Ночной сторож - Арнольд Львович Каштанов

Заказала два салата, шашлык, бутылку минеральной воды, сыр, два пирожных и кофе. Заказала бы больше, но постеснялась. И вина бы выпила сейчас, если бы не боялась привлечь внимание. Деньги были. Ей сказали, что в маленьких городках можно иногда наткнуться на хорошие вещи, и она взяла с собой деньги на пальто для Маринки, а сегодня решила ничего не жалеть.

— …один рейс в «Светлый путь», — говорили рядом, — и тонно-километры будут и леваков прихвачу, а что завод? Он мне…

— Ему ж кого-то надо на завод посылать.

— А пусть они…

— Кончай, — вставлял кто-то по инерции, механически, без веры в успех своей культурной миссии.

— …тоже хорошо. Со стороны смотреть, и то стыдно. Видали, как он сегодня вокруг нас вертелся? И так каждую получку. А тут ведь высшее образование. Ты образование свое уважай!

— Образование…

— Кончай-ай.

— Не хватает тебе на бутылку, так выкинь к матери диплом, садись за баранку.

Хотелось, чтобы тот, о ком не совсем понятно говорили водители, оказался не механиком. Он понравился чем-то. Наверно, тем, что выглядел измотанным и занятым. Некоторым это идет.

Принесли ужин, все сразу, даже кофе, ну да не скандалить же, наверно, не ей первой так. Водители и одинокий парень посмотрели, что ей принесли, хорошо, что не заказала два шашлыка.

— Извините, девушка, что мы тут… громко…— сказали за соседним столиком.

Этот Коля все-таки негодяй, она слишком устала, чтобы разговаривать с подвыпившей компанией. Появился он, когда она доедала пирожные, сказал обиженно:

— Где ты ходишь? Договорились же ждать друг друга.

Он немного воротил лицо в сторону, будто шея вывихнута.

— Вы меня искали? — сказала она. — Где же вы меня искали?

— Вы устроились в гостинице? — спросил он все с тем же странным поворотом шеи, но уже возвращаясь к «вы».

— Как? — спросила она.

— Нигде нет мест. Бегал до сих пор, понимаешь.

— Так вы еще не обедали?

— Я у одного знакомого устроился. Вы поговорите с администраторшей, когда женщина просит, это, все-таки, не то, что мужчина… Не оставит же она вас без постели.

— У вас шея болит? — спросила она.

— Что? — повернулся он, не расслышав, и она почувствовала запах спиртного, так что вопрос отпал сам собой, но она повторила:

— Мне показалось, что у вас шея болит.

— Да, шея… Ну что, Шубина, значит, отдыхаем, утром на базе встретимся.

— Я проверила сегодня путевые листы, — сказала она.

— Да?.. Ну, завтра поговорим… Меня тут человек ждет на улице.

— До завтра, — сказала она. Не швырять же было в него последнее пирожное с кремом, сама виновата, понадеялась, на автобазе уж как-нибудь, да устроили бы.

Великолепный Колин оптимизм не подтвердился, места в гостинице не оказалось. Села в кресло назло всему свету, решила всю ночь так сидеть, все равно ничего другого не оставалось.

Ей бы и сидеть всю ночь, воспитывать в себе покорность судьбе и умение довольствоваться малым, но почему-то на этом пути смирения ей всегда что-нибудь мешает, появились в холле знакомые лица, заводские парни. «Слушай, это не дочь Шубина там сидит?» — «Смотри ты, Маша!» — самовоспитание пришлось отложить, тем более что если до двадцати шести лет не воспитала себя, вряд ли можно надеяться на сенсационные результаты, да и вообще, сколько себя ни воспитывай, все равно это будет ничтожно мало по сравнению с тем, что требуется.

Их было четверо, уже неделю они налаживали здесь рессорное производство — филиал автозаводского объединения. Через полчаса появился отдельный номер с душем за два пятьдесят в сутки, и пока дежурная меняла в нем постель и вытряхивала пепельницы, «уплотненные» ребята устроили в честь дамы прием с легкой закуской, и сон как рукой сняло.

Они обрадовались понимающему слушателю, они скучали здесь, и было интересно их слушать. Если ты занимаешься техникой хоть несколько лет, она въедается в мозг, как въедается в руки ее смазка. Скоро, забыв про гостью, они стали спорить друг с другом, и ей не хотелось уходить, но именно поэтому она. поднялась со стула и сказала, будто сморенная дремотой:

— Кажется, я уже отключилась.

Неожиданно для нее это задело одного из них, главного металлурга Рокеева, и он сказал самому шумному:

— Саня, на пять децибелл потише.

Саня, шумящий по поводу того, что техника, мол, это самое точное человеческое зеркало, и бить надо не по зеркалу, а по мозгам, возразил:

— Я специально, чтобы она не заснула.

— Это надо делать иначе, —сказал Рокеев, что можно было бы принять и за дерзость, но, кажется, ничего дурного он в виду не имел.

А спать ей вовсе не хотелось, она приняла душ в своем номере и долго потом вертелась на широкой кровати, жалея, что ушла от ребят, досадуя на себя, есть за ней такой грех: не упустит случая подосадовать на себя, хоть в общем-то, трудно сказать, в чем она виновата, она отчего-то не любит себя, но ведь известно, на нее не угодишь, есть люди получше, которых она тоже не любит.

Этот Рокеев заметно огорчился, когда она поднялась. Всегда, когда они встречаются на заводе, их взгляды сталкиваются, бегают друг от друга и снова сталкиваются, и им обоим всегда неловко. Будь это любовь — другое, говорят, дело, а то ведь так, суета и томление духа, не больше.

Отсутствие тонизирующих впечатлений.

Почти всегда ей никто не нужен. Она любит свою квартиру в золотисто-коричневой гамме. В прихожей висит большое зеркало и старая репродукция Поленова, подаренная папой. В комнате золотистые стены и пушистый золотистый ковер, он — самое главное, на нем они валяются с Маринкой, читают, играют в куклы, смотрят телевизор — «Спокойной ночи, малыши» или «В мире животных». Одну стену закрывает так называемая секция под орех, там все их с Маринкой приданое, все наряды и утварь. Две другие стены — сплошь окно и вход на лоджию, а третья стена любимая, там их тахта и тумба для постели, на которой стоят лампа-ночник, будильник и транзистор. Есть еще два кресла, маленький телевизор, а в угол задвинута штука, которая называется стол-книга. Над тахтой висят книжные полочки, можно лежа дотянуться до них рукой.