Мария Прилежаева - Третья Варя

— Раздобыть машину или другой экипаж и следовать по назначению. Тебе улыбается, скажем, «Волга»? Или ты не пренебрежешь и телегой, запряженной сивой кобылой?

— Не пренебрегу и пешком.

— Неплохо, будь десятка на два поменьше годочков. Поищем-ка транспорт.

Он направился своей решительной военной походкой к станционному зданию. Это было каменное здание дореволюционной прочной кладки, приземистого, тяжелого стиля. Невольно хотелось пригнуть голову, входя в его низкие двери. По обе стороны станционного здания стояло по ларьку, набитому дешевеньким, невзрачным товаром; позади, прячась до крыш в жасминовых и сиреневых зарослях, расположились флигеля служащих, сараи, сараюшки, погреба, колодец, поленницы дров; дальше шел луг, весь облитый росой, сверкающий тысячами серебряных капель; еще дальше дубовый, недавно одевшийся лес. Все это — жасмины, сирени, луг, лес — звучало, звенело. Отовсюду летели щебет и свист. Звонкое, удивленное какое-то кукование доносилось из леса. В кустах шумно возились воробьи. Петух на плетне, с великолепным, как разноцветное опахало, хвостом, упоенно и гордо пробовал свой петушиный, неотразимый для куриного населения голос.

— Ах, — сказала Варя, — как здесь весело! Здесь хочется пожить.

Немного спустя в низких станционных дверях показался дед и поманил ее пальцем.

— По щучьему велению, по моему хотению машина подана!

И правда, позади станции Варя увидела «газик». Квадратный, с брезентовым верхом, с ярким лазоревым кузовом! Молодой человек в соломенной шляпе тер тряпкой запыленное смотровое стекло. При виде Вари он бросил тряпку под переднее сиденье.

— Скоро! Заждались!

Он был высок, тощ, в высоких сапогах и синей прорезиненной куртке на «молнии», с накладными карманами, очень эффектной.

— Бегом, пионер!

Это относится к Варе? Никого, кроме нее, в красном галстуке возле не видно.

Она хохотнула, развеселившись еще больше, и бегом подбежала к машине. Он влез в машину, включил мотор. Машина крупно задрожала, готовая ринуться в путь.

— Повезло, — сказал Варе дед. — Случайно оказался на станции товарищ агроном из колхоза «Привольное». Двадцать километров мы с тобой, пожалуй, до вечера прошагали бы.

— Двадцать пять. Занимайте места, — сказал агроном.

Они заняли места: Варю пропустили на заднее сиденье, дед сел рядом с агрономом. Дверца захлопнулась, и, ныряя в ухабах, гремя в задке кузова чем-то железным, вздымая позади курчавые клубы белой пыли, «газик» покатил в Привольное.

— Ближней дорогой поедем, — сказал агроном.

— Знаешь, зачем он был к поезду? — сказал Варе дед. — Какие-то сверхредкие семена гороха с этим поездом товарищ прислал. Горох какой-то сверхредкий.

Агроном промолчал.

— В пакете два десятка горошин, — сказал дед.

Агроном молчал.

— Двадцать пять километров сюда, двадцать пять обратно. Из-за двадцати горошин, — повторил дед, явно желая втянуть его в разговор.

Он все молчал.

Дед искоса на него поглядел, обиженно кашлянул и насупился.

— От самой Москвы всё удачи, а у цели возьмет да сорвется, — после паузы в задумчивости самому себе сказал дед.

Агроном и сейчас не откликнулся. Он до странности не проявил интереса к приезжим.

Они въехали в лес.

Дубы стояли в нем редко и высоко под широкими сводами крон. Толстым ковром лежали на земле прошлогодние ржавые листья, от рыжины рябило в глазах. Тонкие прутья подлеска, спрятанные от солнца кровлей дубов, едва начинали пушиться.

— Просторно в лесу, по-весеннему, — сказал дед.

— Гм! — неопределенно отозвался агроном.

Дед внимательно на него поглядел, слегка улыбнулся и продолжал:

— Славный лесок. Привольновский?

— Что? Гм… кажется.

— Понятно, — усмехнулся дед. — Не местный.

— Кто?

— Вы… Приезжий?

— Приезжий.

— Со студенческой скамьи?

— Д-д-да.

— Давно?

— Гм… первый год.

— Точнее — первую весну. Точнее — нет месяца.

— Кто вам сказал? — удивился агроном.

— Вижу. Бычитесь. В себе не уверены.

— Еще чего! — сердито вспыхнул агроном.

— Вон и загореть не успели. Ленинградец?

Агроном кулаком столкнул шляпу со лба назад и озадаченно уставился на деда. Впрочем, не дольше секунды — «газик» вильнул. Он вмиг его выправил. Осторожно нагнулся к рулю. Некоторое время вел молча.

— А водите хорошо.

— Кто вам сказал, что ленинградец?

Дед довольно усмехнулся:

— Немного наблюдательности, немного догадки, немного чутья.

— Ну, а мы кто? А мы? — спрашивала Варя, подпрыгивая на заднем сиденье.

Она подпрыгивала от толчков, радости и необыкновенности этого утра, этой поездки в брезентовом «газике» по деревенским дорогам. При каждом толчке она едва не тыкалась носом агроному в плечо. Железный бидон, гремя, катался у нее под ногами, она с ним сражалась, стараясь отпихнуть. Ухаб. Вниз! Вверх!

— А мы кто? Ну? Немного догадки…

— Куртка выдала, — сказал агроном. — Ленинградец, верно, и не загорел еще, верно…

«Газик» вылетел из дубового леса и спустился в низину. Дорога, развороченная грузовиками, стала труднее, почти непроезжей. В грубоких колеях стояла жидкая грязь. Чавкала под колесами, летела ошметками в стороны. Вдруг забьет, как из шланга, фонтаном. «Газик», напрягая силы, кряхтел.

— Черт, забуксуешь, чтоб ему!.. — выругался агроном. — Извините.

— Ничего, — сказал дед.

Пока «газик» выбирался из грязевой лужи в полметра глубины, полкилометра длины, они напряженно молчали. Такого грязевого разлива Варя еще не видала! Выбрались. Обошлось без буксовки.

Агроном остановил машину, выскочил поглядеть, что стало с кузовом. Что стало с лазоревым кузовом! Где небесная его голубизна!

— Надо было в объезд, — сказал агроном, надвинул шляпу на лоб, влез в машину и погнал как сумасшедший по ровненькой, словно катком выкатанной, зеленой равнинке. Такой чистенькой, гладкой, будто и не было только что чавкающей топкой низины позади.

— Немного наб-лю-да-тель-но-сти! — напевала Варя.

— Удивляюсь, что в дачах? — сказал агроном. — Чепуха на постном масле!

Вот что, он их принял за дачников!

Среди дачников встречаются плохие и хорошие, умные и неумные, ничем не знаменитые и выдающиеся люди, но агроном из колхоза «Привольное» к данникам как таковым относился со скукой.

Пусть это был предрассудок, агроном пренебрегал данной категорией советских граждан. Он считал их какими-то ненастоящими гражданами, прозябателями. Извините, конечно…

— Дана задача, — сказал дед, — двое граждан в летнюю пору приезжают из Москвы в живописное село на Оке. Зачем? Решение первое — дачники. Классический пример шаблонного мышления.

— Отпадает? — спросил агроном, столкнув со лба шляпу назад.

— Ох, и хочется знать, зачем двое граждан приехали из Москвы в живописное село на Оке! Не на дачу — зачем же? Зачем же? Зачем же? — дразнила Варя, веселясь и прыгая на заднем сиденье.

— Зачем же? — равнодушным тоном повторил агроном.

— О Клавдии Климановой слышали? Вот вам!

Он так круто обернулся, что Варя едва успела откинуться на заднюю спинку. Машина вильнула. А как раз яма. Он едва не свалил машину в яму, только его водительская квалификация спасла их от аварии.

— Едем к Климановой Клавдии, да, — сказала Варя.

Он рванул тормоз. Машина стала. Он сдвинул шляпу на лоб, оперся локтями на руль и изумленно деду:

— Фантастика?

— Не фантастика. Мы едем к Климановой Клавдии, — сказал дед.

Хорошо жилось до войны в селе Привольном Климановым! Справный был дом, залюбуешься. И что редко, что в наше время почти исключительно — вся семья вместе, никто не убежал из колхоза.

Бегут из разоренных колхозов. В Привольном перед войной колхоз жил небедно. Во владении богатейшие заливные луга. Пашни близкие. Скотина ухоженная. Председатель не вор, не дурак. И не пьяница. Оттого и колхозники жили с достатком.

И Климановы жили ладно и дружно, крепкой, работящей семьей. Отец работал конюхом. Когда в двадцать девятом в Привольном обобществляли хозяйство, свою животину на колхозный двор свел, так и остался при конях. Спросите любого, никто не скажет о Климанове худо. Обыкновенный колхозник, речей не умел говорить, наград и отличий за трудовую жизнь не добился — работал на совесть, только и всего. А это много — работать на совесть! Если бы все-то на совесть работали! И еще — плохого людям не делал. Не любил делать людям плохое.

О сыновьях тоже худа не скажешь. Сыновья росли трезвые. Отца и мать уважали. Правда, люди говорят: «Женятся — переменятся». Но это когда-то… А пока холостые, ребята не стремились покинуть отцов дом в Привольном. Один после армии работал механиком в тракторном парке, другой — учеником кузнеца.