На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

иные, чем раньше, мерки, и уж не свои, а те, какие, возможно, будут у Сундука. Под его взглядом я всегда настраиваюсь на самую чистосердечную критику своих действий. Как будто в его серых глазах ввинчен острый алмаз, который разрезает у собеседника кору личного самолюбия, и тогда для самого рассказывающего существо дела представляется не в желаемых, а в подлинных, действительных размерах и пропорциях.

Я уже кончил отчитываться, а Сундук продолжал сидеть молча, глубоко уйдя в себя. Потом он встал и начал шагать по комнате, не доходя до углов: сделает шага три-четыре в одну сторону, повернет назад — еще столько же шагов и снова крутой, резкий поворот, и представлялось, что он вертится в коротком кругу.

— Ну, что же, Павел, в общем, неплохо.

Я внутренне просиял. А Сундук все еще продолжал шагать не останавливаясь, только повороты его стали теперь круче и ожесточеннее.

— Неплохо-то неплохо, это верно. Но, черт возьми, в одном из самых существенных пунктов у вас получилось упущение. Наверстывать надо будет нам упущенное. Понимаешь, где у вас ошибка? И ты тут больше виноват, чем другие. Правильно вы сделали, что пошли на «частное совещание» в бюро профессиональных союзов, хоть его и созывал Благов. Правильно там выступили. Правильно, что предложенную меньшевиками совместную декларацию вы отказались обсуждать келейно, а настаивали на вынесении обсуждения в широкие массы. Молодцы вы, трижды молодцы, что повели настойчивую кампанию на заводах и фабриках за избрание на легальное совещание по быту только действительно революционных кандидатов. И хорошо вы в этом деле сочетали нелегальное с использованием легальных возможностей. Это радостно. Это реальный успех. Это богатая подготовка почвы. Еще лучше вы использовали легальные возможности при организации стачки у чернорабочих. Не буду, впрочем, все перечислять. Но за что же я вас браню? За то, что успехи вы мало и плохо закрепляли в организационных формах. Надо шире, смелее, чем делали вы, создавать свои ячейки во всех легальных организациях района. И еще, мне думается, можно было бы уже поставить вопрос о том, чтобы вышибить из бюро профсоюзов Благова. Не надо ему давать передышки. Знайте, что если враг не добит, то он может подняться. Вам надо было учесть, понять, предвидеть, что сейчас начнется новый этап, когда мы поведем бой за вышибание ликвидаторской сволочи из легальных рабочих организаций… У вас, товарищи замоскворецкие, были все возможности начать этот этап раньше других.

Сундук перестал шагать, подошел ко мне и молча потрепал меня по плечу. Я решил, что это означает конец критическому разбору. Но оказалось не так.

— И еще, Павел, одна, тоже существенная ошибка. Вы молодцы, что много сил бросили на укрепление нелегального аппарата. Это основа. Это начало всех начал. И вы создали хорошо связанное ядро в районе. Ну, а что в это время творилось в общемосковском масштабе? Это вас заботило? Ведь труднейшее было положение. Московскую организацию потрясали полицейские налеты, провалы шли за провалами. И все же товарищи из других районов пытались установить взаимно связь, товарищи из разгромленных общемосковских центров делали нечеловеческие усилия, чтобы возродить руководящий центр. А что же вы? Поставили вы ваше хорошо связанное ядро на службу этому первостепенному общемосковскому делу, делу воссоздания московского центра? У меня впечатление, что нет. Вы как будто больше ждали, когда вас позовут и спросят, а сами не спрашивали, как идут дела, и не требовали, и не помогали. Не отрицаю, вы оказали сильное сопротивление примиренцу Викентию, не испугались его начальнических угроз. И все-таки ваше ядро могло бы сыграть роль рычажка для общемосковского дела. А нет, не сыграло.

Я видел его правоту и удивлялся, как мог я не замечать так долго наших промахов. И чувствовал, как многому еще надо мне учиться. И грустил о своей неподготовленности к самостоятельной политической и организационной работе.

Мысленно я принял уже решение просить организацию дать мне работу пропагандиста в кружках начального типа. Я дал себе в эту минуту слово еще больше усилить свою подготовку к этому делу, хотя и без того, по признанию товарищей, к пропагандистской работе я был не плохо подготовлен.

— Не удивляйся. Я тебя отругал за ошибки, — опять начал Сундук. — И правильно отругал. Скажу тебе: всегда учись опыту борьбы.

Он замолчал, видимо сосредоточившись на воспоминаниях. Потом перешел к тому, что́ и как нам делать дальше.

— Тянуть больше нельзя. В ближайшее же время созываем районную конференцию. Принимайте меры, Оповещайте. Если тройка рассчитывает на восемнадцать — двадцать делегатов от пятидесяти — шестидесяти предприятий, так это же чудесно! Пора, пора организационно закреплять достигнутые вами успехи. Иначе все может пойти на убыль, без закрепления. Я буду на конференции. Сделаю общий доклад, как член Московского комитета. От Московского комитета мы рекомендуем тебя в районный комитет как ответственного руководителя района.

Я не верил своим ушам, я не понимал…

— Сундук, ты же говоришь какой-то, прости меня, вздор. Я же не гожусь в руководители…

— Почему не годишься? — искренне удивился Сундук.

— Ты же сейчас только доказал это на моих ошибках… И я, Сундук, с твоей критикой, ей-богу, всем сердцем согласен… верь мне.

— Ах, вот как! — протянул Сундук. — Понимаю, понимаю… Я не ожидал, что ты такой чувствительный дуралей. Ну конечно. Слушай, что тебе говорят, и делай, что тебе говорят, раз сам не соображаешь. Значит, резюме: во-первых, выдвигаем тебя ответственным руководителем района, во-вторых, — забыл тебе сказать, — ты также намечен запасным кандидатом в Московский комитет на случай ареста основного состава.

Не странно ли, что я снова попадаю к Связкину?

Звоню у дверей его дома и немного волнуюсь — не за него, а за себя: сдержусь ли и сумею ли выполнить то, о чем просил меня Сундук?

Перед расставанием в тот вечер нашей встречи Сундук мне сказал:

— У меня к тебе просьба: давай одно дело пополам между собой разделим. Я беру на себя Жаркова, постараюсь уговорить, чтоб выставил свою кандидатуру в районный комитет, а ты сходи к Ефиму Ивановичу Связкину. Усовести ты его: чего это он со своими меньшевистскими идолами и иконами не порывает! Я уже послал Ефиму через одного падежного парнишку «особый оттиск» со статьей Ленина. Пусть старик вначале почитает о подлейшей измене своих идолов. А ты навести его, посоветуйтесь, пораздумайте: ты ведь когда-то был у него в кружке, он тебя своим «выкормышем» по партии зовет. И вот так, сердечно, по старой дружбе, спроси его: как, мол, понимать поведение меньшевистских цекистов? Словом, дожми, попытайся дожать… Старик, может