Феоктист Березовский - Бабьи тропы

— Обскажите, кто такой Ленин?

И тотчас же раздались другие ворчливые голоса:

— Не знаешь Ленина?!

— Товарищи! — продолжал Капустин. — Не перебивайте заседание. Которые не знают, им надо объяснить…

Он повернулся к задней стенке и, указывая рукой на портрет, сказал:

— Вот это и есть товарищ Ленин! Всем видно?

— Видно! — закричали делегаты. — Всем видно!

— Ну, вот, — продолжал Капустин, оборачиваясь к ним. — Товарища Ленина признают за вождя все рабочие, все крестьянство, весь угнетенный пролетариат и вся наша большевистская партия.

Глаза всех были устремлены на портрет Ленина.

Мужики и бабы перешептывались:

— Скажи на милость, лысый-то како-о-ой…

— Должно, башковитый…

— Стало быть, так…

А Капустин говорил:

— Товарищ Ленин самый твердый и надежный человек. Ленин никогда не изменит трудящемуся народу. Он наш единственный вождь по всей стране как для рабочих, так и для крестьян, он всегда указывал нам правильный путь.

— Ладно! — опять кто-то крикнул с места, перебивая председателя. — Знаем! Голосуй!

— Значит, можно голосовать? — спросил Капустин.

— Голосовать! — закричали мужики и бабы. — Голосуй!

— Кто за то, чтобы избрать товарища Ленина главным вождем и главным в правительстве Ресефесере?

По притихшему залу пролетел шепот, и над головами сидевших и стоявших мужиков и баб поднялся густой частокол рук. Голосовали все.

— Товарищи! — крикнул Капустин, оглядывая поднятые руки. — Надо бы голосовать только делегатам. У нас ведь волостной съезд…

— Ничего! — закричали со всех сторон и даже из президиума. — Пусть все голосуют!

— За Ленина можно всем голосовать…

— Опустите руки, — сказал Капустин. — Теперь пусть поднимут руки те, кто против Ленина!

Ни одной руки не поднялось.

— Значит, будем считать, что товарищ Ленин избран единогласно.

В президиуме захлопали в ладоши, и все ответили дружными, увесистыми хлопками.

Переждав аплодисменты, Капустин сказал:

— Ну вот, товарищи, значит, для Москвы избрали. Теперь переходим к нашему городу.

— А где же от крестьян? — закричали со скамей. — Где от мужиков?

— Почему не выбираешь от крестьян?

Капустин поднял руку:

— Понимаю, товарищи! Понимаю… Нельзя мужику без хозяйского глаза. Но, товарищи, есть такой человек и для крестьян. Можно сказать, первый наш крестьянин!

Со скамей ворчливо отозвались:

— Вот то-то и оно…

— С этого и надо было начинать…

Не обращая внимания на эти возгласы, Капустин продолжал:

— Я предлагаю голосовать за Михайлу Иваныча Калинина! Хотя здесь нет его портрета, но я скажу вам, товарищи: это самый первый наш крестьянский вождь от сохи! Могу сказать, что Михайла Иваныч Калинин настоящий хлебороб.

Со стороны делегатов опять полетели вопросы:

— Где он живет?

— Чем занимается?

Со средней скамьи поднялась ярко-рыжая голова партизана, который ответил вместо Капустина:

— Я знаю товарища Калинина! Он из Тверской губернии… мой земляк… Раньше хлебопашеством занимался… А теперь состоит всероссийским крестьянским старостой.

И снова возбужденно и радостно загалдели все делегаты:

— Вот это ладно!

— Нашли мужика…

— Голосо-ва-а-ать!

Переждав галдеж, председатель предложил поднять руки за Калинина. Избрали опять единогласно. И закончили избрание Калинина долгими и дружными аплодисментами.

— Ну, как, товарищи, — снова спросил Капустин, — еще выбирать для Москвы или довольно?

— Довольно, — закричали со всех сторон мужики и бабы. — Достаточно! Переходи к городу…

Капустин взял со стола список кандидатов, которых наметил волостной партийный комитет.

— Теперь переходим к голосованию кандидатов на городской съезд Советов, — снова заговорил он и сейчас же стал перечислять фамилии кандидатов, рекомендованных партийной организацией и согласованных с партизанами. Сказал, кто от какой деревни и почему выдвигается. При оглашении фамилий кандидаты вставали на ноги, смотрели прямо в президиум, боясь повернуть голову к своим избирателям. И так стояли до тех пор, пока оканчивалось голосование их кандидатур.

За этих кандидатов тоже голосовали дружно.

Так же единодушно избрали волостной исполком, в который выбран был и намечен в председатели белокудринский дегтярник Панфил Комаров.

На этом и закончилось утреннее заседание первого чумаловского волостного съезда Советов.

Депутаты, избранные на уездный съезд, решили ехать в город все вместе. Потому и пришлось белокудринцам задержаться в Чумалове.

Накануне отъезда из Чумалова Павел Ширяев весь день помогал Капустину заканчивать волостные дела. На квартиру он вернулся в полночь и прямо пошел к сеновалу, где навалено было свежее сено.

Когда лез на сеновал, думал: «Грохнусь — и сразу засну».

А когда лег на сено и почувствовал аромат луговых трав — сна как не бывало.

Ворочался Павел с боку на бок и думал. Перебирал в памяти пережитое. И о чем бы ни думал, мысли неизменно возвращались к Параське. Вспомнил бабку Настасью и ее разговоры о бабьей доле. Только теперь понял по-настоящему, сколь тяжела эта доля. Только теперь как-то особенно остро почувствовал, сколько обид и горя причинил он Параське. Знал, что ударила его Параська не из-за того, что не пропускал он баб с соломой церковь поджигать, а в отместку за все пережитое. При воспоминании об этом от стыда горели его лицо и уши.

Перевернулся Павел на другой бок и, смеясь, заговорил сам с собой:

«Не беда… не полинял… и хуже не буду…»

О ребенке вспомнил:

«Бабуня говорила: твоя кровь…»

Опять стыд и боль обожгли все тело.

Припоминал, как держала себя Параська во время поджога церкви, как палила из винтовки, как держала себя на съезде, какие слова говорила. Все припомнил. И всему удивлялся. Видел, что не та теперь Параська стала. Новая она, неожиданно изменившаяся, выросшая.

Уже вторые петухи пропели. А Павел все ворочался и думал. И чем больше думал, тем крепче убеждался, что не жить ему без Параськи. Словно приворожила она его к себе.

Тревожно заекало сердце, напуганное мыслью о том, что теперь не пойдет за него Параська замуж. Павел знал, что гордая она. Но переубеждал себя и доказывал, что если придет он к ней по-хорошему и заговорит «по-сознательному», то растает Параськино сердце.

В сонной голове складывались ласковые слова, которые он будет говорить завтра при встрече с Параськой. Будто кружево, ловко и складно сплетались и расплетались в голове эти ласковые, хорошие слова.

В дверцы сеновала уже проглядывал бледный рассвет.

По селу разносился третий переклик петухов.

Не помнил Павел, как неожиданно и быстро уснул. И так же неожиданно и быстро проснулся и сел, протирая глаза кулаками.

Внизу под сеновалом хрюкала свинья, в ограде кудахтали куры, где-то в разных концах села тарахтели телеги; кое-где во дворах слышались уже заспанные голоса баб, доивших коров.

Село просыпалось.

Точно ужаленный, спрыгнул Павел с сеновала. Короткий был сон. Но крепкая бодрость будоражила все тело. Кинулся к водовозке. Налил воды в колоду. Скинул с себя полушубок и шлем. И давай полоскаться. Вода была студеная. Но Павлу это нравилось. Плескался он и покрякивал. А умывшись, надел полушубок и шлем, вышел за ограду и быстро зашагал к дому, в котором жили Маланья и Параська. Издалека на бегу помахал шлемом мужикам, уезжавшим с волостного съезда.

Параську нашел Павел в углу ограды, под навесом. Она смазывала дегтем колеса своей телеги.

В ограде было пусто.

Увидев Павла, Параська разогнулась, взглянула на него и снова наклонилась к колесу.

Но Павел заметил, как полыхнуло лицо ее малиновым румянцем. Павла трепала лихорадка, хотя самому ему казалось, что трясет его от свежего утренника.

Подошел он к Параське и, кривя рот в улыбку, сказал:

— Парасковье Афанасьевне — мое почтение!

Не отрываясь от работы, Параська ответила:

— Здравствуй, комиссар. Не шуми… спят еще люди…

— Ну, какой я комиссар, — с притворной скромностью проговорил Павел, превозмогая волнение и не зная, с чего начать разговор. — Комиссар здесь товарищ Капустин, а я так… вроде Володи… на манер Кузьмы…

Голос у него вдруг оборвался. Он замолчал. Топтался около Параськиной телеги и чувствовал, что пропали куда-то нужные слова, которые вчера так хорошо складывались в голове.

Молчала и Параська, взволнованная; она продолжала мазать дегтярным помазком тележную ось.