Алексей Бондин - Лога

Впереди их плыло знамя с лозунгом: «Да здравствует демократическая республика».

Опираясь на трость, Скоробогатов пошел тихонько рядом с шествием, пропуская людей и знамена. Люди пели:

Одни проходили, другие шли и пели:

Особенно надсадно пел один веснущатый рыжий парень, широко разевая рот, и сосредоточенно смотря в спину идущим впереди.

Группа пленных австрийских солдат несла большой плакат:

«Угнетенным народам нужна свобода».

Проходя мимо дома Столярова, Скоробогатов увидел в открытом окне Татьяну. Возле нее стояла худенькая белокурая жена Столярова. Татьяна бросила в толпу несколько живых цветов. Большая пунцовая роза упала на плечо Русинова. Макар остолбенел: рядом с Русиновым шла Мария Петровна Маевская и Ефим Сизов. Маевская была бледна и как будто стала выше ростом. У Сизова над головой колыхалось знамя и порой прикрывало его.

«Долой войну — вся власть советам», — прочел Скоробогатов. На сердце стало тяжело и тревожно. Он зашел к Столярову. «Выпить бы крепко сейчас», — подумал он.

Татьяна его встретила улыбкой. Румянец играл на ее всегда бледном лице. Скоробогатов исподлобья взглянул на жену.

— Ты это на каких радостях цветками обрасываешь?

— А что ж? — спросила Столярова.

— Ничего, только я чтобы больше этого не видал. — Он зло сверкнул глазами. Татьяна побледнела, выпрямилась и вышла.

— В социалисты записалась? — крикнул ей вдогонку Скоробогатов.

Запустив руки в карманы, он подошел к окну. Шествие лилось. Песни смешивались в общий нестройный гул.

«Вся земля крестьянам», — прочитал он надпись на проплывающем мимо знамени. Ему захотелось взять цветочный горшок и со всего размаху запустить в толпу.

— Правда, величественно, грандиозно? — проговорила жена Столярова.

Он обернулся, посмотрел на ее лицо с нездоровым румянцем на щеках, и сказал, сдерживая злобу:

— Для кого как…

— Замечательно!

Они наблюдали за шествием молча.

— За что вы обидели Татьяну Сидоровну?

— Не обижал я ее.

— Ушла она…

— Пусть.

Он не хотел и думать о жене. Маевская заслонила собой Татьяну. Его мучило неукротимое желание — увидеть Марию Петровну.

Пришел Столяров веселый и возбужденный.

— Видали? — спросил он, торопливо раздеваясь.

— Видал.

— Ну, как вам это нравится?

Скоробогатов усмехнулся и пожал плечами.

— Непонятно?.. Славная революция, которую мы так долго и терпеливо ждали! — сказал Столяров.

«Ждали, а не делали», — подумал Скоробогатов. Он вспомнил встречи у Маевских с Русановым, с Губковым, Лопатиным.

— Ну, а теперь что будет? — спросил он Столярова.

— А теперь?.. Теперь будет борьба…

— С кем?..

— С анархией!

На столе появилась бутылка крепкого коньяку. Столярова и худенькая черноглазая горничная приготовляли чай.

— Я думаю, что ты теперь должен получить депутатское место в Думе, — сказала Столярова.

— Ну, что — Дума! — отозвался муж. — В Думу я не пойду. Теперь мы пойдем в Учредительное собрание.

— Там и учредят порядок, — насмешливо проговорил Скоробогатов.

— Да!

Столяров заговорил, ероша пушистые волосы.

— Сегодня будет исключительно интересное собрание. Сегодня будет выбран наш местный орган самоуправления. Сегодня будем воевать!

— С кем?..

— С рабочей партией!

— Побьют они вас.

— У нас больше аргументов. Мы должны стать во главе руководства.

— Почему обязательно вы?..

— Эх, батенька мой! Интеллигенция — застрельщица революции. Право наше. Поедемте, Макар Яковлич! Для вас будет поучительно. Вы же профан в политике, а вам с вашим большим делом без политики будет теперь очень трудно.

— Нет уж, вы валяйте, а я на ваше собрание не пойду. Сам-то я здесь, а ум-то у меня там — на руднике.

И Скоробогатов рассказал Столярову историю на Безыменке. На лицо адвоката упала тень.

«Завинтились, обалдели», — думал Скоробогатов по дороге домой. — «Завели канитель!» Он заперся дома на ключ в своей комнате и открыл тяжелый сундук. Пересчитывая золотые монеты и пересматривая в желтых замшевых мешочках платину и золото, он думал: «Подожду сдавать. Дома лежит — хлеба не просит».

Утром, чуть свет, он уехал на Безыменку. Дорога почернела, оттаяла и лежала навозным бугром, проваливаясь под копытом лошади. Кой-где уже видны были на припеках большие проталины. Каллистрат, ерзая на сиденьи, рассказывал о вчерашнем собрании. Завалившись в угол кошевки, Скоробогатов слушал его.

— Шумели вечор долго, так ничего не порешили. Ляксандру Василича Столярова выбрали начальником милиции, а потом снова перебрали, — негож оказался.

— Почему?

— Да как выбрали, значит, ну, велели сейчас идти и Посадить в каталажку купцов — товары будто они припрятали, а он и говорит: «Не могу, говорит, — пока факты не представились»… Ну, и того… Выгнали… А Ефимка-то Сизов, какой говорок стал. Вышел и заговорил. Да так складно, каналья, говорил, как по-писаному.

— Про что говорил? — спросил Скоробогатов.

— А насчет всего говорил. Смело, каналья, говорил Вот и посмотри… Хм?.. Ефимка?.. Давно ли до нижней тубы сопля гуляла, а теперь говорит дельно.

Скоробогатов сердито его оборвал:

— «Говорил, говорил», а о чем я тебя спрашиваю?

— Да все насчет рабочего классу. Слобода, значит, теперь. Все-то не упомнишь. Гурька Сошников тоже злой ходит… Подошел ко мне вечор и говорит насчет Акимовских логов…

— Ну?..

— Ну, я-то что?.. Какое мое дело?..

— Чего он говорил?..

— Да много говорил, тебя поминал. Михайла Малышенко, говорят, из тюрьмы вышел. Настя-то, ревет от радости. Натосковалась баба, немудрено… Влип тогда парень, и ни с чего влип.

Каллистрат рассказывал все новые и новые истории. Он сидел в полоборота к Скоробогатову и все время переваливался на сиденьи, следя за ходом лошади. Его выжженный глаз странно мигал, а в морщинах пряталась улыбка. Скоробогатову казалось, что Каллистрат не договаривает, какая-то скрытая мысль не позволяет ему говорить откровенно с хозяином.

На прииске Макар несколько успокоился.

— Все обстоит хорошо, благополучно, — доложил Телышков. — Эти уехали… А шуму было много. Они сами-то меж собой несогласны. Мишка Лопатин да этот широкорожий матрос больно яры, а остальные говорили не то: «— Пока, — говорят, — власть у Думы». Мне солдат говорил: «Анархию разводить не дадим».

Через несколько дней рано утром Скоробогатов услышал настойчивый стук в дверь. Телышков, расстроенный, вбежал и, захлебываясь, скороговоркой выпалил:

— Макар Яковлич! Давай скорей одевайся… На Акимовские проехали старатели. Работать хотят там. Гурька Сошников меня обругал, назвал сукой.

Скоробогатов поднялся. Лицо его исказилось, потемнело.

— Вот время проклятое пришло! — жалобно сказал Телышков.

— Не ной! — злобно крикнул Скоробогатов. — Тебе чего больно стало?.. Убирайся отсюда к…

Телышков удивленно раскрыл глаза и боязливо вышел иэ комнаты.

Поспешно одевшись, Макар разбудил Каллистрата:

— Седлай лошадь!

Тихое весеннее утро грело землю. Местами уже густой щетиной проростали тонкие иглы травы. Осмотрев браунинг, Скоробогатов выехал на Акимовские лога.

Дорогой он нагнал Никиту Сурикова. Суриков поспешно и деловито шел, опираясь на толстый батог.

— Куда это ты торопишься? — спросил Скоробогатов.

Не сбавляя хода, Суриков сердито ответил, ткнув вперед батогом:

— Туда…

Скоробогатов догадался, что Никита тоже идет на Акимовские.

— Чего ты там забыл?

— Ничего не забыл, а надо, стало быть. Ты меня рассчитай. Я не буду больше у тебя караулить.

— А чего делать будешь?

— Чего делать? Робить надо! Вон эти все хотят робить, а я что? В поле обсевок, что ли?.. И мне, поди, места хватит.

— Где?

— Ну, а там. На Акимовских-то.

— А кто вам даст робить там? — сощурив глаза, сказал Скоробогатов.

— Спрашивать не будем… Кого теперь спрашивать?.. Слобода теперь ежели полная!

— Мои лога-то — сказал Скоробогатов, но в его голосе не было прежней уверенности. Он только сейчас подумал, что едет туда зря, что все равно ему ничего не поделать с народом, который хлынул на запрещенные места. Даже Никита и тот почуял какую-то свободу.

— Законов еще нету таких, чтобы брать чужое, — добавил Скоробогатов, помолчав.

— Ну, законы… Знам мы все законы… Народ теперь сам законы устанавливает, бают люди-то!

— Кто?

— Ну, не слыхал, поди?..

Не глядя на Скоробогатова, Суриков зашагал по влажной дороге, сердито тыча батогом в землю.