Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

Начальник пассажирского отдела — оруженосец нода — зачастил к Зоровой. Кабинеты нода и главного соединены одной приемной: к «папе» направо, к Зоровой налево. «Полевел» наш Санчо — усекли в отделении. Неспроста: нюх у него как у доброй гончей.

В кулуарах отделения зазвучало имя Баконина. Опять следили за Санчо. Он сделался центристом. Почти центристом — стал отдавать некоторое предпочтение правому кабинету. И вдруг опять круто шарахнулся в сторону кабинета Зоровой. Разгадка нового «полевения» Санчо не заставила себя ждать — из кругов Готовского пробилось: Глеб Андреевич решительно против кандидатуры Баконина. В обиход вступило хотя и осторожное, но достаточно настойчивое «мама». Звучание отличалось богатством оттенков: где шутливое, где ироническое, где с горчинкой, а где с симпатией.

Еще не наступила осень, а в Ручьеве лили дожди, холодные, с ветрами. Было зябко даже в помещениях, и люди между делами спорили: повинны или не повинны в этом космические корабли, спутники и прочие реактивные штучки вкупе с атомными шалостями? Нарушили или не нарушили они небесный баланс? А дождь знай нудил за окнами.

Под этот аккомпанемент в кабинете нода заканчивалось обсуждение проекта строительства мехгорки. Кроме «папы» были приехавшие из Ленинграда проектировщики, главный инженер отделения и начальник Сортировки.

Камышинцев был сбит с толку. Пока утвердят проект, пока выполнят строительные работы и монтаж мехгорки, пройдет в лучшем случае года полтора, а нод ведет себя так, как если бы горку могли вот-вот пустить — еще при нем. Он что, до сих пор ничего не знает? Или, более того, ничего не подозревает?

У Ксении прорвалось дома — возможны большие перемены. Главный инженер знает, а нод не знает?

Теперь она все чаще собирала у себя начальников отделов. Выработают на таком совещании решение, и главный инженер, не дожидаясь, как посмотрит на него нод, благословляет: действуйте. Примеривается к рулю, пробует свои руки. Даже поведение Зоровой могло о многом сказать ноду.

А финты Санчо? Прохиндей начальник пассажирского отдела знает, все в отделении, как видно, знают, а нод пребывает в счастливом неведении?

Ведя разговор с ленинградцами, Веденеев въедался в каждую мелочь проекта, возбуждался, если что-то выглядело неубедительно, моментами даже боязливо не доверял проектировщикам. Если Зорова пыталась вклиниться, он либо рассеянно игнорировал ее замечания, либо обрывал и снова целиком завладевал разговором.

Проводив проектировщиков, сказал:

— Алексей Павлович, задержитесь.

Он заговорил о трудностях, ожидающих станцию Талая. Пока с нее сворачивает к Ямщицкой стороне каких-нибудь пять-шесть поездов в сутки. Но начнется Трансмаш, и не в сутки, а в час пять-шесть или даже больше поездов будут уходить на ветку и столько же возвращаться с нее. А на Талой всего три пути. Только три. В довершение технически слабо оснащена узловая станция Еронино, которая находится на основной линии, в двенадцати километрах к востоку от Талой. Еронино часто не принимает поезда, и они ожидают очереди, останавливаясь на ближних к ней маленьких станциях. Значит, будут останавливаться и в Талой, занимать пути. А их всего лишь три.

— Придется тебе, Алексей Павлович, обрабатывать часть поездов, подлежащих переформированию в Еронине. Облегчить еронинцам жизнь. Ищи резервы! Трансмаш — это тебе не что-нибудь. Внимание всей страны. Тут…

Ну, сейчас начнет нагнетать. Виток за витком, круче и круче. И все равно будет бояться, что не пронял, не мобилизовал… Камышинцев решительно прервал нода, стал перечислять, что можно предпринять на станции. Веденеев вносил свои коррективы. И как и при проектировщиках — Камышинцев отметил это, — разговор «папа» вел так, словно Зоровой не было в кабинете. Какое кипение чувств угадывалось во взглядах, которые она бросала на нода! Наконец не выдержала:

— Виталий Степанович, я там кое-кого пригласила. Так что разрешите…

— Да, да, пожалуйста.

Во что только не приходится вникать! Зорова закончила разговор с начальником дистанции лесозащитных насаждений. Оборудование для лесопитомника, транспортировка саженцев, механизация посадки… Дистанция подчинена не отделению, а дороге, но начальник пришел к ней, Зоровой. Все идут к ней, все жалуются на нехватку техники, просят помочь. Обременительно, но приятно. И увлекает. А какой диапазон!

Она вызвала секретаршу:

— Пирогов здесь?

— Но вы приглашали на семнадцать. Еще три минуты.

Старая дева, бессменный помощник нода и обожательница его, секретарша держалась тем независимее и холоднее, чем вероятнее делалась отставка Веденеева. Преданность собаки, готовой умереть на могиле хозяина.

Едва она повернулась, показав Зоровой гордо выпрямленную спину, как вошел Пирогов.

Зорова закурила. Пирогов тоже достал трубку, наполнил ее, подпрессовал табак худым пальцем. Зорова протянула ему зажигалку.

— «Ронсон»? — спросил он, мягко прокатив во рту «р».

— Думала, не заметишь.

— Ну, все, что касается техники…

Ссутулясь, он рассматривал зажигалку. Сутулость — это у него появилось в последнее время.

Начальник локомотивного депо сказал как-то: с такой яростью работает человек, что глядишь со стороны — и оторопь берет. Утром, днем, вечером в цехе. Неизвестно, спит ли? Да что там, в столовке не встретишь.

Он вернул зажигалку:

— Да, вещь! Как тут не поверить, что с твоим приходом отделение обзаведется техникой экстракласса.

— Язвишь?

— И не думаю.

— Получается, я не главный инженер, а снабженец? Доставала?

— Попробуй в наших условиях обойтись без этого качества.

Она затянулась сигаретой.

— Сын хоть что-нибудь пишет?

— Давно не получал. Вадим не очень-то любит…

— Моя тоже не балует.

— Было бы плохо — написали. Мы и сами родителей только при нужде вспоминали. Пора привыкнуть.

— Привыкла.

Она положила в пепельницу сигарету, не загасив ее. Взялась за ниточку черных бус, обмотала ими палец.

— Полагаю, ты догадываешься, зачем я тебя?

Пирогов выжидательно промолчал.

— Я спустила твоему цеху темник.

— Цех учитывает его.

— Только учитывает?

— Этого мало?

— Прекрати, Олег! Есть темник, и ни полшага от него. Ни полшага, Олег.

Две линии составляли суть программы, которую Ксения определила экспериментальному цеху: во-первых, никаких глобальных проблем — все разработки должны быть привязаны к конкретным условиям Ручьевского узла, во-вторых, в данный момент основные силы цеха — на локомотивное депо.

— Пожалуйста, не своевольничай. Твой цех не какой-нибудь сеттельмент на отделении.

— Я так и не считаю.

— Что-то у тебя в конструкторской я не заметила ни на одном из кульманов чертежей поточной линии для роликов.

— А я не устаю повторять: в локомотивном депо на ремонте роликовых подшипников работают три слесаря, а ты хочешь, чтобы целый коллектив конструкторов полгода или год трудился ради создания им роскошнейших условий.

— А как быть с научно-технической революцией?

— Трое слесарей могут потерпеть.

— Как ты полагаешь, нужны опытно-показательные хозяйства? Предприятия-академии… Отправная позиция для общего рывка?

— Продолжай. Я пока воздержусь.

— Таким предприятием должно стать локомотивное депо. В значительной мере оно уже стало образцом.

— И слава богу! Экспериментальный же помогает вагонникам вылезать из грязи, из черных ремонтных канав. И будет искать средства искоренения тяжелого труда на путейских работах.

— Ты не ответил на мой вопрос: нужны опытно-показательные хозяйства?

— Когда-то в Москве на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке демонстрировали фантастических коров. Такие удои давали, что впору целому колхозному стаду. Да только коров этих чуть ли не шоколадом кормили. Вот так и у нас: создадим в лоск заавтоматизированное предприятие, будем козырять им, возить туда разные делегации, а рядом…

— Олег, я сто раз тебе говорила: мы не можем пока быть сильны везде.

— Но начинать надо с тех звеньев, где людям особенно трудно.

— Всему свое время. Повторяю — есть темник. И никаких отступлений. Никаких, Олег! И уж тем более выполнение заказов другим отделениям.

— Ты имеешь в виду Баконина? Для меня в его идее ценно одно — при высоком качестве капитального ремонта наши женщины-путейцы будут меньше махать костыльным молотком.

— Вот что, Олег, этот твой альянс с Бакониным мы финансировать не будем.

Он с достаточной полнотой понял, что могли означать ее слова. И все-таки не поверил. Что угодно, но это!..

— Как — не будете?

— Не будем, и все.

— Ты решишься на это? Решишься не оплачивать наряды? Не давать людям зарплату?