Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника

— Погоди, — засмеялся Николай. — Значит, корову-то… Ты увел?

— Да что вы! — с младенческим простодушием воскликнул Алешка. — Избави бог! Коровку — ее на самом деле миша лесной задрал. Он, понимаете, задрал коровку и в валежник упрятал. Для планомерного самоснабжения. А я что? Сами посудите: ну порядок это, чтобы в военное время медведь колхозную говядину жрал, а трудящийся тыла лапу сосал? Вот и я так решил. Перетырил мясо-то в другое место. Медведь с обиды поорал-поорал и ушел. Туда, значит, где цивилизации поменьше… А меня ни за что ни про что в кондей!

Папироса у Алешки потухла, он не замечал, с азартом продолжал рассказ:

— Посадили, значит… Ну, думаю, кончил срок ты, Овчаренко! Попадешь к Черноиванову — и каюк. У этого не выкрутишься, родного отца упечет!.. Но тут мне повезло, — с удовольствием вздохнул Алешка. — Считаю, повезло на всю жизнь. Потому что вызвал меня на допрос сам Пал Палыч, старший уполномоченный, майор.

«Где мясо?» — спрашивает у меня. «Нету мяса!» Он опять свое: «Я, говорит, тебя знаю, Овчаренко. И мясо ты в котельной варил, нам все известно!»

Отвечаю, что варил я грибы, а за ложные показания надо привлекать тех, которые мясо от грибов не отличают!

Николай смеялся до слез.

— Чего же ты отпирался? — спросил он. — Рассказал бы ему все, как было. Про медведя.

— Еще чего! — возмутился Алешка. — Ведь они какие! Они скажут: «Сдай мясо в колхозную кладовую!» Это дураком надо быть, чтобы шкурой рисковать ради накладной! Да и кладовщика ихнего я знал — сам добрый медведь! Не одну коровку, судя по роже, задрал… Не сознаю́сь — и точка. Пал Палыч, понятно, тепло, по-отечески, похлопал меня по плечу: «Иди посиди, говорит, — может, одумаешься…» И — на строгое содержание меня…

Да-а… Сижу месяц, сижу второй. Там, на Красном ручье, братва уже и мясо подчистила, а я все загораю в кондее. «За что страдаю?» — думаю. Терпение лопается…

Вдруг вызывают. Пал Палыч за столом, а посреди кабинета сидит наш кочегар Глушко, глазами хлопает. Очная ставка.

«Садись, Овчаренко, — по-доброму предлагает Пал Палыч и другую табуретку ставит для меня, рядом с Глушко. — Признавайся, говорит. Песенка твоя спета!» Ну, делать нечего… Потрогал я табуретку, смотрю — выдержит. Поднял ее — и так легонько, с маху, ею Глушко по черепу!

Ну, Пал Палыч, конечное дело, возмутился, топает ногами, а Глушко на полу лежит, не двигается. Опасается, как бы я его другим разом не кончил… От всех своих показаний, понятно, отказывается. Вынесли его в первую помощь, а Пал Палыч начал из угла в угол ходить, сапогами скрипеть. Посмотрит на меня — плюнет, посмотрит другой раз — задумается… А на часах уже половина двенадцатого, пора и спать. Надоел я ему за долгие годы, видать, основательно. В печенках сижу…

Смотрю — собирается Пал Палыч домой. Папиросы в карман сунул, шинель накинул. «Выходи!» — говорит. Вывел меня на крыльцо, дал по шее и кричит вслед: «Уходи, сволочь, чтобы мои глаза больше тебя не видели!»

Николай, не переставая смеяться, встал, потянулся на носках, разминая плечи. Лучшего собеседника в незнакомом городе трудно было сыскать.

— Да… Добрый следователь тебе попался, Овчаренко! — сказал он.

Алешка понятливо кивнул.

— Вышел я из кондея на втором месяце. Кожа и кости. Жрать хочется… Чего же мне спешить на буровую, когда ночь кругом. Обошел я поселок, к фуражному складу меня потянуло…

— Конец-то будет?! — шутливо взмолился Николай.

— Вот самый конец и начинается, — успокоил его Алешка. — У самых ворот машина кузовная ночевала. И дернуло меня заглянуть в кузов… Одним словом, машина была груженая, в бумажных кулях из-под цемента овес привезли… Лафа!

Ну, взял я под мышку один мешочек и залился к буровой. Не успел из поселка отчалить, смотрю — наперерез двое оперативников с собакой. Тут уж я добровольно мешок положил на землю, сел на него и жду, чего мне скажут…

Вводят в кабинет, а Пал Палыч еще и с работы не уходил. «В чем дело?» — говорит. И на меня глаза пялит. Не поверите — я в этот момент покраснел… А Пал Палыч стоит посреди кабинета, желваками играет, и в глазах у него смертная любовь ко мне…

Отослал он оперативников, спасибо им сказал. Потом подошел ко мне вплотную, взял за волосы и тихо так спрашивает: «Убить, что ли, тебя? Отвечу по закону, но отмучаюсь… Бери мешок!»

И снова вывел он меня на крыльцо, столкнул, велел вперед идти. Слышу — сам за мной топает. Подвел к фуражному складу, остановил. «Клади, говорит, сволочь, на место!» Кинул я мешок в кузов — в нем не больше пуда и было, — жду. А Пал Палыч закурил, помахал спичкой и пошел тихонько от меня. «Проваливай к черту, говорит. Надоел ты мне, Овчаренко, хуже горькой редьки! Дашь ты мне спокойно жить или нет, паразит?» Тут рассвело, и я без приключений на буровую вернулся. Вот оно как было… С тех пор отрезал я, начал думать насчет военкомата. Может, вытащат из этой каши?

Николаю вдруг стало жаль разговорчивого и с виду простодушного парня.

— А на месте, значит, не ручаешься за себя? — спросил он.

— Почему? Сам-то я ручаюсь, да обстановка может колыхнуть… Хорошо, что я теперь на дальнем участке, там воров, считай, нету. Но ежели захотят, достанут.

Алешка глянул в усталые глаза Николая, чинно поблагодарил и встал. Время было позднее. Николай протянул ему новую папиросу — на дорожку.

У двери Алешка задержался:

— Как вас кличут-то, скажите на всякий случай.

— Горбачев.

— Спасибо. Пойду я, пора.

Николай пораздумал, окинул свою комнату приценивающимся взглядом и вышел следом за Алешкой убеждать дежурную насчет свободного дивана в коридоре второго этажа.

Нередко о величине и значимости предприятия судят по авторитету, известности, имени его руководителя. Николай не знал этого, но именно так, по первому впечатлению, по виду и осанке начальника, решил, что попал на крупное предприятие, на большое дело.

Его принял генерал Бражнин.

Статный седой мужчина в возрасте, с аккуратно зачесанными редкими волосами на крупном черепе встал из-за стола, резко и широко шагнул вперед.

— Здравствуйте, товарищ Горбачев. Прошу! — и указал большими серыми глазами на кресло.

Голос у него был сочный и властный, каждое слово получалось чеканным. Николая в первую минуту подавили и голос, и ромбы в петлицах, и орден Ленина на груди начальника. Отвечая на вопросы этого человека, Николай старался быть немногословным, точным.

— Значит, вам и буровым мастером пришлось поработать? — переспросил генерал, внимательно, словно врач, рассматривая Николая. И, выслушав утвердительный ответ, вдруг спросил: — Ну а что такое тайга, представляете?

— По кинокартинам, — признался Николай, — и еще… из окна вагона.

— Значит, представляете не только слабо, но и неверно. Ну, ничего, здесь увидите все в натуральную величину. У нас организуется новый участок на речке Пожме и впадающем в нее ручье. Район во всех отделах управления пока что именуется как сплошная «трудность»… Вот, — генерал обернулся к стене и карандашом широко обвел по карте синий развилок, густо испещренный штрихами, обозначавшими на топографическом языке заболоченность. — Газ нужен! И нефть — Ленинграду.

Он обратился к другой карте, с цепью красных флажков, обозначавшей передний край войны. Глаза генерала остановились на Баку, потом он перевел взгляд на Северный Кавказ. Привычным движением пальцев провел по волосам и вновь обратился к Николаю:

— Имейте в виду, что на Севере нефть ведет себя не совсем обычно. Вы слушали что-нибудь о «шнурковых залежах»? В Америке, например, говорят: «Нефть есть только там, где вы ее найдете». И в этом своя доля правды, видимо, есть… Но мы должны говорить по-другому: «Там, где залегает нефть, мы ее всегда возьмем! Найдем и поднимем в любых геологических условиях, в любом климате!» Для нас Юкон и Клондайк не были бы проблемой. Приходится лезть в тайгу и болота с тяжелым оборудованием и многотонными грузами, все это повседневная работа — и только.

Генерал протянул Николаю портсигар, закурил сам.

— Итак… работать будем на так называемой Пожемской депрессии. До наших геофизиков там вообще нога человеческая не ступала, если не считать блуждания дореволюционных компаний. Они не оставили никаких полезных данных… Крайний Север как промышленный край не только частной инициативе, но никакому другому государству не под силу.

— Надо умело и энергично организовать дело, — продолжал генерал. — Имейте в виду, что вы будете хозяйственником, начальником и командиром — как хотите это называйте. До получения точных результатов бурения у нас будет очень незначительный штат. Остальное уточните в геологоразведочном отделе. Будете вставать на партийный учет — от секретаря получите дополнительные советы и указания.