Евгений Дубровин - Оранжевая электричка

Петр Кириллович отстоял небольшую очередь к павильону, где торговали чешским пивом, не торопясь выпил две кружки. Пиво было теплое, кисловатое, явно не чешское, и Коньшин вторую кружку не допил. Потом он пошел к аттракционам.

Возле аттракциона «русские горки» стояла длинная очередь и с завистью смотрела на несущиеся по спирали с жуткой скоростью автомобили; из автомобилей в самые критические моменты вырывались пронзительные вопли. Когда вопли достигали особо высоких нот, из будочки с красным крестом нервно высовывался старичок и белом халате. Видно, «русские горки» доставляли ему много хлопот.

Коньшин спросил, кто последний. Последней оказалась девушка, одетая под русскую красавицу. Сарафан, расшитая крупными цветами кофточка, красные туфли, толстая желтая коса через плечо.

Петру Кирилловичу очень понравилась девушка. Хорошо бы познакомиться с этой девушкой, подумал Коньшин, и покататься с ней в одном автомобиле по горкам, а потом погулять по парку, поплавать на лодке, поужинать в небольшом ресторанчике на озере – в парке был такой прохладный ресторанчик, – и, может быть, она согласится поехать к нему домой пить чай. Да, хорошо бы девушка согласилась пить с ним чай. Тогда суббота была бы убита наповал.

Коньшин трудно знакомился с людьми, особенно с женщинами Конечно, если не выпил.

– Я сейчас приду, – сказал Петр Кириллович девушке.

Та посмотрела ему прямо в глаза, чуть улыбнулась и пожала плечами.

Да, это здорово, что она посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Ему очень понравились ее глаза. Зеленые, бездонные, как глубокий, заросший ряской колодец.

Одиннадцати еще не было, но Петр Кириллович знал один маленький буфетик от ресторана, который прятался в зарослях сирени, и эти заросли, наверно, помогли ресторанчику выстоять в этой жестокой до-одиннадцатичасовой действительности.

Буфетик был закрыт, но это только так казалось. Закрыт он только был спереди. Буфетик, как избушка на курьих ножках, мог поворачиваться. Справа вилась едва заметная тропинка. Коньшин, пригибаясь, пошел по ней. Вверху возились птицы, сыпали еще не просохшей росой. Большая лапа сирени закрывала всю заднюю стенку ларька. Коньшин сдвинул лапу в сторону. Открылось маленькое окошечко, над которым было написано масляной краской: «Для грязной посуды». Петр Кириллович постучал. Окошечко открылось, показался черный выпуклый восточный глаз.

– Тэбэ чэго, товарищ?

– Сто граммов водки и минеральной запить.

Глаз цепко скользнул по фигуре Коньшина. Потом окно захлопнулось. Петр Кириллович ждал. Прошло минут пять, вдруг окошко резко распахнулось – и волосатая рука быстро поставила на полочку под окошком два стакана, в одном бегали пузырьки. Коньшин сунул в черную лапу скомканную пятерку.

– Приходи чэрэз час. Шашлык будэт, – сказал невидимый человек, и окошко захлопнулось.

Петр Кириллович одним духом выпил водку, отпил немного минеральной и выбрался из кустов.

Возле девушки стоял парень. Парень отвлеченно говорил, а девушка делала вид, что ей не интересно, хотя, конечно, ей было интересно.

– Я занимал, – сказал Петр Кириллович и уныло встал рядом.

Он уже проклинал себя, что ходил пить водку. Упустил такую девушку… Конечно, куда ему до этого парня… Стройный, высокий, лицо розовое, юное, с решительным подбородком… Одет спортивно, модно.

Парень знал, что он хорош. Время от времени он поглядывал на окно медицинской будочки, где четко отражался.

Разговор шел об особенностях какого-то малоизвестного английского ансамбля; Коньшин в этом ничего не понимал.

– Все дело в барабане, – сказал парень. – Они держатся на барабане. Сначала барабан ведет свою тему вверх, – спортсмен поднял руку, – потом немного вправо, потом опять вверх. – Парень покосился на окошко, на свое отражение и, видимо, остался доволен. – И затем ударник как бы тебя гладит. – Юноша неожиданно погладил девушку по русой голове. И она ничего.

Она даже ничего. Петр Кириллович отвернулся.

Очередь неумолимо приближалась ко входу в аттракцион, и Коньшин со страхом ожидал момента, когда ему придется сесть в проклятый автомобильчик. Он с детства ни на чем не катался и сейчас просто-напросто боялся за свое сердце. Уйти? Но почему-то было стыдно перед девушкой. Подумает, что он струсил. Какая глупость…

Коньшин не успел и опомниться, как увидел, что девушка с парнем уже висят у него над головой, а он сам сидит в автомобильчике и служитель застегивает у него на поясе, как в самолете, ремни.

И дальше понеслось! Вверх, до самого неба; вниз, в пропасть. Вокруг кричали, кричали не понарошку, а по-настоящему, от страха, от ужаса. И Коньшин тоже закричал от ужаса. Никогда в жизни Петр Кириллович не испытывал такого страха. Даже тогда ночью, в далекой юности, когда, гуляя с девушкой в лесу, он нос в нос столкнулся с человеком, у которого в груди торчал нож. Человек шел, хватаясь за деревья, и в груди его торчал нож. Человек шел беззвучно, так тихо, что девушка ничего не заметила, и Коньшин пошел так же тихо, цепляясь за деревья, как тот человек, потом побежал, девушка бежала за ним, ничего не понимая Опомнившись, Петр Кириллович вернулся, искал человека с ножом в груди, звал, но так и не нашел. На трамвайной остановке он позвонил в милицию. Больше никогда ничего он не узнал о том человеке. Иногда он снился Коньшину в кошмарном сне, потом сниться перестал. И вот сейчас, крича от ужаса, Петр Кириллович вспомнил о том страшном случае в лесу…

Пришел в себя Коньшин на клеенчатой кушетке в будочке старичка доктора. Тот хлопотал над ним, меряя давление. Резко пахло валокордином. В дверь заглядывали испуганные «Русская Красавица» и спортивный парень.

Коньшин попытался улыбнуться:

– Кони оказались слишком резвые.

– Ничего… давление хорошее… просто спазм… Не вы первый, молодой человек, не вы последний. И кто только эту штуку здесь поставил… «Русские горки»… Да разве русские горки такие? Снег нужен для русских горок. Когда снег, тогда и горки не страшны. А то вишь что…. По рельсам… Тогда бы уж и называли: «Заморские горки»… Вчера на этих «заморских горках» один инфаркт заработал. Солидный мужчина, вроде вас. Хоть бы уж табличку повесили: «Людям после тридцати лет на «горки» вход воспрещен».

– Спасибо.

– Пожалуйста, пожалуйста, – старичок проводил любителя «русских горок» до выхода. – Постарайтесь держаться в тени. И больше никаких фокусов? Поняли?

Коньшин ощутил что-то в ладони. Он разжал кулак Это был флакончик «валокордина». Коньшин вышел на улицу.

Девушка подбежала к нему, заглянула в глаза.

– Ну как? Вам лучше? Мы так перепугались, – катание на «горках» не оставило на ней никакого следа.

– Все в порядке.

Подошел парень, улыбнулся:

– Ну и тяжелый вы. Еле дотащил. Давайте знакомиться. Николай.

– Петр… Кириллович.

– Да ладно, чего уж там. Петр. Откуда будете? Москвич?

– Москвич.

– А чего ж на эту штуку полезли?

– Да так… А вы откуда?

– Тоже москвич.

– Ну а вы зачем полезли?

– Честно говоря, не знаю.

Оба засмеялись. Девушка протянула бутылку воды:

– Меня зовут Света. Пить хотите? Это мы для вас купили.

– Хочу, но не этого, – сказал Петр Кириллович. Он чувствовал себя непринужденно.

– А можно? – оживился Николай.

– Доктор не запретил.

– Возле пруда есть ресторанчик, – сказал Николай.

– Я его знаю, – поддержал Петр Кириллович. – Там всегда прохладно.

– Можно? – Девушка взяла его под руку, и они пошли в тени деревьев.

Парень шел позади, поглядывая на свое отражение в окнах ларьков.

– Вам не надо было лезть на эти дурацкие горки, – сказала Света. – Сколько вам лет?

– Старик.

– Ну как вам не стыдно! Вы очень хорошо сохранились. Вам… пятьдесят лет. Угадала?

– Сорок три.

– Правильно. Я так и хотела сказать сначала. Это вас укачало, поэтому я и ошиблась. Для мужчин сорок три – это самый прекрасный возраст. Правда? Ведь про этот возраст говорят: «мужчина в соку»?

– Про этот. Но я не в соку. Может быть, в собственном соку.

– Не скромничайте. Вы, наверно, научный сотрудник. У вас есть какие-нибудь открытия, изобретения. Вас ценит начальство, и вы подумываете о докторской диссертации. Сейчас у вас хандра. А на горки вы полезли от одиночества. Точно?

– Почти.

– Вот видите. Все-таки я на что-то способна.

– Вы работаете сестрой милосердия?

– Я студентка. Будущий геолог.

– Почему же у вас такие нежные пальцы, будущий геолог? Насколько я знаю, вы все время должны тесать камни.

– Я только на втором курсе. Не верите, что я геолог? Сейчас я вам докажу.

Света остановилась и принялась рыться в маленькой светлой сумочке. С Москвы-реки вдруг прилетел прохладный ветерок, тронул кроны деревьев, задвигались верхушки деревьев, заболтали между собой листья, словно дети на уроке, дождавшиеся наконец перемены. Тень впереди на асфальте стала живой. Она то заползала через весь тротуар на проезжую часть, и тогда становилось почти сумрачно, словно наступил вечер и вот-вот должен пойти дождь; то ветер загонял тень далеко в глубь аллеи, и зной заливал все вокруг ослепительным пламенем, и было похоже, что начался лесной пожар, и бледная тонкая трава под далекими деревьями, казалось, скрючивалась в огне, извивалась, и даже вроде оттуда, из-под не такой уж широкой лесной полосы, тянуло лесными запахами: мокрым мхом, грибами, поспевающей земляникой и холодным родником.