Олесь Донченко - Золотая медаль

Новая мысль поразила Марийку: не равнодушна ли Шепель вообще к любой профессии? Разве холодному сердцу не все равно, где работать: педагогом ли в школе, инженером ли на заводе? Да это уже и работой нельзя будет назвать…

Марию удивляло, что Шепель так ограничивает круг своих интересов. Разве можно так жить? Конечно, физику надо знать хорошо, но как можно советской девушке, комсомолке, не интересоваться политикой, искусством? Вспомнилось, как однажды Юля Жукова спросила у Шепель, читает ли она газеты. Шепель ответила:

— Ведь у нас каждую субботу проводится политинформация, я в курсе политических событий. Кроме того, это моя комсомольская обязанность читать газеты.

Марийка поймала себя на том, что задумалась и не сделала ни одного урока. Очень удивительно: как только она раскрывает учебник, сразу же появляется какая-то посторонняя мысль, какая-то мечта и мешает сосредоточиться. Вспомнила, что между пятерок (их так мало!) и четверок у нее затесалась даже тройка по украинской литературе. И до сих пор эту тройку она не исправила. Досадно — ведь она, Мария, имеет полнейшую возможность знать литературу. А вот в прошлом году она получила тройку даже на экзамене…

В чем же дело? Что мешает ей иметь пятерки по всем предметам?

Девушка с удивлением подумала, что никогда раньше не задавалась этим вопросом. Почему она до сих пор не задумывала над этим так серьезно, как теперь? Почему? Может, она незаметно для себя стала совсем взрослой?

Наверное, это так и есть. Впервые в этом году она будет иметь право избирать депутатов в Совет. И экзамены в этом году будут у нее особенные — экзамены на аттестат зрелости.

Знакомый стук в дверь, знакомые шаги. Мама!

Евгения Григорьевна пришла веселая, возбужденная. Дочь сразу догадалась, что у матери случился какой-либо большой успех.

— Марийка, чая! Ой, как хочу душистого, крепкого чая! А впрочем, я сама, сама!

Но Марийка уже побежала на кухню, зашипел газ, и когда через несколько минут она вернулась с дымящимся чайником, на столе уже стояли стаканы, сахарница и тарелка с кексом.

— О, кекс! — воскликнула Марийка. — Да еще и лимонный, мой любимый! Мама, ты что? Зарплату получила? Сегодня же только двенадцатое.

— Соседка долг отдала. Возьми этот кусочек, с поджаренной корочкой. Ты же любишь. У меня сегодня, дочка, хороший день. Подожди, сейчас все расскажу…

Дочь лукаво посматривала на мать, знала, что сейчас услышит от нее рассказ о каком-то удивительном зерне или об успешном опыте с новым сортом ржи.

Евгения Григорьевна работала научным сотрудником в институте генетики. Она вывела сорт засухоустойчивой пшеницы, которой на юге Украины уже было засеяно тысячи гектаров колхозных полей. На все лето мать выезжала с дочерью за город, где были исследовательские участки института.

Для Марийки это было наилучшее время. Они снимали уютную комнату в селе, на берегу небольшой речки, заросшей ивняком и камышом. За исследовательским полем на горизонте синел лес. К нему было пять километров, но Марийка часто ходила туда полевой тропой между высокими хлебами.

Любила она заплывать на шаткой лодчонке в камышовые чащи и там, затаившись, наблюдать, как на мелком плесе учатся нырянию дикие утята, как гоняются друг за дружкой длинноногие водные курочки, как деловито странствует куда-то черепаха или плывет, подняв вверх головку с желтыми пятнышками, старый уж.

Девушка вела дневник природы и в младших классах с увлечением собирала коллекции мотыльков, насекомых, составляла гербарий. Еще и сейчас можно найти между страницами книжек засушенный листок папоротника или какой-то цветок, а над этажеркой до сих пор висит искусное гнездо ремеза — пушистый шар с двумя входами: как рассказал девочке какой-то рыбак, это верный признак, что ремез и ремезиха поссорились.

Наверное, за это увлечение природой Нина Коробейник прозвала свою подругу Мавкай. (Тогда Нина впервые прочитала «Лесную песню» Леси Украинки).

Интереснее было на исследовательских участках, где работала иметь. Колосья с белыми марлевыми шляпками казались гребешками пены на игривых волнах. А как интересно было слушать рассказ матери о странных преобразованиях злаков, о гибридах, каких до сих пор не знала природа!

Целыми днями мать была в поле между колосьями, загорелая, в соломенной широкополой шляпе. В белом фартуке и с блестящим пинцетом в руке она была похожа на врача.

Марийка с чувством уважения и гордости следила за ее настойчивой работой. Чрезвычайное трудолюбие матери иногда вызвало у дочери удивление. Марийка спрашивала у себя: какая же внутренняя сила руководила матерью, что принуждало ее целые ночи просиживать в лаборатории с лупой в руках над кучкой колосков или зерна?

Неудача с каким-то опытом сообщала Евгении Григорьевне еще больше упорства и настойчивости. В такие дни она забывала, что надо есть, спать…

— Ну, мама, рассказывай, — не выдержала, в конце концов, дочь, когда мать села за стол и, обжигая губы, хлебнула из стакана. — Я уже знаю, по тебе вижу, что ты торжествуешь победу.

— Сейчас и ты будешь торжествовать со мной, Марийка! Хотя до окончательной победы еще далеко.

Она отодвинула стакан и, сияя глазами, чуть сдерживая радость, начала рассказывать:

— Ну, ты же знаешь, что в прошлом году я высеяла наилучшие зерна пшеницы моего нового сорта. Три тысячи зерен отобрала собственными руками — самых лучших, с замечательными признаками. Когда появились всходы, тысячу наиболее кустистых я осторожно пикировала и пересадила на грядку, как рассаду, только немного глубже, чтобы появился дополнительный корень. Ты почему так смотришь на меня?

— Мамочка, сколько у тебя терпения, настойчивости!

— А я может и рассказываю тебе это для того, чтобы ты училась работать с вдохновением. Одним словом — как поэты пишут стихи. Но слушай, слушай. Рассада раскустилась чудесно — тридцать пять стеблей с одного корня. А колосочки — каждый длиннее двадцати сантиметров! Рассчитала урожай — сорок центнеров с гектара. Ты это понимаешь?

— Понимаю, мам. Но что произойдет с новой пшеницей не на грядках, а в поле, когда ее начнут сеять?

— Подожди. Надо закрепить в ней кустистость и отборное зерно, чтобы это наследовалось в обычных условиях, понимаешь? А торжествую я потому, что была массовая проверка всходов с полученных летом семян. Ну, и оказалось, что они кустятся, как никакие другие всходы. Два ростка я нашла с такой корневой системой, будто она развилась из пикированной рассады. И вот, дочка, я думаю, что где-то через три-четыре года наша Родина будет иметь кустистую пшеницу!

Она встала и, забыв о чае, начала ходить из угла в угол — наверное, у нее появилась какая-то новая мысль. Потом повернулась к дочери, промолвила.

— Ну, довольно. Сейчас — о другом. Как твои дела, дочка? Светят планеты? Как Марс, Меркурий?

— Не светят, а отражают солнечный свет.

— Важная поправка. А я это, Марийка, купила по дороге томик Пушкина. Хочу перечитать. Мне сегодня особенно хочется хороших стихов.

Она развернула наугад книжку и прочитала:

— «Души прекрасные порывы», — задумчиво повторила Марийка. — И у меня есть порыв, я тоже хочу все силы отдать Отчизне. Но я словно в тумане. Мамочка, я до сих пор не знаю, в чем мое призвание. Это меня мучает. Последние месяцы в школе, а дальше — какую специальность избрать?

— Ты, кажется, уже переменила десяток профессий? — серьезно спросила Евгения Григорьевна. — А как астрономия?

Марийка колебалась.

— Пришла к выводу, что астронома из тебя не будет? — улыбнулась иметь. — Пусть это тебя не волнует, Марийка. Не каждый избирает себе профессию сразу. Еще взвесишь, прислушаешься к велению сердца, побываешь в институтах на днях «открытых дверей» для будущих студентов.

Марийка вздохнула.

— Хорошо тебе, мама! Опыты твои идут хорошо, ты теперь будешь спать спокойно.

Евгения Григорьевна и Марийка сели на диван, дочь прислонилась к матери, как маленькая девочка.

— Да, спать надо… для здоровья, — сказала мать. — Но я когда-то подсчитала, сколько времени тратит человек на сон, и мне стало жутко. Если спать шесть часов ежесуточно, то за месяц это будет сто восемьдесят часов. За год — подожди, это будет составлять… две тысячи сто шестьдесят часов, или… или 90 суток… Подумай, каждый год человек спит три месяца! Ужас!

— А это в самом деле страшно, мам! — промолвила Марийка, и ее карие влажные глаза потемнели. — Что можно было бы сделать за три месяцы! Три месяца каждый год!

— Надо продлить жизнь человека, — сказала Евгения Григорьевна. — До сотни лет, это — как минимум. А то и до полтораста. Проблема долголетия, дочка!