Владимир Федоров - Белая Невеста

— Пистолет? — подсказал Пека.

— Э! Все равно не поймешь!

Петушок бесцеремонно снял с орлиного носа хмурого князя темные очки, напялил на свой облупленный носик, посмотрел на небо.

— Так они у тебя зеленые?

— Старик! Синее небо — это банально.

— И вода зеленая! И ты зеленый! — не отставал Пека. — И вон палка зеленая плывет!

— Какая еще палка?

Князь Белоневестинский вскочил из каменной ванны как ужаленный. Он так шибко летел по воде, будто плясал какой-то диковинный танец.

— Змея!

Я глянул в чистую воду.

— Какая змея? — И схватился за живот. — Обыкновенный ужака! Безобидная тварь. Не то что твой парень с божьей искрой — на людей не бросается.

— Не люблю пресмыкающихся! — У князя зуб на зуб не попадал. — Жара, а вода ледяная. Спустимся вниз.

Мелкая речушка тихонько катила камушки.

— Ласковая! — кивнул я на нее.

— Угу! — буркнул Константин Сергеич. — Мать этого головореза тоже ласковая…

Из-за кустов орешника показался бетонный столбик. Тот самый, про который мне когда-то не стала рассказывать разговорчивая водительша. Подхожу ближе. На нем потемневшая стальная пластинка:

«Старшина первой статьи Георгий Степанович Васьков. 1939–1963. Трагически погиб на этом месте, спасая утопающих».

Верещат цикады. Мелкая речушка камушки моет. На верится… Думаю: «Как же ты не сберегся, старшина первой статьи Васьков? Как тебя одолела эта по-кошачьи ласковая, тихая речушка?» И вслух бормочу:

— Ласковая…

Рядом бурый старик в белой войлочной шляпе под удочками согнулся. Смотрит на меня, головой качает.

— Зачем говоришь: ласковая? Не верь, дорогой. Притворяется! Нет дождя — журчит, есть дождь — шумит.

— А когда будет дождь? — поинтересовался Пека.

— Когда на рога молодого месяца ведро можно вешать.

— Петушок, ты бы коняшку себе срезал, — посоветовал я.

— Есть дождь — шумит! — повторил старик. — Шел этот старшина с поезда к своей невесте. Отслужил. А дождь привязался, не отстает. Догоняют морячка две веселые дивчины на подводе. В бидонах — молоко. «Садитесь! Подвезем». Прыгнул на ходу. Подъезжают к этой самой речушке. А она кипит. «Девчата! Может, повернем?»— «Ха-ха-ха! Что вы за моряк?» Разогнались — и в самую круговерть. И пошло крутить! — Рыбак сердито глянул на сонные поплавки. — Подводу, дорогой, в море вынесло. Лошадей не нашли. А девчат моряк на берег выбросил. Успел. «За кусты цепляйтесь!» — кричит. А самого тащит… Вот памятник есть, а тела нет.

— Как так — нет? — спрашиваю.

— Не нашли. Видно, в море унесло. Только бескозырку тут с-под камней вынули. Отдали невесте…

Что-то назойливое мешало мне слушать старого рыбака. Оглядываюсь: а, это княжеский транзистор! Будто в нем туча комаров:

«Д-з-з!.. Д-з-з!..»

— Уймите! — прошу.

Смущенный Белоневестинский резко повернул рычажок.

Глядишь на эту потемневшую стальную пластинку и чуешь: вроде бы ты и вроде не ты. И что-то в душе поднимается такое, такое…

Подскакивает ко мне Пека-Петушок на прутике.

— Дядь Ван Ваныч! Что это за столбик?

— Это, Пека, не столбик, — говорю, — а маяк. Понял? Не только для моряков — для всех людей светит.

— «Ва-ськов… По-гиб…» — прочел Пека по складам.

— Погиб, — говорю.

— Дядь, а зачем люди умирают? — спросил присмиревший Петушок.

Назад ехали молча. Море вдалеке в лазоревом мареве. Над Белой Невестой — гора. За нее светлая тучка зацепилась. А поворотов!

Седьмой поворот тут прозвали Тещиным языком. Крутой, на сто восемьдесят градусов. Только я повернул, гляжу: впереди тугой узел белокурых кос. Она! Белая невеста за баранкой. Этого еще не хватало!

Кон Белон покосился на меня:

— Ив! Неужели так и будешь плестись в хвосте у этой местной амазонки?

Я пожал плечами:

— Извиняюсь, Амазонку ищите в Америке. А вот казачка-морячка тут есть!

А про себя думаю: «Шуруй, Шурыгин!»

Хотел я назло князю обойти эту белую невесту, а она в зеркальце заметила. Я за нею, она от меня, я за нею, она от меня.

— Чтобы новый «Запорожец» не обогнал допотопную бабью «Волгу»? — удивился Кон Белон. — А впрочем, осел не конь, «Запорожец» не автомобиль!

Пека-Петушок переметнулся на сторону гений:

— Мыльница на колесах!

Я молча терпел княжеские подковырки. Наконец не выдержал. Сколько лет на Белогорщине не превышал положенной скорости, соблюдал рядность, не пил за рулем! И только раз перевернул машину. Ехал с мелзавода в гололедицу и — трах! А тут… Эх, неприкаянная твоя душа!..

На небольшом подъемчике, где «Волга» притормозила, я рванул на всю железку. Белые придорожные столбики слились в белую стену. Восхищенный князь хотел высунуть голову. Но бешеный ветер сорвал с него роскошную шляпу-хлебницу.

— Дядь Костик Сергеич! Голова улетела… Гляди: над морем!..

— Настоящий мужчина всегда рискует! — кричал, не помня себя, Кон Белон. На радостях он включил свой комариный транзистор. — Олл райт!..

Шляпа свободного художника наконец приводнилась. Ее подхватили бойкие волны и понесли, понесли в чужую зеленоватую даль.

Тут, как назло, в моторе лихого «Запорожца» что-то забарахлило. Я резко переключил скорость. «Запорожец» протяжно взвыл, аж взвизгнул. Нас так толкануло вперед, что я чуть не вышиб лбом ветровое стекло.

Стоп, машина!

«Волга», боднувшая наш «Запорожец», стояла почти впритирку с ним. Бедняга ослепла на оба глаза: осколки фар валялись на расплавленном асфальте.

А из синющих глаз казачки, как с чистого неба, сверкнула молния.

— Извиняюсь… — пробормотал я.

— Теть, мы нечаянно! — всхлипнул Петушок. — Мы гнались за дядиной шляпой. А она уплыла за границу…

— Что ты мелешь! — возмутился князь, не выключая транзистора. — И вообще… кто, собственно, наскочил?

Белая невеста не замечала яростно дергающегося князя.

Ласково поглаживая Петушка по золотистому гребешку, она смотрела на меня, будто не узнавая:

— Вы что — новичок? Или наше солнышко повлияло? На поворотах, товарищ «Запорожец»…

— Умоляю: не читайте нам прописных истин! — Белоневестинский поморщился. — И вообще… кто вы такая?

— Общественный инспектор.

— Вы? — удивился я.

Она — гордая, красивая — никакого внимания.

— Вижу, ты, Пека, совестливее маминых квартирантов!

Ага! Вон куда клонит! Что я, что князь… А, может, Иван, ты и вправду не туда заехал? Нет, не знает она души Шурыгина!

— Безобразие! — вскипел князь, поправляя голубые шорты. — Выходит, инспекторской «Волге» можно таранить беззащитных «Запорожцев»?

— Я бы вам объяснила, кто виноват… — Белокурая усмехнулась. Ах, как ей шла эта усмешка! — Но вы, по-моему, еще не выросли из детских штанишек.

— А я, извиняюсь, вырос, — говорю. — Разрешите уплатить?..

— Как-нибудь обойдусь! — Колючей веткой она ловко смела с асфальта битое стекло. А на переносице лучистые морщинки сбежались. — Отложите на обратный билет.

— Не беспокойтесь, Нина! — вырвалось у меня.

Глаза князя округлились.

— Ив, так вы знакомы? Друзья мои! Не забывайте: наши тела могли висеть вон там, на зубьях скал. Нина! Мы чудом уцелели… Чего ж нам спорить? А? Где же мой термос с бодрящим эликсиром? — И, изогнувшись, полез в семейный танк. — Жизнь слишком сурова, чтоб ее не украшать.

— Не украшайте, товарищ Белоневестинский! — Нина тихонечко дернула его за сорочку. — Иначе отберу права.

— Откуда вы меня знаете? — удивился художник. — Что за чертовщина!..

Нина, поднеся палец к губам, перешла на таинственный шепот:

— Тсс! Куда старомодным чертям до ваших художеств! Обмывали заграничный костюм в «Золотом якоре»? А потом еще на подстриженную лавровишню, как на пружинный матрац, завалились…

— Курорт нуждается в легендах… — буркнул князь.

— А вам, товарищ «Запорожец»… — она насмешливо прищурилась. — Все же не советую почивать на лавровишне!..

Над нашими головами весело просвистела ее колючая ветка.

— Амазонка! — пробормотал потрясенный Кон Белон уже в машине. — Ив, друг! Я становлюсь легендой!..

— Вы, — говорю, — все можете!..

Белоневестинское ярое солнце решило доконать мое сердце. Ну и жарища! Мы завернули на Золотой пляж, где кишел палаточный лагерь дикарей. У меня глаза разбежались.

Палатки из брезента, простыней и разноцветных одеял. Зачехленные и распахнутые семейные танки. Газетные треуголки, белые плечи, загорелые руки. Сам черт ногу сломит!

— Водопад приелся!.. — бормотал Кон Белон. — А вот море… Море пока освежает!..

бойко отчеканил Петушок.