Илья Гордон - Поминальный вечер

— Свечи! Поминальные свечи!

С глубоким вздохом она отошла к окну и вдруг за невысоким плетнем увидела двух военных, подходивших к ее дому.

«Кто бы это мог быть?» — подумала она и быстро вышла на крыльцо.

— Разрешите войти? — предупредил готовый сорваться с ее губ вопрос офицер — белокурый, уже не первой молодости человек с тремя звездочками на погонах.

— Входите, пожалуйста, милости просим, — отозвалась Броха. — А кто вам нужен?

— Думаю, что вы, — ответил офицер и с этими словами первым вошел в переднюю, дверь которой Броха гостеприимно распахнула перед неожиданными гостями.

— Раздевайтесь, — сказала Броха, указывая на вешалку.

Вслед за офицером вошел солдат. Это был крепкий и ладно скроенный парень с обветренным лицом, на котором особенно задорно выглядел небольшой вздернутый нос.

Солдат сбросил с себя шинель, повесил ее, положил в угол заплечный мешок и вошел в горницу следом за офицером, который прихватил с собой походную сумку.

Броха пододвинула гостям стулья, они сели и, окинув комнату внимательным взглядом, сразу обратили внимание на стоявшую рядом со свечами фотографию.

— Это мой сын, — сказала Броха, — он погиб на войне, и сегодня как раз годовщина его смерти.

— Мы это знаем, — откликнулся офицер.

— Знаете? Откуда вы знаете? — изумленно переспросила Броха.

— Да мы из того же полка, в котором служил ваш сын Вениамин Шейнгарт, — сказал офицер.

— Вы из полка Вениамина? Что же вы сразу не сказали? Может быть, вы что-нибудь скажете о нем? Может быть, вы привезли какую-нибудь весточку? — нетерпеливо закидала гостя вопросами Броха.

— Ваш сын па вечные времена занесен в списки нашего полка, — ответил офицер. — Во время вечерней поверки вместо вашего сына откликается вот этот самый солдат — правофланговый Коробов.

При этих словах командира Коробов встал в знак уважения к памяти того, кого он каждодневно представляет в своем полку. Подойдя к нему, Броха долго и с большой нежностью всматривалась в черты его обветренного лица. Потом, вспомнив про обязанности хозяйки, вышла на кухню, чтобы приготовить какое-нибудь угощение дорогим гостям. Но, поставив чайник на плиту, Броха поспешила вернуться в горницу, скромно села в уголок и стала прислушиваться к разговору военных с ее внуком. Офицер расспрашивал мальчика, как его зовут, как он учится.

— Это мой внук, сынок Вениамина, весь в папу, — не утерпела гордая своим любимцем Броха.

— Сразу видно, — с улыбкой отозвался офицер, — что Семка молодчина, весь в отца. Ну, Семка, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

— Трактористом, командиром, ну и комбайнером тоже.

— Трактористом? Это дело хорошее. И у нас в полку есть трактористы. Кончат они срок службы, вернутся в родные колхозы и опять будут работать на тракторах. Небось и у вас в колхозе есть тракторист?

— А как же! И не один, а несколько.

— Он хочет быть таким, каким был его папа, — с нежностью сказала Броха, — все допытывается, каким тот был. Он ведь, бедняжка, даже не видел своего отца.

Офицер вынул из сумки портрет и поставил его на комод.

— О, да это папа! — воскликнул Семка.

А Броха вся так и потянулась к портрету, нагнулась над ним, словно хотела прижать его к своему сердцу. И так, будто оцепенев, простояла она несколько мгновений, все вглядываясь в портрет растревоженным взором запавших глаз. Наконец тихо-тихо, почти шепотом, промолвила:

— Он здесь совсем как живой!

И, обернувшись к военным, добавила трепетно и благодарно:

— Спасибо вам, родные, за подарок, большое спасибо! Хоть портретом любоваться буду. Все же какое-то утешение материнскому сердцу. Сколько бы мне еще ни осталось прожить, он все перед моими глазами стоять будет. Совсем как живой, — повторила она взволнованно.

Военные давно уже поднялись со своих мест и теперь стояли навытяжку, молча и неподвижно. А Броха, с трудом оторвавшись от портрета, на который она глядела пристально и самозабвенно, обратилась к солдату, и в голосе ее зазвучала материнская задушевность:

— В вашем полку у меня было уже трое сыновей. Вы будете четвертым. Они мне, как матери, письма слали, и я о них, как о родных, заботилась: чулки и рукавицы им вязала, носовые платки вышивала, посылала им разные подарки. И эта забота была для меня большой радостью, — ведь, право же, тоскливо матери без заботы о детях. Теперь сынки мои названые давно уже вернулись домой, к родным матерям, но и меня не забывают, письма шлют, интересуются, как я живу, не нуждаюсь ли в чем. Я надеюсь, что и вы, как они, заменявшие в полку Вениамина, будете свято чтить его память.

— Даю вам в этом слово, — дрогнувшим голосом ответил Коробов. Ему хотелось сказать Брохе еще что-нибудь такое, что прозвучало бы торжественно и проникновенно, но слов не нашлось, и он смущенно замолчал.

А Броха, склонясь к нему, легко коснулась его плеча и, как бы благословляя, сказала:

— Дорогие вы мои! Живите долго в радости и счастье, будьте отрадой для матерей ваших! И пусть никогда не повторится война, которая принесла всем нам столько слез и горя!

Несколько мгновений Броха сквозь слезы смотрела на солдата, как бы выжидая, что он ей ответит. Потом снова заговорила:

— Расскажите мне что-нибудь о себе, о своей жизни.

— Ну, что я могу рассказать? — смущенно спросил солдат.

— Что бы вы ни рассказали, все будет дорого моему сердцу, — ответила Броха. — Мы же с вами и не познакомились еще по-настоящему. А мне бы хотелось знать, откуда вы родом, какая у вас семья, как вам живется.

— Как живется? — переспросил солдат, казалось не зная, с чего начать.

И, уж совсем смутившись, сделал то, что должен был сделать, как только вошел в эту комнату, — представился на военный манер:

— Рядовой Владимир Коробов.

— Так, значит, вас зовут Володей? Хорошее имя! — сказала Броха.

А солдат, по-юношески конфузясь и переминаясь с ноги на ногу, все еще никак не мог приступить к связному рассказу.

— Ну, служим, охраняем родину, учимся, значит… — говорил он несвязно.

— Откуда вы родом? — видя его смущение, пришла ему на помощь Броха.

— Из-под Балашова.

— Из-под Балашова? — переспросила Броха. — А где он находится, этот Балашов? Докатилась ли до него война?

— Докатилась. Наша деревня сгорела дотла. Зато теперь новую отстроили, краше прежней.

— А как родители, братья, сестры? Вы мне обо всех расскажите — ведь не чужие они мне, вашей названой матери.

— Родители работают в колхозе. А вот два брата погибли на войне.

— Не вернулись, значит. Семейные? Сироты, наверно, остались, как у моего Вениамина?

— Нет, они не были женаты.

— Ну, значит, одна мать сиротой осталась. Сердце матери не перестанет кровоточить. Если у них и были невесты, то они небось давно замуж повыходили. И только мать одна все еще ждет их не дождется. Как и я, не верит в их гибель, думает — авось ошибка вышла, может, живы они и весть о себе подадут. Покуда мать жива — живы и дети: в ее сердце они живут и после смерти, если смерть все же настигла их.

Броха смахнула навернувшиеся слезы, но они все набегали на потускневшие глаза и непрерывно текли по ее впалым щекам.

— Полноте, полноте, — стал успокаивать Броху офицер. — Вениамину не по душе пришлись бы ваши слезы.

— А почему вы так думаете? — взглянула на него Броха.

— Я знаю, что ему не нравилось, когда кто-нибудь плакал. Ведь это был настоящий советский солдат, а солдат, как известно, терпеть не может слез. Но мы вам еще не сказали, зачем приехали в ваш колхоз. Нам нужно подробно разузнать о жизни вашего сына, о его работе в колхозе. Припомните все, что вы знаете о нем: вы, как мать, все знать должны. Мы хотим рассказать молодым солдатам о жизни вашего сына. Подвиг его будет для них примером.

— Что же вам рассказать о сыне? — задумалась Броха, но тут же оживленно заговорила: — Вениамин был скромным, тихим парнишкой — мухи, бывало, не обидит. Как-то раз я ударила за какую-то провинность собачонку, так он, представьте, заревел — собачонке больно, мама! А ведь мог же он драться, как о нем говорят и пишут! Откуда же у него эта сила, эта смелость? Да и то сказать, трусом он — упаси боже — никогда не был!

Броха перевела дух и прижала руку ко лбу, стараясь припомнить что-либо примечательное в жизни своего сына, но, как назло, не припоминалось ничего выдающегося.

Взгляд ее остановился на доверчиво прильнувшем к солдату внуке, и она продолжала свой рассказ, сразу найдя простые, нужные слова:

— Вот таким он был в детстве, точно таким. Внук, правда, порезвей — сорванец мальчишка. А Вениамину и некогда было особенно озорничать — он очень рано начал работать в колхозе.

Она встала, сняла со стены две почетные грамоты в застекленных рамках и подала их гостям. Увидев, что бабушка показывает гостям, Семка важно пустился в разъяснения: