Ураган - Джонрид Абдуллаханов

Хашим расплылся в улыбке.

— Дивно-дивно... Оформляйте... И, обернувшись к девушке, Рахимов добавил со своей вечной улыбкой: — Пока поработайте бригадиром, а там посмотрим. Будущее покажет.

Из кабинета они вышли втроем. Начальнику стройки не сиделось на месте. Он торопился на один из участков — проверить, как там справляются с последствиями бурана. Прощаясь с Махидиль, он порекомендовал ей ознакомиться с проектными документами и для этого зайти к Гуляму-ака, помощнику главного инженера.

Если Рахимов излучал энергию и дружелюбие, то Гулям-ака был его полной противоположностью. Высокого роста, сутулый, даже, скорее, сгорбившийся, с тусклыми глазами, полуприкрытыми набухшими веками, небритый, отчего его щеки казались поросшими мелкими седыми колючками, он одним своим видом навевал уныние.

«Наверное, много пьет», — подумала Махидиль, когда в ответ на ее просьбу Гулям-ака трясущимися руками молча разложил перед ней на столе толстые папки с документацией и тут же вновь углубился в свою работу, время от времени прокашливаясь в носовой платок.

Обычно, когда Махидиль занималась в библиотеке, готовясь к экзаменам или трудясь над курсовым проектом, она целиком погружалась в работу и не замечала ничего и никого вокруг, забывая обо всем, кроме интересующего ее предмета. Но сейчас, непонятно почему, она не смогла сосредоточиться. Ей все время казалось, что Гулям-ака исподтишка разглядывает ее. На сердце у нее стало как-то тревожно. Она приподняла голову и действительно увидела, что Гулям-ака пристально смотрит на нее поверх очков.

Сердце девушки тревожно забилось. Кровь отхлынула от лица. «Кто он? Кого он мне напоминает?!» — думала Махидиль, бледнея все больше и больше.

Открылась дверь, и вошел Хашим Балтаев. Увидев Махидиль, он воскликнул, обернувшись в своему помощнику:

— Что случилось? Что с ней?

Старик вместо ответа только пожал плечами.

— Пойдемте домой. — Хашим осторожно взял Махидиль под руку. — Без привычки к здешнему климату первое время бывает трудно. Особенно после бурана, — успокаивал он ее. — Ничего, все пройдет, привыкнете.

Когда они вышли, Гулям-ака некоторое время глядел на дверь, а затем принялся убирать папки на место. Встреча с Махидиль тоже разволновала его.

«Дорогая мамочка!

Спешу поделиться первыми впечатлениями. Меня назначили бригадиром бульдозеристов и экскаваторщиков. Все уверяют, что справлюсь, но я начинаю тревожиться. Сама удивляюсь, куда девались мои смелость и решительность...

Здесь одни пески, пески и пески. Ни рек, ни тенистых садов, ни соловьиных трелей. Куда ни взглянешь — песчаные барханы. И жара. Трудно дышать. Я восхищаюсь людьми, которые живут и работают в таких условиях.

В палатке, где пишу это письмо, пышет жаром, словно в парной. Но ничего, привыкну. Привыкли же другие!

Дорогая мамочка, где бы я ни оказалась, в какой конец света ни забросит меня судьба, мысленно я всегда буду с вами. Думы о вас и память о незабвенном Камильджане будут поддерживать меня в самые трудные минуты. Мне все время кажется, что я не одна приехала сюда на работу, а мы все втроем — вы, Камильджан и я... И поэтому я должна ничего не бояться, не трусить, не пасовать ни перед чем, не отступать никогда!

До свидания, мамочка. Ваша дочь Махидиль».

Махидиль запечатала письмо, надписала на конверте адрес и задумалась. Вспомнила себя совсем маленькой, капризной и болезненной девочкой с множеством тонких косичек. Они с мамой жили на окраине города в покосившемся маленьком глинобитном домике, при котором был крохотный квадратный дворик. Махидиль смутно помнила другой дом, в котором они жили прежде, вместе с отцом. Но с той поры, как отец куда-то уехал и пропал без вести, мать перебралась сюда.

Махидиль очень любила свою мать, ни на минуту не желала расставаться с ней. Мама была для нее всем — и радостью, и успокоением. Ее вечно печальные, как у газели, глаза, лицо, усталое от постоянных забот, даже стиранное-перестиранное платье с заплатками — все для Махидиль было преисполнено особой прелести. И она, сколько себя помнит, всегда старалась помогать часто болевшей матери.

Однажды Махидиль не на шутку расхворалась. Очень не хотела мать отдавать девочку в больницу, но все же поняла, что это единственный и самый разумный выход. Взяв дочь на руки, она вышла из дома. Ослабевшая за долгую зиму и еще не оправившаяся после болезни женщина, прижав к груди девочку, с трудом брела, боясь поскользнуться, к остановке трамвая. К счастью, ей повстречался мальчик лет двенадцати — большеглазый и улыбчивый.

— Позвольте, я помогу вам, тетенька — вызвался он. — Дайте мне узелок или ребенка.

— Спасибо, родненький. Руки прямо отваливаются... Возьми-ка девочку... Спасибо тебе, голубчик. Доброта твоя не забудется.

На остановке они долго ждали трамвая. Как назло он не появлялся. Народу собралось порядочно.

— Пойдемте пешком, — предложил мальчик. — Я вам помогу. В трамвае сейчас будет тесно... Еще и не сядешь...

— Далеко ведь, — засомневалась женщина.

— Не очень, я знаю дорогу. Пойдемте.

Как мальчик и говорил, они дошли до больницы за полчаса. В приемном покое Махидиль раскрыла глаза и удивленно огляделась.

— Мама, кто этот дяденька? — тоненьким голоском спросила она.

— Это не дяденька, а твой братик, — улыбнулась, пошутив, мать.

Мальчик кивнул и ласково сказал:

— Меня зовут Камиль. Мы принесли тебя в больницу, и теперь ты скоро поправишься.

— Пусть исполнятся все твои желания, родной, — произнесла женщина. — Спасибо тебе, Камильджан, расти большой и умный, ты хороший мальчик. Пусть жизнь твоя будет счастливой.

Махидиль переодели в больничную одежду, отнесли в палату на втором этаже и положили в кроватку возле окна, через которое на фоне яркого неба виднелись сосульки, свисающие с железной крыши, и верхушки голых, грустных деревьев.

Как мать ни просила, ей не позволили остаться подле Махидиль: ведь девочка уже старше трех лет. С трудом пересиливая собственную немощь, она только через день смогла навещать Махидиль и часами просиживала возле единственной дочери.

Махидиль начала поправляться. Она уже вставала с постели и играла с соседями по