Давид Ланди - Биоген

Но все это мне было уже до лампочки… Я смотрел в ее смеющиеся глаза и видел в них тысячи удовольствий. Восточные узоры ее радужной оболочки сплетались из миллионов брикетов мороженого; зефира в шоколаде; мармелада; пирожных-корзиночек; футбольных полей (с настоящими кожаными мячами); велосипедов для моего роста; хоккейных клюшек, покрытых специальной сеткой; и новых, сверкающих точеными лезвиями коньков.

В ней было все! Все было в этой девочке, девушке, женщине – матери человечества. И тогда я осознал – она бесценна! Бесценна, как кислород! Как вода! Как свобода! Как сама жизнь!

В июне тысяча девятьсот семьдесят четвертого года мы с моим дворовым корешем Артуром как-то гуляли по двору, расставляя ловушки для голубей и косо поглядывая на зеленые абрикосы, когда его мама (полная женщина армянской национальности), свесив с балкона грудь в цветастом халате, закричала:

– Артууур! Артууурчик!

– Слышу, мааа!

– Мари выходит гулять!

– Понял, – крикнул мой друг и направился к своему подъезду.

Мари, маленькая девочка четырех лет с бусинками карих зрачков в больших недоверчивых глазах, была младшей сестрой Арчи (так Артура звал папа). Ее кукольная физиономия, обрамленная черными кудрями непослушных волос, представляла собой образец неповторимого обаяния, свойственного детям ее национальности в младенческом и юном возрасте. В присутствии Мари Артур менялся до неузнаваемости. Являясь в тот момент моим лучшим другом, готовым поддержать любой кипешь и броситься в любую авантюру, он становился собранным и серьезным, словно выходил на боевое дежурство, когда во дворе появлялась его сестренка. Каждое ее движение и поступок были под зорким контролем брата. Но при этом он не любил девчачьих сюсюканий и предоставлял возможность Мари самой разыгрывать свои спектакли, отказываясь возиться с девчонкой, так как это могло повредить его авторитету. Авторитета мне хватало с избытком, поэтому я никогда им не дорожил, предпочитая заниматься тем, что мне хотелось делать в данный момент. А делать в детстве мне хотелось ничего. И я с удовольствием возился с маленькими детьми, если ощущал их одиночество. Дети платили мне взаимностью, даже не догадываясь в тот момент, что с ними играет ребенок взрослого человека. Вскоре любимым партнером в играх для сестры Артура стал Дава (так звала меня Мари). Я катал ее на трехколесном велосипеде, выпекал вместе с ней в песочнице торты, охранял кукол, и лучшей благодарностью от нее за мои заботы было счастливое выражение ее прелестного личика.

Выйдя из подъезда и увидев Даву, Мари бросилась ко мне и, обняв, прижалась своей кучерявой головкой к животу. Артур переключил сознание в рабочий режим и просканировал окружающую территорию внимательным волевым взглядом радара. Я взял Мари за руку, и мы направились к песочнице. В одной руке у девочки было ведерко, в котором лежали формочки для выпечки куличей, а в другом кукла. Я подвел ее к деревянной конструкции, наполненной желтым речным песком, и она села готовить обед для кукол. В этот момент через западные ворота в наш двор въехал большой грузовик, набитый до отказа черными бухтами смолянистого цвета. Грузовик вывалил содержимое около подъезда Артура, где находилось домоуправление, и укатил обратно, оставив после себя сизое, зловонное облако.

Когда через час прогулка Мари закончилась и она отправилась домой, чмокнув на прощание меня в щеку, мы с Артуром пошли знакомиться с новым материалом. Отломив несколько кусочков аморфного вещества, я попробовал его разжевать. Битум с трудом поддавался молочным зубам, но в конце концов поддался настырности экспериментатора, размягчившись во рту до однородной тягучей массы.

– Вкусный! – сказал я Артуру, ожидающему результатов моего эксперимента.

Он принялся за свой кусок. Однако масса жевалась тяжело, и челюсти быстро уставали.

Проведя над ней разные опыты, мы пришли к выводу, что эта штука хорошо горит, и, не задумываясь, подожгли кучу битума, впервые привлеча (ча-ча-ча – корявый русский) к себе внимание властей. Власти откликнулись двумя пожарными машинами и постановкой Артура на условный учет в детскую комнату милиции. На настоящий учет в таком возрасте еще не ставили. Я же успел смыться, а милиционерам, пришедшим к нам домой, мама заявила, что я нахожусь в гостях у бабушки, совсем в другом районе города, и никогда не гуляю в той части двора, где произошло возгорание. Статья 307 УК РФ, дача ложных показаний, – до пяти лет лишения свободы. Но в то же время пятьдесят первая статья Конституции гласит, что никто не обязан свидетельствовать против самого себя, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом.

Закон определяет… круг моих родственников?.. Ух, ты! Завтра закон определит мне в родственники какого-нибудь Тараса Бульбу, а Бульбе не понравится моя Ия, и он грохнет меня, как грохнул своего сына?..

Вот, блин! – мало того что в школе заставляют восторгаться эксцентриком, замочившим родную кровинушку, – так они еще и родственников пытаются навязывать мне законом, а не семенем или душой!

После ухода стражей порядка я получил полагающуюся в таких случаях порцию ремня и запрет на гуляние в течение нескольких дней. А та часть дома, где горел битум, – черное пятно до третьего этажа.

На следующий день, когда мама отправилась на работу, а прабабушка спать на лоджию, я принес в ее комнату армию пластмассовых и пластилиновых солдатиков. Солдатиков мы лепили с моим двоюродным братом, жившим за тридевять земель, в Москве, и прилетавшим иногда к нам в гости на самолете. Сев за круглый стол, я начал строить оборонительную линию Маннергейма[63]для своих туров-сельджуков, ожидающих нашествия крестоносцев, идущих из Европы завоевать (чтобы освободить) то, что интересовало Его только в земной жизни, когда по глупости Он принял человеческий облик, надеясь рассказать окружающим, что убивать друг друга нехорошо.

Короче, в то далекое время все хотели поиметь Иерусалим, поэтому от храма осталась только стена. Теперь она плачет, а неугомонные «маньяки на острие атаки»[64] ее все равно хотят.

Строительство оборонительной стены, воздвигнутой из спичечных коробков, железной банки и нескольких катушек ниток (черного, белого и красного цвета) уже заканчивалось, когда я услышал голосок моего попугая в незнакомой мне до этого версии звуковых колебаний и спектре обновленных частот. Подняв глаза, Давид обнаружил, что мой маленький друг открыл своим кривым, как ятаган, клювом дверцу и бежит по столу, зыркая в сторону хозяина червоточинами хитрющих глаз. В этот момент я укладывал последнюю плиту перекрытия в казарме, предназначенной для элитных войск сельджуков. Решение нужно было принимать быстро, так как пернатая игрушка по имени Попка, наращивала скорость и сломя голову мчалась к открытому окну, где на подоконнике стояли старые горшки с геранью, вокруг которых вечно кружились желтые бабочки.

Свободы, значит, захотелось? – мелькнула в моей голове мысль, и плита перекрытия выпала из Давидовой кран-руки, разрушив два верхних этажа офицерского корпуса. Я помчался за Попкой, пытаясь вступить с ним в переговоры.

– Попочка! – крикнул я. – Популеночек! Популька! Попедрусик! Вернись, я дам тебе новое имя! Я буду звать тебя Бендер! Бендер Родригес Сгибальщик!

В конце концов мои нервы не выдержали, и я закричал:

– Стой! Стой, кому говорят?!

Но попугай был явно настроен на дезертирство.

Мелко перебирая лапками, он набирал скорость и, втягивая шасси цепких коротких конечностей, уже начинал распускать крылья, отороченные желто-зеленым опереньем. Это был лучший истребитель в моей армии, и я не мог допустить, чтобы секретной технологией овладел кто-то из противников двора.

Отправленная для переговоров с беглецом белокурая подушка выпорхнула вслед за птицей из распахнутого настежь окна и шлепнулась пуховой бомбочкой на жесткий серый асфальт. Снизу послышался веселый храп счастливчика, а попугай стал приземляться на ветку, протянувшуюся от ствола старого вяза к лоджии старого дома корявой клешней старого лешего.

– Какого лешего тебе нужно! – закричал я, выскакивая в одних трусах на лоджию и пробуждая своим писком статридцатикилограммовую прабабушку.

Приземлившись на ветку, птица тут же притворилась иностранкой и сделала вид, что не понимает русских слов до такой степени, не слышит их звуков, тонущих в беспорядке дня.

После сложных и длительных переговоров через три секунды мое терпение лопнуло, и я взобрался на поручень лоджии, пытаясь вернуть попугая клюшкой.

– Дафф, немедленно слезь! Ты разобьешься! – послышался за моей спиной голос прабабушки. Она всегда называла меня сокращенно – Дафф, видимо, экономя силы для более важных сообщений.

– Очередной фон реликтового излучения сообщил научному сообществу астрономов о том, что еще один белый гномик остыл, высох и, потеряв качества суперзвезды, превратился в черного карлика, – прокашлял транзистор у прабабушкиного изголовья.