Сергей Снегов - В поисках пути

— Куда мчишься? — спросил он, протягивая пухлую руку — «бифштекс с пятью сардельками», как говорили на заводе. — От судьбы не ускачешь. Значит, к нам и цех? Не хвалю.

— Не хвали, но зарплату выписывай, — ответил Красильников и попытался обойти Бухталова. Тот не дал дороги. — Пусти! — сказал Красильников с досадой. — Спешу по важному делу.

— Успеешь. Всех важных дел у тебя сегодня — поужинать в столовой. Там гуляш не переводится, а других блюд нет и не будет. Ты скажи: зачем Федору яму роешь? Правильно, кое в чем он тебе нос натянул. К производству отношения не имеет… Непорядочно, Алексей Степаныч, я тебе как другу, от души…

Красильников не ожидал от Бухталова иного понимания, для этого понадобилось бы разобраться в том, что со стороны — а может, и само по себе — было темно. Но он обругал бухгалтера сплетником и обывателем.

— Дурак ты! — сказал Бухталов с удовольствием. — Съест тебя правда, как ржа, не осилишь Федора. Ну, ну, выслуживайся, своди счеты, мое дело — сторона.

Красильников, удаляясь, сердито оглядывался на Бухталова. Тот шел важно, брюхом вперед, в его спине было что-то высокомерное и осуждающее. «Балда! — ругал себя Красильников. — Держи себя в руках. Еще не того наслышишься!» По дороге попалось двое знакомых, они раскланялись с обычной вежливостью — у него отлегло от души.

В столовой, верно, остался лишь один гуляш — правда, из свежего мяса, пора солонины еще не наступила. Красильников торопливо глотал куски пережаренной говядины и заедал их кашей. В опустевшем зале кое-где сидели опоздавшие, как и он, к обеду. Круги сужались, пути сходились в одну точку. Этой точкой был Федор Павлинович. Прохоров, бывший приятель, человек, отбивший у Красильникова жену. С ним придется налаживать дружеские взаимоотношения, организовывать совместную работу — таков лучший из вариантов, а могло выпасть и хуже. Красильников рассеянно поглядывал на соседей, покачивал головой, то подтверждая, то отвергая свои мысли… Федор сейчас в цеху. Он неистовствует — по-своему, молчаливо, внутренней яростью. Он сидит бешеный, собранный, на все вопросы мычит: «Да!», «Нет!», «Нет, говорю. Оглохли?» Впрочем, в такие минуты к нему с вопросами не лезут. Хватит, хватит рассуждать о нем! К нему надо идти. Чем скорее, тем лучше. Лучше всего — немедленно!

Темное небо слилось с темной землей, ветер совсем затих. Красильников спешил на промплощадку короткой дорогой — по бездорожью. Короткий путь, как это часто бывает, оказался длиннее. Каждый шаг нужно было предварительно допытывать, ногу опирать на неверный снег с опаской. Красильникову было не до осторожных шагов, он лез напролом и через десяток метров провалился в траншею, потом запутался в уложенной арматуре, после арматуры появились барьеры из шпал и бревен, за ними потянулись водоводы, штабеля рельс, бухты провода, горы кирпича, препятствие громоздилось на препятствие, — похоже, специально, чтоб испытать его терпение, всю обширную площадку превратили в гигантский, хаотически разбросанный склад. Неподалеку светили фонари асфальтированного шоссе, до которого он не добрался, торопясь. Он вслух проклинал каждый метр опрометчиво выбранного пути, это помогало, но не очень.

Ввалившись в обжиговый цех, Красильников облегченно вздохнул и тут же закашлялся. Высокий цех шумел моторами, звенел мостовыми кранами, свистел сжатым воздухом, гремел бочками с огарками, грохотал шаровыми мельницами. С мраком, клубившимся в углах, сочившимся из стен, сползавшим с черных стеклянных крыш, из последних сил боролись, не преодолевая его, десяток лампочек. Мрак составлялся из тончайшей взвеси руды, металла и угля и был похож на осевшее облако. Сладковатый на вкус, он пах серой. Кроме мрака в цехе имелось еще некоторое количество воздуха, свежему человеку его всегда не хватало. Откашлявшись, Красильников торопливо зашагал по цеху. К усталости нельзя привыкнуть, к газу и пыли привыкаешь быстро, на такие пустяки внимания тратить не стоит.

— Федор Павлинович у себя? — спросил он вышедшего навстречу мастера Лахутина.

— У себя, — ответил тот. — А ты неужто к нам? По делам или как?

— К вам, к вам! По делам, разумеется.

Красильников, не оборачиваясь, знал, что Лахутин смотрит ему вслед, пораженный и недоумевающий. «И этот ерунду вообразит! — ожесточенно размышлял Красильников. — Все они готовы черт знает что подумать, все такие!» Не здороваясь, он прошел мимо секретарши, раньше дернул дверь кабинета, потом крикнул: «Можно?» Прохоров, сидевший за столом, посмотрел на него и мотнул головой — ладно, входи, раз вошел.

В глухом, без окон, кабинете — вся конторка представляла собой деревянный ящик из двух комнат, пристроенный к стене цеха на свободном месте, — было накурено, жарко и людно. Только что закончилась вечерняя летучка — со стульев поднимались сменные инженеры, мастера и контролеры ОТК.

Прохоров был именно в том состоянии, в каком ожидал его увидеть Красильников, — напряженный, как натянутая металлическая тяга. На его столе рядом с телефонами лежал кусок диабаза, прорезанный золотистой жилкой руды.

Прохоров сказал, когда все вышли:

— Опаздываешь. Я ждал тебя после обеда.

Красильников два месяца не виделся с Прохоровым.

Тот сильно подался за это время. Он похудел и выглядел нездоровым. Золотистая щетина покрывала его щеки, подбородок и шею — издали казалось, что лицо не небрито, а грязно. Неприятности, обрушившиеся на обжигщиков, заставили и его позабыть об уходе за внешностью (раньше он выделялся среди производственников особой, подчеркнутой подтянутостью). Прохоров положил на стол сжатые в кулаки руки и, пристукивая ими по красному сукну, продолжал:

— Иван Лукьяныч еще вчера предлагал совместное совещание с тобой, но я отговорился, что занят. Я так считаю, что лучше нам без начальства и без посторонних, не правда ли?

— Кого ты считаешь посторонними? — холодно спросил Красильников. — Зови своих работников обратно, без них нам не договориться.

Прохоров взял в руки кусок диабаза, прищурясь рассматривал золотистую струйку, причудливо поблескивавшую в зеленой массе, потом негромко проговорил:

— Работники работают, зачем их отрывать? Если не хочешь личного разговора, твое, конечно, право. Тогда мне остается сказать лишь одно: все мы творим волю пославшего нас. Мне приказывают, я исполняю. Сейчас меня обязали слушаться тебя. Очень хорошо, буду слушаться! Какие у тебя распоряжения по технологии? На всякий случай предупреждаю: дальше технологии твои полномочия не идут, так мне разъяснили.

— Не передергивай, Федор, — сказал Красильников. — Я не собираюсь командовать тобой. Печи работают плохо, мне приказали помочь вам улучшить их работу. Вместе будем изыскивать пути усовершенствования технологии, вместе, Федор, иначе я не мыслю…

Прохоров швырнул тяжелый кусок руды на стол и поднялся. Красильников не любил стоя разговаривать с Прохоровым: тот возвышался над ним на целую голову. Но сидеть было еще хуже, он нехотя встал. Прохоров проговорил, бешено вглядываясь в лицо Красильникова:

— Ах, вот как! Значит, это дружеская помощь цеху? Интересная дружба — публично ошельмовать нас всех как никудышных работников! Нет, милый, тут пахнет чем угодно, только не помощью. — Помолчав, он добавил с ненавистью — Лев рвет когтями, медведь наваливается тушей, ты пишешь докладные записки!..

Не дав Красильникову возразить, он потянул его за руку:

— Идем в цех, посмотришь, каковы эти печи, о которых ты раскричался, что они работают с недогрузкой!

Прохоров широко шатал, далеко обогнав Красильникова. Когда Прохоров злился, за ним никто на заводе не мог угнаться. Красильников отстал нарочно. Нужно было принудить Прохорова к объективному рассмотрению спора и начать именно с этого — с неторопливой, четкой, как мысль, ходьбы. Прохоров заметил, что легко возбуждающийся Красильников сегодня не ходит, а плетется, осматриваюсь по сторонам, словно впервые попал в цех. Это еще больше его рассердило.

— Выдержку показываешь, — сказал он, пожимая плечами. — Больше, чем на тридцать минут, выдержки у тебя не хватит. Не та жила!

— Не та, — согласился Красильников. — Но и полчаса — срок немалый.

Они остановились посредине цеха. Перед ними поднимались многоэтажные, окутанные пеленой пылевого тумана, излучающие жару обжиговые печи. Внизу мерно гудели приземистые вентиляторы, нагнетавшие охлаждающий воздух в центральную трубу, где вращался вертикальный вал. Одна площадка за другой карабкались в высоту, последняя терялась под крышей. Раскаленный огарок ссыпался в холодильник, здесь его должны были доводить до нормальной температуры, потом загружать в кюбеля — похожие на грушу бочки с закрывающимися отверстиями. Красильников видел, что огарок не успевает остывать в холодильнике — мостовой кран пронес заполненный кюбель, от него хлынула волна жара. «Печи перегружены», — оценил положение Красильников и тут же подумал, что сам он явился сюда, чтоб нагрузить их еще больше.