Наталия Терентьева - Ласточка

Сколько всего здесь делать нужно… Внешнего забора с калиткой пока нет, надо ставить. Цемент, который щедро выделил глава городского поселения, когда еще пригодится, если вообще пригодится. Что Оля будет с ним делать? Разве что помощники найдутся. Пообещал глава помощь, но так неопределенно… По первости можно действительно жить в бане. Там есть печка, вчера они ее слегка подтопили, набрав палок и веток поблизости, за задним двором.

Анна вздохнула. Надо надеяться, что Оля как-то справится со всем. Что жизнь, пробудившаяся в ней, заставит ее собраться и начать жить заново. Анна оставит ей денег, сколько у нее есть. Вот, пригодились все-таки деньги, которые она брала из дома просто так, не зная, что ее ждет впереди.

Оля, шумно дыша, обливалась слезами, вытирая их рукой, рукавом, полотенцем, которое протягивала ей Анна.

– Прекрати немедленно. Даже нехорошо. Как будто провожаешь меня навсегда.

– Навсегда… Знаю, что не увидимся…

– Не говори ерунды. И увидимся, и услышимся. Есть же у тебя телефон теперь?

– Есть, – кивнула, всхлипывая, Оля. – Миша отдал старый.

– Вот. И номер есть. Будешь мне звонить. Письма писать. Каждый день. Договорились?

О том, что ее собственный телефон давно лежит отключенный и это залог ее спокойствия – полный отрыв от того мира, Анна старалась не думать. Ну что ж, придется включить теперь. Она же дает слово.

– Да… – всхлипнула Оля.

– Вытрись и не реви. Не надо в дорогу слезами провожать. Вон Виталика напугала.

Оля изо всех сил прижала к себе мальчика.

– Что теперь с ним будет? Ты приезжай ко мне, если что, слышишь?

– Ага, – засмеялась Анна. – В бане жить будет у тебя?

– Я дом построю, – наклонив голову, сказала Оля. – Миша сказал, будет сам строить…

– Раз Миша сказал… – Анна потрепала девушку по мокрой щеке. – Хорошо. Он не болтун. Сказал, – значит, сделает. Все, больше не реви. Не о чем реветь. Я жива, здорова, о тебе буду думать…

– Да? – Оля с надеждой разулыбалась.

– Да. Конечно. И… вот еще… – Анна внимательно посмотрела на Олю. – Ты ведь не поедешь к Дионисию?

Оля стала краснеть, прятать глаза.

– Ну что ты, что?

– Да грех какой… Что ж это я… То с одним, то с другим… Грех…

– Оля! – засмеялась Анна. – Что у тебя с одним и с другим было, ты что говоришь? Влюбилась? И что теперь? Ты молодая, тебе положено, так устроен человек.

– Правда? – обрадовалась Оля.

– Правда. Поможет Михалыч дом поставить, так и отлично. На свадьбу зови, приеду.

Оля закрыла лицо обеими руками.

Анна отняла ее руки и погладила девушку по щеке, по голове.

– Дурой только не будь, поняла? Себя уважай и береги.

Анна, заливаясь краской до ключиц, закивала головой:

– Миша хороший.

– Так и ты хорошая, зачем же тебе плохой. Все правильно. И все равно. Хорошего можно испортить, если разбаловать. Я включу телефон, и ты пиши мне каждый день, договорились?

Оля огляделась на своем искореженном участке.

– Зарастет все, правда? Раньше здесь яблоня была, погорела. А здесь вот курятник был…

– Сделаешь все, Оля. На работу устроишься, будут деньги хоть какие, потихоньку все сделаешь.

– Миша сказал, в детском садике в поселке можно работать. У него там связи…

Анна спрятала улыбку.

– Вот и хорошо. Так, все, нам с Виталиком ехать надо.

Оля долго махала им рукой, Анна оборачивалась и все видела большую фигуру в длинном голубом платье – Оля купила себе новое платье, когда ездила с Михалычем за плиткой, потому что это все продается в одном магазине. Плитку Михалыч отдал ей свою старую, а платье Оля выбрала красивое, в мелкий цветочек, мягко облегающее ее крупную фигуру.

Виталик скакал рядом, стукаясь то и дело об Анну головой.

– Ты сам не устал так прыгать? Зачем ты об меня стучишься?

Мальчик пожал плечами. Пройдя несколько шагов, он достал что-то из кармана брючек и протянул Анне.

– У меня вот что есть.

– Что это? – Анна пригляделась и ахнула. – Ну ты… Где ты это взял?! А?

– Нашел.

– Нашел?!

На руке у Виталика лежал золотой браслет. Анна взяла браслет в руку, рассмотрела его. Он был довольно увесистый, некрасивый, с крупными звеньями.

– Ты украл браслет? У кого?

Виталик исподлобья смотрел на Анну и молчал.

– Украл? Немедленно говори у кого? У Гали, у соседки? Ты что, в дом ее бегал?

– Я нашел, – проговорил мальчик.

– Конечно, да! Нашел браслет! Если бы все так браслеты золотые находили!

– Нашел! Нашел! – закричал Виталик.

Анна неожиданно для самой себя взяла мальчика за плечи и встряхнула изо всей силы.

– Как ты мне надоел! Бесполезно с тобой разговаривать! Можно только бить! Ты не понимаешь слов! Где взял, говори!

Она еще и еще встряхнула Виталика, он заплакал, попытался вырваться, Анна отпустила мальчика, тот отбежал от нее на некоторое расстояние и остановился, сел на землю.

– Некогда сидеть, – бросила ему Анна. – Автобус скоро, вставай и иди.

Виталик покорно встал и пошел за Анной на безопасном расстоянии. Когда она оглядывалась, мальчик отбегал назад. Как собака, подумала Анна, опять чувствуя в душе что-то очень неприятное по отношению к самой себе. Она остановилась и стала рассматривать браслет. Он был застегнут и порван у застежки. Конечно, его кто-то потерял. А мальчик нашел. Анна обернулась. Виталик, видя ее взгляд, присмотрелся, понял, что можно подойти, и подбежал поближе.

– Я нашел, – повторил он.

– Хорошо.

Анна обняла мальчика, достала из сумки полбулки, протянула ему.

– Ешь. Дядя Леша нам в дорогу дал. На радостях, что я наконец уехала… – Анна невесело усмехнулась. Интересно все как в жизни… Не просчитаешь. Все можно учесть в своих расчетах, кроме того, что каждый человек – вселенная.

Мальчик заглотил булку, вытерся рукой. Анна вздохнула и протянула ему браслет.

– Бери свое богатство. Не показывай только никому, не хвастайся, это большие деньги. Спрячь куда-нибудь.

– Куда? – доверчиво спросил Виталик.

И правда, куда мальчик, у которого ничего нет – ни шкафа, ни полки, ни кровати, ни сумки, главное, нет дома, – куда он может что-то спрятать?

– Я не знаю, – покачала головой Анна. – Не знаю. Пошли, опоздаем на автобус, будем потом четыре часа маяться.

Она взяла мальчика за руку, рука его, как обычно, была ледяной.

– Ты замерз? – спросила Анна, пытаясь подавить в себе острую жалость, которая то и дело вспыхивала в ее душе, затмевая все остальные чувства.

– Не! – тряхнул головой Виталик. – А мы куда едем?

– В монастырь, куда же еще. Побежали! Вон автобус!

В автобусе Виталик сидел смирно, прислонившись к Анне головой, потом заснул. Женщина, ехавшая впереди, все оборачивалась и оборачивалась, Анне пришлось спросить:

– Что-то не так?

Та с сомнением покачала головой:

– Показалось, наверно… На вокзале жил у нас похожий… Бродяжка… Все ловили его, а он убегал… Не на вокзале его подобрали?

Другая женщина, сидевшая рядом, неодобрительно покосилась:

– Что говорите-то? Как матери такое слышать?

Анна открыла рот, чтобы сказать, что мать Виталика сейчас бегает неизвестно где и с кем, да говорить ничего не стала, лишь покрепче обняла мальчика.

– Ошиблась… – Первая женщина снова обернулась. – Ваш сын, да? Но похож так на того мальчика. Мы все его боялись. Встанет рядом с кем-то, глядь – и кошелька нет…

– Да что же его полиция не поймала? – удивилась вторая.

– Как его поймаешь?

– Так он же вроде на вокзале жил?

– Он то в одном туалете ночевал, то в другом, уборщицы его подкармливали. Похож…

Виталик хлопал глазами, слушая женщин, ничего не возражал.

– Зачем вы так! – искренне сказала Анна, с сомнением глядя на Виталика.

А ведь и правда это мог быть он. Его мать наверняка не первый раз так бегает. Мелькнувшая незамедлительно мысль испугала Анну, и она попыталась ее прогнать. «Моя мысль пугает меня, и я ее хочу прогнать, да не могу… Как удивительно созданы наш мозг и наша душа. Я не хочу думать о том, что жалкий, маленький, бедный мальчик нуждается во мне, что у него с детства искорежена вся жизнь, все изломано. И я не могу не думать об этом. Я – это кто? Кто не хочет об этом думать, или кто не может не думать?»

– Сын, значит… – уточнила первая женщина. – Сын…

Анна прикусила губу, чтобы промолчать. Чтобы не сказать лишнего, злого, несправедливого. Женщина вообще ни в чем не виновата. Никто не виноват. Главный закон жизни – несправедливость. По отношению к некоторым этот закон утраивается. Почему? Кто же знает? Христиане говорят: – Бог больше любит, посылает испытания. Что говорят другие конфессии и неверующие? Даже если и чуть иное, суть одна. Бороться с этой несправедливостью человеку не под силу. Можешь смириться – тебе же лучше. Будешь роптать – измучаешься, ничего не изменив. Разве что принять эту несправедливость как закон, как смену дня и ночи, как отражение чего-то, что мы поднять просто не в силах. Почему-то мы созданы так, что способность страдать – это неотъемлемое свойство человеческой души. Страдает ли цветок, бабочка, полевая мышь? Кто знает. Но человеческий удел – это страдание, пока человек жив, он страдает. Чем тоньше душа, тем больше страдание – о себе, о своем несовершенстве, о других, о мире и его несовершенстве.