстанции на тяжелые испарения и даже утверждали, что в космосе, несмотря на полное отсутствие кислорода, дышится гораздо легче.

Мы их понимали, к тому же публика в пивной в основном состояла из тех, кто, говоря современным языком, устанавливает паблик рилейшнс с народом: аппарат ЦК ВЛКСМ (без руководства), журналисты «Комсомолки» и молодогвардейских журналов, включая «Мурзилку» (с руководством), и, конечно, останкинские телевизионщики. И хотя все мы, в отличие от застенчивой собаки Салюта, Брежнева не только читали, но кое-кто за него и писал, – все вынуждены были ходить в палисадник не только за тем, чтобы вздохнуть и справа полюбоваться ракетой с титановым хвостом, а слева шампуром останкинской башни с тремя кусками мяса (списано у голодного Орлова) – ведь пиво не любит перелива.

Уже давно нет на этом свете ни собаки Салюта, ни ее хозяина, доброго товарища Витюшки, и многих других, да и самого автомата на улице Королева: теперь там местный отдел виз и регистраций, как бы приглашающий бывших завсегдатаев оформить загранпаспорта и катиться пить куда подальше. Так мы и разогнались!

Между тем многие, кто поспешил поменять фамилии в рукописи романа, теперь, когда его читает четверть населения земного шара, об этом искренне сожалеют. Еще бы – нашу жизнь, по Орлову, изучают даже японские технократы после десятилетней работы над переводом своей соплеменницы, которая попутно родила за это время трех ребятишек. Но им остается разве что пойти в милицию и поменять свои фамилии на имена героев романа, о чем, кстати, помышляет, по моим сведениям, хитрован Ростовцев, имеющий свою передачу на НТВ, где и о Девяти слоях и Колодце ожидания сегодня говорят так же буднично, как о сникерсе с марсом.

1996

Речь в статье пойдет о некоторых стилистических или собственно языковых приемах последнего романа В. Орлова «Камергерский переулок» [14] . Приемах, вообще характерных для повествовательной манеры признанного мастера «мистической прозы».

Заметим сразу, что никакой особой мистики в новом его романе в общем-то нет. А есть, если угодно, так, небольшая «чертовщинка», что ли, некоторая вполне реальная такая фантасмагория. Но без этого Орлов не был бы Орловым, это уж точно.

В романе «Камергерский переулок» повествование ведется о любимой автором-рассказчиком и персонажами закусочной в Камергерском (ранее – проезде Художественного театра), фирменным блюдом которой является солянка и которая, закусочная, по сюжету то ли будет перекуплена кем-то (и соответствующим образом переделана), то ли вовсе закрыта.

Закроют? Не закроют? – этот жизненно важный вопрос не остается без ответа: в итоге она оказывается точно закрытой.

«Такая пошла молва. Закроют. Продадут отмывателям денег. Впрочем, знатоки и толкователи столичной реальности успокаивали. Да это когда будет. Это когда еще закроют. Это ведь нужно, чтобы нашелся покупатель с сумой-калитой» (стр. 153). Ну, конечно, нашелся покупатель, и закрылось кафе-закусочная с неописуемой культовой солянкой.

Главное для автора «закрытие» проходит на фоне многих других закрытий, продаж, переделок и переименований. Например: «“Диету” на Тверской продали и закрыли. “Дары моря” на Тверской продали и закрыли, они остались только в кинофильме «Подкидыш» (стр. 232).

Приходят новые хозяева, действует по своему усмотрению новая элита, закрывающая и открывающая то, что ей надо, и свысока глядящая на «старых» нищих русских. По мнению одного из персонажей романа, таков вообще неминуемый ход истории:

«– Я знаю, – поведал Ардальон Соломатину снова шепотом. – Я все знаю. Их закроют. (Речь идет все о той же закусочной. – Л.С. ). История! История требует. Центр первопрестольной не для бедных. Не для нищих. Для имущих! Для их проказ! А не для всяких этих профессоришек, писателишек, актеришек, мучителей струн и клавиш, офицеришек чести» (стр. 102).

Закрываются не только кафе и закусочные, но и разные другие учреждения: «За спиной у нас в бывшей «Политической книге» тихо существовал красно-зеленый ресторан «Древний Китай». – Ба! – только теперь сообразил я. – И «Оранжевого галстука» более нет! – Два месяца как, – сказал Линикк» (стр. 266).

Исчезают не только вывески бывших учреждений (вместе с заменой их содержимого), но и целые постройки, дома, в частности, здание старого МХАТа: «И тут как раз исчез дом номер три по Камергерскому переулку (…). Но как исчез? Или пропал? Сам, что ли, ушел куда-то?» (стр. 276). Остался от него один лишь волнухинский Пловец в волнах над входом, парящий теперь изредка в воздухе. И возникает неожиданно некая мистическая Щель, тоже питейно – закусочная точка, войти в которую может далеко не каждый.