Ураган - Джонрид Абдуллаханов

Нежный стебелек колючки вздрогнул и приподнялся над склоном песчаного бархана. И в самом деле, гром, сотрясавший небо и землю, наводил ужас. Огненные ножницы молний стремительно кромсали тьму. На мгновение вселенная заливалась светом и тут же вновь погружалась во мрак. Хлынул ливень... А наутро уже сияло солнце, и травы пустыни, истосковавшиеся по воде, и только что проклюнувшаяся из песка верблюжья колючка начали набирать силу, наслаждаясь живительной влагой.

Вселенная пьянела от зеленой свежести трав, от аромата цветов и далеких звуков пастушьего ная[1], вплетавшихся в звонкое пение птиц и стрекотание насекомых. Пустыня просыпалась от зимней спячки. Уже можно было заметить следы живых существ, населяющих пески. Но разве увидишь их самих? Они прячутся от постороннего взора. Прошмыгнет изредка пугливая ящерица, и вновь никого. Лишь муравьи, стрекозы, золотые жуки, осы, бабочки с трепещущими нежными крылышками и кузнечики — только они даже в присутствии человека самозабвенно занимаются своими делами.

К полудню, когда все кругом накаляется и на землю льется сверху огненный зной, пустыня затихает: ни одной птицы в небе, попрятались жуки и стрекозы, не видно даже трудолюбивых муравьев.

Вечером жар начинает спадать, и пустыня вновь оживает. Вот около куста верблюжьей колючки замер, прислушиваясь к чему-то, ящеренок с острыми блестящими глазками. Замер на мгновение и исчез. Проползла змея, стараясь быть незаметной на фоне песка. Ведь стоит коршуну увидеть ее, как он камнем падает с неба, чтобы вонзить когти в добычу и унести с собой в высоту. Но она уже почувствовала опасность. Зашуршал песок — и нет змеи, будто и не было. Оторопевший хищник, растерянно хлопая крыльями, тяжело поднимается в поднебесье.

Но не всегда и весной жизнь в пустыне течет размеренно и безмятежно. Ветерок, только что ласкавший верхушки барханов, вдруг резко крепчает. Мелкий, словно просеянный сквозь сито песок носится в воздухе. Знойный ветер сжигает молодую поросль. Стебли колючки начинают блекнуть, желтеть. Где былая красота цветка? Чем отличается теперь колючка от обгорелой ветки? С каждым часом теряет силу растение, с каждым часом ему все труднее и труднее держаться корнями за песчаную почву. Под порывами ветра, стремящегося вырвать их из родной среды и унести с собой, дрожат и жалобно сетуют на судьбу молодые побеги. Но никто не слышит их жалоб. Все заглушает ветер, все подчиняет своей воле, все захлестывает своими потоками злой властелин пустыни. Он сдувает и сравнивает высоченные барханы, казавшиеся неприступными крепостями. По его воле пески начинают двигаться и вдруг несутся по пустыне, подобно реке. А ветер свирепеет, наливается яростью, превращается в ураган и, словно желая перевернуть вселенную, заводит такой дьявольский хохот, что кровь стынет в жилах.

Наконец, порыв ветра вырвал с корнями куст колючки. И помчался несчастный вместе с песком, не ведая куда и не зная, какие еще беды обрушатся на него. Но нет, оказывается, не только его постигло такое несчастье. Вот носится и еще куст с пожелтевшими вялыми иглами. Он обнялся с одним таким же кустом, затем с другим, и вскоре образовался большой плотный шар. Вместе с ураганом, все сокрушающим на своем пути, мчится он вперед, подпрыгивая, обминаясь от ударов об землю и твердея. И вскоре сам может протаранить почти любое препятствие, этот «черный дьявол» пустыни, как прозвали его люди.

А ураган не успокаивается. Как стая голодных волков, завывает он на всю пустыню, то устрашающе, то тоскливо, как верблюдица, потерявшая детеныша. Он кружит и взметает, ввинчивает в небеса столбы песка, которые втягивают в свою адскую воронку все встречающееся по пути. Едва удается «черному дьяволу» вырваться из плена одного смерча, как его подхватывает другой. В песчаных столбах кружатся не только шары верблюжьей колючки, но и суслики, в панике выбежавшие из своих порушенных нор, и змеи, и вараны, и вырванные с корнями стволы саксаула. Все это, обезумев, пляшет в вихре, поднимается смерчем под самое небо, мечется из конца в конец пустыни. Разве трудно смерчу подхватить и унести с собой хоть десяток «черных дьяволов», если он может легко вырвать с корнем деревья! В такие часы ни одно живое существо не отваживается по доброй воле высунуться из своего убежища.

И, словно бросая вызов разбушевавшейся природе, надвигающемуся урагану, молодая женщина в туго повязанном на голове платке и в сапогах, но в белом городском, насквозь пропыленном платье стояла на вершине холма; как полководец, разглядывающий поле боя, она наблюдала за этим разгулом стихии, за торжеством ветра, который, будто салютуя, выстреливал в небо столбы песка.

— Махидиль! Махидиль! — звал ее закутанный в пыльник человек, с трудом преодолевая порывы ветра и приближаясь к ней. — Здесь опасно... Пойдемте! Здесь опасно, я говорю!

Но Махидиль не трогалась с места.

— Прислушайтесь, Хашим-ака[2], прислушайтесь... Кто-то зовет на помощь... Слышите?

— Это ветер так жалобно завывает. Пойдемте скорее!

Махидиль, выросшей в Ташкенте и, кроме города и ближних кишлаков, расположенных в зеленой долине, ничего не видавшей и, конечно, не бывавшей никогда в пустыне, тем более в такой страшный час, все казалось чрезвычайно интересным.

Еще в самолете кто-то из пассажиров, разглядывая через иллюминатор облачное небо, предсказал скорую непогоду. Его прогноз оправдался. Когда они вышли из самолета на аэродроме Бухары, задул такой сильный ветер, что ветви деревьев неподалеку от посадочной полосы угрожающе затрещали. Пока Махидиль с главным инженером строительства Хашимом Балтаевым добирались на газике до Туябулака, ветер перешел в ураган. Вдруг мотор заглох, и машина остановилась, не доехав до кишлака. Хашим и шофер были встревожены не на шутку, но девушка, воспользовавшись случайной задержкой, не ведая, как грозна песчаная буря, не слушая предупреждений, подошла к краю холма.

— Назад! Назад! Перестаньте ребячиться! — стараясь перекричать свист ветра, твердил ей Хашим.

Но Махидиль не трогалась с места. Ей вновь послышался жалобный крик: «Помогите!.. Помоги...» Ветер уносил этот отчаянный призыв о помощи, и он таял вдали, словно льдинка, попавшая