Мария Прилежаева - Третья Варя

После войны Клавдия посылала домой, в Привольное, письмо. Что отец и братья погибли, она знала еще на фронте, до плена. «Родная моя, ненаглядная мама! Как ты живешь, моя одинокая?» — писала Клавдия матери. Долго писала, несколько дней. Наклеила на конверте марок, перечитала адрес: «Советский Союз, Рязанская область, село Привольное, колхознице Климановой».

Далеко село Привольное — на Оке, далеко!

Отослала письмо на родину и стала ждать ответа. Месяц, два, три ждала, а там и ждать бросила.

Ответ пришел почти через год. Вернее, не ответ, а вернулся по обратному адресу Клавдии конверт, весь в штемпелях и печатях, с припиской по краю: «Климановых от войны в живых никого не осталось, дом стоит пустой». Подписано: «Начальник районной почты».

Должно быть, начальник, нелюбопытный или боясь проявить любопытство, не распечатал конверт, присланный из болгарского города Казанлыка неизвестной гражданкой Хадживасилевой Клавдией, вернул письмо непрочитанным.

Так Клавдия узнала, что и матери ее нет в живых. Больше никому не писала, пока не выпал мужу случай ехать в Москву…

Василь Хадживасилев пришел в дом полковника Арсения Сергеевича Лыкова под вечер. Пришел справиться, тот ли он полковник Лыков, кого ему надо… Поднялся на третий этаж, позвонил.

— Кто? — послышался за дверью мужской голос.

— Здесь живет Арсений Сергеевич Лыков?

Там помедлили. Затем ключ повернулся, снялась цепочка, дверь открыли. Высокий военный с жесткой щеткой седеющих волос надо лбом стоял на пороге, держа за скобу дверь, и настороженно глядел на вошедшего.

— Вам кого?

— Варю Лыкову, — сказал Хадживасилев.

Военный как будто вздрогнул и не ответил. Не отстранился, по-прежнему загораживая вход в прихожую.

— Варвару Арсеньевну Лыкову, — повторил Хадживасилев, смущенный настороженностью и недружелюбием военного.

— Зачем?

— Одна близкая подруга поручила…

— Варвары Арсеньевны нет, — сказал военный.

— Где же она?

— Умерла.

— О! — невольно вырвалось у Василя.

Все было мрачно — неосвещенная прихожая, замкнутость военного и печальная весть о смерти вожатой Вари, о которой он слышал столько рассказов от своей жены Клавдии.

— Давно ли она умерла?

— Недавно.

Полковник односложно отвечал и смолкал.

— Отчего она умерла?

— От чахотки и…

— И?..

— От чахотки.

Снова наступило молчание. Василь Хадживасилев чувствовал себя связанным, он не свободно говорил по-русски. Почему-то он никак не предполагал смерти пионервожатой Вари.

— У меня к ней письмо, — сказал он.

— От кого?

— Я приехал из-за границы.

Зачем он сказал так? Если бы он объяснил: «Я болгарин, из Долины Роз, возле Шипки». Назвал бы себя! Ах, Василь Хадживасилев, зачем он не догадался себя назвать! Он мог бы захватить с собой Записки! Из осторожности он их оставил в гостинице, думая принести в другой раз, если найдет полковника Лыкова. Показал бы военному тетрадь в красном сафьяновом переплете, все сложилось бы между ними иначе!

— Я зашел узнать… если это вы, мне поручили передать… ей или вам… — старательно подбирая слова, заговорил Василь, от напряжения с особенно нерусским акцентом. — Велели передать из рук в руки…

— Мне не могут ничего передать из-за границы, — перебил военный презрительно, с ледяными иголочками в серых глазах.

— Я ваш друг!

— У меня нет друзей за границей.

Он закрыл дверь. Без хлопка, непримиримо, твердой рукой.

Василь ушел. У Василя было тяжело на душе. Он понял, что угрюмый полковник несчастен. Постойте! А полковник ли он, Арсений Сергеевич Лыков, этот замкнутый, неподступный военный? Ведь он ничего не сказал, кроме того, что Варвара Арсеньевна умерла от чахотки. Решительно ничего больше не сказал военный, ни слова о себе, и закрыл перед Василем дверь, приняв не за того, кем он был. Василь попробовал еще раз сходить по адресу у Покровских ворот. На звонок не открыли.

Пора было уезжать. Василь положил Записки на дно чемодана и увез домой, в Болгарию.

Дед сказал: от чахотки. Варя знала, что у ее мамы, пионервожатой Вари, в одну злую весну вспыхнул туберкулез. Это был старый туберкулез. Пионервожатая Варя заработала его в Привольном, когда в октябре 1941 года прыгнула в ледяную Оку спасать свалившегося с мостков мальчишку, потом долго стояла на барже, на ветру, под дождем, в мокром платье. Старый туберкулез дремал до поры до времени, как говорили врачи, а потом, при благоприятных обстоятельствах, вспыхнул, и пионервожатая Варя, мама, сгорела, как на костре.

Это Варе известно. Постепенно дед все ей открыл. Время от времени возьмет и осторожно расскажет какой-нибудь фактик. Дед жалел ее детство. В общем, у нее было беспечальное детство. Немного странное.

«Девочка, где твой папа?»

«У меня дед».

«А мама?»

«У меня дед…»

Он ее удочерил, дед. Дал свою фамилию — Лыкова, свое отчество — Арсеньевна. Варвара Арсеньевна. Мама тоже была Варварой Арсеньевной Лыковой. Правда, странно?

Как Варя помнит, всегда они жили с дедом одни. Майя появилась в последние годы, а раньше они жили вдвоем. Дед читал лекции в академии, а потом приходил домой и хозяйничал, варил обед, убирал квартиру. У них была небольшая квартирка.

«Слава богу, маленькая», — говорил дед.

Варя помнила один давний случай. Она была первоклассницей.

Учительница проводила беседу на тему о героизме наших отцов. Ведь не очень давно была Великая Отечественная война, отцы воевали. Учительница ласково спрашивала: «А твой папа?» И каждый маленький мальчик и маленькая девочка поднимались и, раскачивая от смущения крышку парты, тонким голосом отвечали: «Мой папа воевал с фашистами». Или: «Мой папа делал танки, а мама работала в госпитале». Или на заводе, или еще где-нибудь.

Когда очередь дошла до Вари, учительница на секунду задумалась и пропустила Варю, словно ее не было в классе. Варя хотела ответить: «У меня дед был разведчиком», но ее не спросили. Затем учительница подвела итоги опроса, сделала вывод о героизме отцов.

После урока первоклассницы обступили Варю, и одна девочка с Вариного двора, чистенькая, с кружевным воротничком и большим белым бантом на затылке, сказала: «А у нее нет отца, у нее совсем нет отца, никогда не было, она без отца!» — и глядела на Варю с любопытством и каким-то превосходством. Все стояли кружком возле Вари и глядели на нее, как эта девочка. Ей стало стыдно, обидно и горько, и, не зная, как защититься от стыда и обиды, она ударила девочку с бантом, расцарапала щеку и подбила под глазом синяк. Побитая ревела благим матом, учительница старалась ее успокоить, та пуще ревела. Учительница со злом кинула Варе: «Вот что ты наделала!» А вечером к деду пришла соседка со двора, мать девочки с бантом, объясняться.

Варя лежала уже в постели, на своем жестком тюфячке, под байковым одеялом, и почему-то дрожала, ее трясло, как в малярии, она чувствовала: что-то ужасное и непоправимое случилось в ее жизни, но не плакала. С сухими глазами она думала, что завтра снова изобьет девчонку с бантом, исцарапает в кровь.

— Безотцовщина! От кого попало детей нарожают, чего от таких ждать! — услышала Варя из соседней комнаты.

— Подите вон! — услыхала она тихий, страшный голос деда и вытянулась под байковым одеялом, холодная, как ледяная сосулька, ожидая чего-то.

Спустя некоторое время вошел дед.

— Спишь?

— Не сплю.

— У тебя была хорошая мать, очень хорошая, лучше твоей мамы не бывает на свете, запомни.

— А отец?

Из соседней комнаты в открытую дверь шел свет. Варя видела, дед расстегнул воротник гимнастерки.

— Мама ушла от твоего отца… Мама в нем обманулась. Но тебя это не касается, ты поняла?

Варе было семь с половиной лет. С тех пор она ни разу не спросила деда об отце, но время от времени кое-что он сам ей открывал.

Вечерами дед работал. Он любил работать у себя в маленьком кабинете, тесно заставленном книгами, когда знал, что Варя спокойно спит за стеной. Дед не знал, что иногда Варя не спит. Уткнувшись в подушку, она задыхалась от слез, потому что иногда на нее находила тоска и жалость к маме, бедной пионервожатой Варе, которая прибежала однажды с ребенком на руках из своего нового дома, от мужа, в их небольшую квартирку у Покровских ворот. Это было как гром посреди ясного неба. Ведь дед и не подозревал, как плохо жилось его добери, пионервожатой Варе, как она обманулась! Вскоре после этого у нее вспыхнул давний, дремавший до поры до времени туберкулез. Василь Хадживасилев пришел, может быть, через неделю после похорон, и дед совсем не за того его принял. Дед тогда был убит горем…

А вот теперь все раскрылось. Пусть бы уж лучше не раскрывалось, что Записки были у порога, почти что в руках.