Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens»

— Куда он денется! — прохрипел Командир, резко поворачивая вертолет.

Стукнул выстрел, от сланцевой глыбы брызнули осколки.

— Не трать патроны! — крикнул Штурман. — Скажу, когда бить!

Машина догнала зверя. Командир уравнял скорость… Медведь несся по щебенке, валунам и моховым подушкам, шарахаясь от вертолетной тени, когда она накрывала его.

— Смотри, во чешет! Во дает зверюга! — возбужденно кричал Штурман и тыкал рукой в спидометр. Стрелка колебалась в границах цифры «70». — Наверху его надо прихватить, на просторе! Готовься!

Но медведь, немного не добежав до последней перед вершиной террасы, перекинулся через голову и полетел вниз.

— А?! Что делает?! Уйдет, падла!

— Вррешь, не уйдет! — Командир опять положил машину в вираж. — У нас техника! Догоним:!!

Вэлвын сжался в тугой комок.

Вертолет вновь поравнялся с медведем.

— Бей! — крикнул Штурман.

Снова грохнул выстрел. Кэйнын упал и покатился по осыпи, поднимая тучи песка. Тяжелой глыбой пролетел сквозь ольховник, кусты ивы и шлепнулся на спину среди разбросанных оранжево-розовых рыб. Птица Человека повисла над ним, ревя могучим голосом, повертела в стороны хвостом и стала медленно снижаться. Кэйнын задрал лапы, замахал ими и закричал:

— Уу-у-уму-мгу!

Крик его был так силен, что на мгновение заглушил вопли Птицы Человека. Она повисла совсем низко и взревела таким жутким голосом, что Кэйнын собрал остатки сил, вскочил и бросился в воду. Когда медведь был уже на середине Реки, опять раздался выстрел, Кэйнын дернулся, из пасти его вместе с последним криком: брызнула кровь, и он упал боком в поток. Голова Кэйнына еще повертелась, далеко разбрызгивая кровяной фонтан, но наконец бессильно откинулась. Фонтан иссяк.

Птица Человека еще повисела над Кэйныном, ревя победным голосом, затем боком двинулась в сторону и села на косе. Рев умолк. Обвиснув, замерли крылья. Из брюха птицы выпрыгивали люди.

— Сейчас, братцы, сейчас! — Радист шлепнулся задом на гальку, сбросил унты, натянул болотные сапоги и побежал к Реке. Воды было до колена. Кэйнын лежал метрах в трех от нижнего среза переката. Поток бил Радиста по ногам, несколько раз больно стукнули рыбы.

— Здоров! — крикнул Радист. — Полтонны, как пить дать! А лапищи-то! А шку-у-ура — аж блестит! Ленке шубу — весь поселок обалдеет! Есть же господь на свете, послал подарочек!

— Это почему — Ленке шубу? — крикнул с берега Штурман. — А если мне доху?

— Обойдешься! — крикнул Радист. — Сам бы и стрелял!

— То есть? Ружье-то чье?!

— Без ругани! — сказал Командир. — Три шапки нам, да Ленке с моей Марьей на шикарные воротники, да еще…

— Ребята, сносит! — вдруг тревожно крикнул Радист. — Веревку!

Он ощутил, как поток вымывает из-под ног гальку, ноги грузли, образовавшиеся ямки ползли к срезу переката. Радист глянул на дно у бока медведя. Там крутился целый хоровод ярко раскрашенного галечника. Медведь тонул и полз к омуту.

Радист отчаянно вцепился в заднюю лапу и сразу ощутил свое бессилие. Легко и свободно поток потащил его следом за медведем. Галька поехала под ногами, вода жгуче плеснула в сапоги. Радист бросил лапу и, мокрый по пояс, рванулся назад.

— Бросай к чертовой бабушке! — крикнул Командир.

— Держи-и! — кричал Штурман. Размахивая нейлоновым шнуром, он несся от машины.

Радист вышагал на берег и опрокинулся навзничь, задрав вверх ноги. Из сапог хлынула вода.

— Эх, ну как же мы сразу-то! — Штурман бухнул шнуром о камни. — Вот остолопы! Ведь знаем, что не держат перекаты… Может, ниже вынесет, а? Достанем как-нибудь?

— Вынесет, гы! — досадливо крякнул Командир. — Жди! Это ж зимовальная яма. Она метров на девятьсот во-о-он за поворот уходит. А глубину никто не мерил, но по опыту могу точно сказать: не менее двадцати метров.

— Пропала шкурка, — растерянно озираясь, сказал Радист. — Да помогите же сапоги снять, задубели ноги!.. А рыбы-то, рыбы! Он, выходит, рыбачил?

— Действительно, накидал, — сказал Штурман. — Ну, жаден, зверюга! Да ему вовек столько не слопать. Мозга-то без тормозов. Бьет-громит, пока не устанет. Или наш брат, человек, не осадит. Сколько добра погубил! Поселок месяц кормить можно. Нет, что там ни говори, а стрелять этих лохмачей периодически нужно, иначе каюк среде: опустошат хуже браконьеров.

Смутная тревога овладела Командиром. Машинально он помог Радисту стянуть сапоги, и, пока тот ковылял босиком к унтам. Командир пошел вдоль косы.

— Крук! — четко сказал Вэлвын, словно зафиксировал событие. Командир посмотрел на него и полез на морену. Наверху он увидел многочисленные норы. У широкой, просторной, вроде парадного подъезда, сидела евражка с куском рыбы в лапах.

— Что, воруем? — спросил Командир. — Нехорошо, брат еврага.

— Цвирик-рик! — сердито крикнула евражка и исчезла в норе. Командир повернулся. За бугром по увядшим кочкам пушицы прыгала росомаха, тащила рыбину. Жулики… Один с сошкой, семеро с ложкой, так? Да-а, кругом норовят…

Тревога улеглась. Командир вздохнул и пошел вниз. Из кустов ольховника языком огня метнулась лиса и исчезла за каменным развалом. Тут и там лежали в кустах остатки недоеденных гольцов, а далеко от переката вдоль плеса убегал песец… Смотри-ка, вся тундра собралась. Неужели медведь их не видел? Да нет, смешно: десяток метров от берега… Тут что-то другое… Как понять? Дружеский обед, что ли? Специально на всех ловил? Не может быть…

Снова вспыхнула тревога и уже не отпускала. Мысли вертелись, вокруг очень важного, но никак не могли вызвать какое-то воспоминание…

На берегу Штурман тряс пыльный, заляпанный смазкой мешок.

Подошел и Радист.

— Рыбу хоть… — сказал Штурман.

— Валяй, — кивнул Радист. — Ты что, забыл: лов в зимовальных ямах запрещен, а в Певеке во время хода рыбы инспектор Долгоносов каждый борт из тундры встречает.

— И-их, маму вашу! — Штурман швырнул мешок в сторону. — Пропадет все равно! А этого мешка на всю зиму хватило бы… Ладно, пошли, нам еще в бригаду…

Вот! Тревога вдруг стала ясной и понятной.

— Что же это мы натворили, ребята, — тихо сказал Командир. — Зверье-то к зиме готовилось, у них порядок такой, помните, Пынчек рассказывал: если рыбы не наедятся, мех на зиму слабый вырастет, зверь мерзнуть будет, болеть.

Штурман визгнул «молнией», распахивая куртку, и неуверенно протянул:

— Аза-а-арт…

Старый Вэлвын долго смотрел на людей, на опустевшую притихшую долину, на сверкающую Реку и огромную мутную тучу, выходящую из-за дальних гор. Чувство одиночества и печали овладело им. Вэлвын раскрыл клюв и тоскливо закричал:

— Крук-курр! Кру-у-ур!

Крик его, отскакивая от крутых осыпей, холмов и речных плесов, запрыгал вверх по долине, будто оповещая жителей тундры о темном деянии людей.

— Кричи не кричи — дело сделано! — зло сказал Радист Вэлвыну, ковырнул ногой угластую гальку и с силой поддал ее. Потом перевел взгляд в быстро темнеющее небо:

— Витаем… Герои… А тундра-то, тундра! Баклажаны в меду… Дай нам волю — мигом заглотим.

— Да, — тоскливо сказал Командир. — Воли-то, выходит, с избытком. Вот разума… Все мы можем. А что мы знаем?

В морозном воздухе густо пахло кровью. Окот шел по изрытому снегу, лицо закаменело, глаза в узких щелях век отсвечивали льдом. До Вальки долетал только шелест слов:

— Нырок… Мытлынэн… Конъачгынкен…

— Три… Пять… Девять… — Валька тоже считал. Малахай — в руке, от сбитых в колтун волос валит пар, капли пота висят на бровях, под носом, на небритом подбородке.

Олени лежали вдоль речки в неестественных позах. Один — на брюхе с растопыренными ногами, второй — откинув голову почти к спине, третий — изломанной бесформенной грудой. Вокруг чернели пятна крови. Окот несколько раз наклонялся к одному, особенно крупному, качал головой. На склоне — остатки важенки: клочья шкуры, хребет, рога.

Следы стаи повернули от речки к сопке.

— Двадцать восемь штук в полчаса! — ужаснулся Валька. — А съели только одну. Ну, гады! А я не верил, когда рассказывали…

Ночная темень таяла в розово-зеленых лучах, стали хорошо видны разбросанные вдоль путаных верениц волчьих следов убитые олени. Хищники прошили трехтысячное стадо, разделив его надвое. Одна часть в ужасе выскочила к вершинам гряды напротив, вторая — сюда.

— Слышь, дед, сколько волков было, как думаешь?

— Нэръа-мытлынэн, — ответил Окот. — Сьемь.

Следы от места трапезы уходили вверх веером. Вот самый крупный. Валька присел, приложил ладонь к отпечатку. Вся кисть! Смерить бы чем… А, спичками. Так. Семнадцать сантиметров? Да-а! Самому не верится, а расскажешь… хы…