Зухра Сидикова - Актриса

Когда-нибудь потом им придется расстаться.

Самолет унесет Дину с маленьким сыном на руках далеко от этой земли, бабушка останется на самой окраине поселка, вверх по каналу, у самого подножия холмов, уходящих вереницей вдаль – туда, где мерцают в вышине огромные синие горы. Аля уедет в Австралию, и будет присылать Дине фотографии, на которых она – тоненькая, невысокая как подросток, – стоит в окружении пятерых детишек, под руку с немолодым рыжеватым мужчиной – ее австралийским мужем. Отец не успеет уехать, он погибнет, выполняя журналистское задание во время гражданской войны, которая вспыхнула в этой маленькой тихой республике так внезапно и так бессмысленно. Воспоминания о нем будут мучить Дину долгие годы, она сменит отчество, потому что даже имя отца будет причинять ей нестерпимую боль. У мамы с Володей родится сын, который станет известным художником, и часто, когда по телевизору будут показывать очередную выставку, за его спиной Дина будет видеть маму – в строгом костюме и с высоко взбитыми в прическу седыми волосами. Сложные отношения сохранятся у них на всю жизнь. Мама никогда не звонит дочери сама, а Дина набирает номер московской квартиры только по праздникам и еще в день маминого дня рожденья.

– Спасибо, – говорит мама, услышав поздравление, и каждый раз передает трубку дяде Володе.

Но все это будет потом, а пока…

Пока они рядом. Солнце заглядывает в окно, мама целует ее в макушку. Путь не близок – сначала по серпантину вверх, потом после перевала вниз мимо мелькающих рядами виноградников. Потом через город с его прохладными фонтанами и тенистыми парками. И наконец, покинув последние убегающие прочь улицы, автобус выезжает на неширокое шоссе, обрамленное по линии горизонта волнистым голубоватым силуэтом далеких гор, – дорогу домой.

Многие годы спустя повзрослевшей Дине будут сниться облака золотой пыли, летящие за автобусом, сожженная зноем колкая трава вдоль каменистой обочины, и запах асфальта, нагретого солнцем так, что даже под вечер, когда они с мамой идут по затихающему поселку, Дина чувствует под босыми ногами его нескончаемое незабываемое тепло.

Маленькие рассказы

День рождения

Каждый год в этот день Иван Савельевич отправляется на рынок. И с каждым годом эта поездка становится всё труднее. Всё больше подводят, не слушаются ноги. Кое-как, опираясь на палку, он доходит до остановки, потом сорок минут едет в душном переполненном автобусе.

Выйдя из автобуса, Иван Савельевич пытается унять дрожь в коленях, кладет под язык таблетку нитроглицерина.

На рынке он долго приценивается, выбирает. Но по старой, ещё из благополучной жизни, привычке, никогда не торгуется. Молча отсчитывает мятые десятирублевки, которые весь год собирал в старую обувную коробку.

Курица, деревенская картошка, квашеная капуста, яблоки. И обязательно торт «Медовый" в кондитерском отделе. Такой же торт пекла жена Ирина на все праздники. Андрюша его очень любил.

Домой он возвращается на такси. С каждым годом оплата за проезд увеличивается. И каждый раз это удивляет и огорчает старика. Но это неизбежность, и он мирится с ней так же, как смирился со смертью жены, одиночеством, вечным ожиданием приезда сына Андрея.

У подъезда его встречает соседка Клавдия Петровна.

– Что, Савельич, готовишься? С днём рожденья тебя, что ли? Так ведь снова не приедет. Пятый год уже носа не кажет. А ты всё сумки на себе таскаешь. Сколько стукнуло годков-то? Семьдесят пять?

– Чего кричишь? – сердится Иван Савельевич. – Не глухой ещё!

Дома он надевает фартук жены и идёт на кухню.

Ровно в половине седьмого стол накрыт. Запеченная курица, отварной картофель, заправленная постным маслом квашеная капуста. Всё как любит Андрюша. Иван Савельевич ставит на стол вино, которое он купил ещё пять лет назад, и садится в кресло.

Предпоследний московский поезд в девятнадцать ноль-ноль. Последний – в двадцать пятнадцать. Если до девяти часов Андрюша не приедет, значит…

Но он приедет, обязательно приедет…

Старые часы с шипением и хрипом пробили сначала семь, потом восемь, потом девять раз.

В девять пятнадцать Иван Савельевич начинает убирать со стола. Вино обратно в сервант. Торт утром отнесет соседям. У них дети, пусть полакомятся.

Бессонная ночь наполняет дом тишиной. Иван Савельевич слушает, как тикают часы, и ему кажется, что его сердце спешит, торопится, выбивается из сил, и всё равно не поспевает за этим скорым, неумолимым, нескончаемым ходом стрелок.

Он закрывает глаза, и послушная память возвращает ему маленького Андрюшу, и жену Ирину, и всех, кого он любил в этой жизни и к кому стремился всем своим старым уставшим сердцем.

Где-то очень далеко прощально загудел убегающий в темноту московский поезд.

Дружок

Маруся нашла его в лесу. Он был такой маленький, этот щенок с белыми подпалинами на чёрной шелковистой спинке, что легко поместился в кармане её старого плаща. Как он оказался в лесной чаще, куда Маруся пришла за шиповником, она так и не узнала, но с тех пор они не расставались.

Маруся к колодцу за водой, и Дружок, семеня короткими ножками, за ней.

Она полоть картошку, и он тут как тут. Сидит на грядке, помахивая куцым хвостиком.

Она ближе к вечеру в контору мыть полы, и щенок следом – мешается под ногами, хватает мокрую тряпку зубами.

Два года пролетели в молчаливой незамысловатой дружбе. В размеренной дневной работе. В тихих вечерах перед телевизором или за книжкой. В совместных прогулках за деревенской окраиной, где подросшему Дружку – раздолье, а Марусе – тишина и воспоминания.

В сентябре приехала из города дочь Ольга.

– Собирайся, мама, хватит одной мыкаться. И тебе тяжело, и мне помощь нужна. Лиза в первый класс пошла. А у меня работа.

Собрались быстро. Продали комнату в совхозном бараке, навязали узлов. Маруся робко заикнулась: можно Дружка с собой?

– Что ты, мама, – сказала Ольга. – У нас квартира, а от него грязь.

Дружок долго бежал за машиной, лаял недоуменно, звал Марусю. Она сидела, опустив голову, не оглядывалась.

– Ишь ты, – сказала дочь, – бежит, не отстает…

Маруся промолчала. Перед глазами – веселая черноносая мордочка, блестящие глаза. Дружочек мой, как же ты без меня? Соседка обещала присмотреть. Доведется ли ещё увидеть? Господи, больно как в сердце…

В городской квартире Марусю поселили в детской, рядом с внучкой Лизой. За хлопотами, готовкой, уборкой проходили дни.

Восемнадцатилетний внук Димка заметил – с бабаней что-то неладное. Молчит, всё к окну подходит, глядит на улицу, по которой уже гуляют первые метели. И лицо такое грустное, тёмное, и глаза смотрят как будто сквозь тебя… что-то свое видят…

– Бабаня, ты чего? – спрашивает Димка. – Болит что-нибудь?

– Нет, – качает головой Маруся. – Устала…

– Собака у неё в деревне осталась, – тихонько сказала мать вечером. – Приблудная. Дворняжка. Ну куда её в квартиру? Грязь одна. Вот бабушка и тоскует. Ничего, пройдет. К чему эти собаки? Внуки вон есть.

Лизонька давно уже спит в своей кроватке. А к Марусе сон не идёт. Вспоминает маленькое, тугое, дрожащее от радости тельце. Искупала, как принесла из леса. А он всё ластится, выскакивает из полотенчика, не даёт вытереть. Намочил пол кругом. Молоко лакает так забавно, на неё, Марусю, поглядывает. Мол, не жадничай, ещё наливай. Лапки толстые, неуклюжие.

Жив ли ещё? Может, прибили давно. Может, нет его уже, а всё помнится.

Ночь чужая, беспокойная, за окном. Память старушечья – цепкая, неумолчная. Лишь под утро засыпает Маруся. И всё снится ей комнатка в деревенском бараке, беленая печка, и на порожке свернувшийся калачиком Дружок.

Проснулась от лая. Сон ещё снится – подумалось. Но лай всё громче, всё звонче.

Маруся встает с постели. Прислушивается. Что это? Боже, это же…

Дружок – худой, грязный – влетает в комнату, прижимается к её ногам, дрожит. Она гладит его, поднимает глаза на внука. Димка смеется.

– Вот, бабаня, съездил в деревню с другом на машине. За ночь обернулись. Привез тебе твоего Дружка.

И мужским, не терпящим возражений, голосом сказал матери, стоящей на пороге.

– Теперь пусть здесь живёт, с нами.

Ольга прищурилась… помолчала. Улыбнулась.

– Конечно, мама, давай его искупаем. И пусть живёт.

Проснулась Лиза, вскочила с кроватки.

– Ой, собачка!

Зазвенело за окном веселое морозное утро.

«Родные мои, – подумала Маруся. – Как хорошо, как спокойно жить на свете!»

Мама

Автобус трясло на ухабах. За окном тянулись серые поля.

Еще четыре часа в пути. А потом… Анна мысленно входит в пахнущий сыростью подъезд, толкает обшарпанную дверь. Ненавистное пристанище детства. Тёмный коридор, налево кухня, направо комната. Стол под синей истёртой скатертью. Мать сидит спиной. Не обернётся. Спина каменная, непрощающая. Мама! Не отзывается. И не отзовется. Она умерла. Анна вздрагивает во сне. Укачало. Сколько ещё трястись в этой колымаге? Нужно было Серёжу слушать – поездом ехать. Но поездом долго. А куда ей было торопиться? Даже лучше, если без неё похоронят…