Константин Золотовский - Рыба-одеяло

Артэлектрик Серега Макарычев покорил бергенцев игрой на бала­лайке. Он подбрасывал ее над головой, ловил, пританцовывал и заки­дывал за спину, продолжая играть. Норвежцы были в восторге. «Шпиль мир ауф ден балалайка айнен руссишен танго!» – «Сыграй мне на ба­лалайке русское танго!» – просили они и пригласили Макарычева вы­ступить в клубе с русскими песнями.

Широкоплечий Павел Никоненко, глазковский кулачный боец, тоже отличился. В то время в бергенском порту стояли французские, англий­ские и американские военные суда. Англичане и американцы вели себя вызывающе. Один из них подошел к Никоненко и плюнул ему на боти­нок. А ботинки у наших матросов начищены до блеска. Павел достал платок и вытер. Американец не успокоился, стал крутить руками перед носом Никоненко – вызывал на бокс. Павел принял вызов – размах­нулся левой рукой и неожиданно ударил американца правой. Тот растя­нулся на пыльной дороге. Из-за киоска сразу поднялись его товарищи. Они-то и подговорили его на этот поединок. Никоненко свистнул. Подбе­жали наши матросы. Тогда американцы подошли к Павлу, стали трогать мускулы и восхищенно кричать: «О! Рашен бокс!» А побежденный, медленно поднявшись, крепко пожал Никоненко руку.

Левка Шевелев тоже пользовался большой популярностью, но среди детей. За ним всегда шла вереница ребятишек. Что привлекало их в рус­ском матросе?

Левка показывал им фокусы: завязывал орех в платок – и орех исчезал; рвал веревочку, зажимал обе половинки в кулаке, а когда рас­крывал, на ладони снова лежала целая веревочка. После каждого сеанса Лева одаривал детей леденцами, которыми были набиты кар­маны матросского клеша.

Вечером мы пошли в клуб. В городе пестрели афиши. Размалеван­ный факир гордо держит в вытянутой руке шарик, а в ногах куча цепей и веревок.

Местный норвежец, когда-то живший на зимовке с мурманскими рыбаками, рассказал Кожемякину биографию этого факира. Бывший белогвардеец, он одно время квартировал у норвежца. Не подозревая, что рыбак знает русский язык, белогвардеец хвастался своими похожде­ниями перед другими офицерами. Он присвоил себе орден и документы убитого партизана. Притворился неграмотным и проходил ликбез, вы­водил в тетради: «мама-папа, мы – не рабы, рабы не мы». А возвращал­ся домой, закуривал дорогую сигару, доставал из-под дивана француз­ский роман и читал.

После того как его опознали, он бежал за границу. Много изъездил разных стран. В молодости кончил Морской корпус и знал такелажное дело, где-то прошел школу факиров. С тех пор выступает в портах, одно­временно занимаясь шпионажем для английской и американской раз­ведок.

Мы вошли с боцманом Кожемякиным в клуб. Иностранные моряки и местные жители заняли все места. Наши матросы потеснились, и мы сели. Впереди нас расположились норвежцы – знакомый рыбак с друзьями.

Поднялся занавес. На сцене стоял весь в черном знаменитый маг. На белом тюрбане[10] горела золотая пуговица, а из нее веером распуска­лись белые страусовые перья.

Голова факира была гордо поднята, и темные глаза внимательно разглядывали публику. У ног в красных остроносых туфлях с бантиками «турецкие полумесяцы» лежала куча разных цепей и веревок, тонких и толстых, длинных и коротких.

Так вот он какой, маг-белогвардеец! Весь смуглый, точно обжарен­ный, с тонкими губами, с птичьим носом.

Факир обратился к публике по-английски, по-французски, по-не­мецки и просил связать его. Никто не вышел. Тогда, коверкая слова, он произнес по-русски:

– Кто из поштенных гаспада желает завязить вэровка и цэп?

Минуту стояло молчание. Но вот поднялся толстяк, поправил пенсне и направился к сцене. За ним последовал лысый, длинный норвежец. Они начали связывать факира веревками: сначала руки и ноги, а потом окрутили туловище цепью. Толстяк с долговязым, довольные, сели на место.

Факир медленно повернулся к публике спиной, чтобы все видели, как он связан. Глухим, как из подземелья, голосом начал произносить магические слова, словно лягушка заквакала. Потом стряхнулся – и ве­ревки и цепь слетели с него шелухой. Зрители ахнули. «Зер гут![11] Про­метей!» – сказал кто-то. А один наш матрос заметил: «Вот это таке­лажник!»

Факир поднял цепь и веревки и потряс ими перед пораженной публикой. Затем небрежно кивнул головой и снова обратился к нам:

– Кто из поштенных гаспада жэлаэт завязить?

– Пойдем, свяжем этого белогвардейца, – шепнул мне Кожемякин.

– Ты шутишь! Он же маг!

– Перед «заячьей лапкой» не устоит, не то что перед печатным узлом.

– Печатным?! – вытаращил я глаза и даже приподнялся.

– Пойдем, свяжем! – настойчиво говорил мне Кожемякин. – Ка­жется, я узнаю этого факира. Если на левой руке, возле большого пальца, увижу темную ямку, – значит, он расстреливал меня.

Мы встали. Идем под смешки и шепот на сцену. Кто-то при­свистнул.

Факир с готовностью протянул нам руки. Кожемякин даже в лице изме­нился. Возле большого пальца мага действительно была глубокая тем­ная ямка, – по-видимому, ожог ляписом, который остается на всю жизнь.

Я смотрел, как Кожемякин связывает факира двойным печатным узлом. Да, это был тот самый узел, который синел на руке погибшего в тайге матроса!

Факир презрительно улыбался. Публика затихла. Маг проквакал волшебные слова, сильно встряхнул руками и... не развязался. С силой дернул еще раз. Не упали веревки!

Факир тряс руками. Из-за кулис вышел его ассистент, тоже в чер­ном, что-то сказал. Но маг не освободился. Публика кричит. Факир за­метался по сцене. В зале рев, свист.

– Пять минут! – заметил знакомый нам норвежец, глядя на часы.

Вдруг факир поднял связанные руки над головой и на чистейшем русском языке обратился к Кожемякину:

– Господин боцман, пожалуйста, развяжите секретный узел!

Кожемякин поднялся и громко, на весь зал, сказал:

– Белогвардейским контрразведчикам и шпионам русский матрос не развязывает руки!

И пошел к выходу.

Норвежец быстро переводил своим друзьям разговор Кожемякина с факиром. Рыбаки дружно захлопали.

Все наши матросы встали с мест и под гром аплодисментов поки­нули клуб.

Этим печатным узлом, а еще его называли любовным, связан у меня корешок альбома, где хранятся фотографии друзей моей комсомольской юности и товарищей, с которыми я потом много лет работал в ЭПРОНе.

В 1921 году, сразу после окончания гражданской войны, на Черном море появился частник водолаз, по прозвищу Сюнька. Настоящее его имя и фамилия были Семен Тотопельберг.

Имел он плохонький баркас с ветхим парусом, на котором маль­чишки ухитрились намалевать суриком красный череп с перекрещенны­ми костями – символ пиратства. Сюнька только ухмылялся, но парус не снимал.

На носу судна стояла лебедка для подъема добытого груза и ло­маная лодчонка за кормой. Команда у Сюньки – два инвалида: один, без ноги, – на водолазном аппарате, другой, одноглазый, – на сигнале стоял. Где поглубже, нанимал немую бабу качать воздух. Самое боль­шее у него было четверо работников. Что он им давал из добычи, – не­известно.

Сюнька делал пять-шесть выездов в месяц, и только в хорошую по­году. Спускался под воду сам. Водолазные рубашки текли. Выйдет на трап, приложит заплату прямо на мокрую рубаху – ничего, мол, на нее же вода давит, не отвалится, лишь бы отработать.

В погоне за выгодной добычей Сюнька погубил массу затопленных кораблей, еще пригодных для плавания. Если суда лежали неглубоко, он выламывал медные компасы, металлические ручки и другие части. Чтобы добраться до машин и содрать металл, Сюнька взрывал палубы и борта кораблей. Всю добычу он грузил на баржи и сбывал втридорога Рудметаллторгу, крупной в то время советской организации, с которой Сюнька заключил договор на поставку цветного металла. С одной сто­роны, Сюнька помогал Советскому государству, а с другой – наносил огромный ущерб.

Время было тяжелое. Только что кончилась гражданская война, и народное хозяйство молодой Советской республики находилось в состоя­нии разрухи. Для быстрейшего его восстановления вводилась временно новая экономическая политика – нэп.

Сахар отсутствовал, не хватало хлеба. Страна остро нуждалась во всем. Обескровленным войной фабрикам и заводам требовались станки и металл.

А на дне Черного моря лежал почти весь флот. Заниматься судо­подъемом еще было некому. Вот и стал владычествовать здесь, наживая большие барыши, Сюнька-пират. Когда появился ЭПРОН – экспедиция подводных работ особого назначения, ему немало пришлось побороться с этим пиратом. Водолаз ЭПРОНа Тимофей Сезонов вспоминал:

«В 1925 году мы поднимали очень ценный груз с железной баржи «Наваль». Врангелевцы при отступлении утопили ее на большой глу­бине. «Наваль» была загружена токарными и фрезерными станками с николаевского завода. На ее палубе лежали громадные чушки крас­ной и желтой меди. А в баллонах – серебро в стружках.