Девушка с хутора - Полиен Николаевич Яковлев

ходит. А меня не тронет, я знаю средство. Сказать? Вот у нас мой браток Юхим болел. Фельдшер лечил его хиной, подсолнухом, синькой. Ничего не вылечил, а мамина сестра вылечила. Знаешь как? Нарезала она бумажечек 'много-много и мелко-мелко написала на каждой: «Юхима дома нема, приди завтра». И все бумажки наклеила на дверях, на оконцах, на ставнях, на порожках. Куда лихорадка ни сунется, а везде «дома нема». Поняла?

— Поняла,—не выдержав, засмеялась Оля.

Зоя обиделась.

— Чего же ты ржешь, стриженая?

— Да ну тебя,—-Оля махнула рукой и побежала в класс.

«Отцу расскажу,—подумала она:—Юхима дома нема...» И опять засмеялась.

В дверях столкнулась с Таисией Афанасьевной.

— Весело?—спросила та.

Оля промолчала.

— Ты вот что: отцу скажи, что пора деньги платить.

— Я скажу,—ответила Оля и пошла в класс.

Она знала, что денег у отца сейчас нет, и с тревогой подумала: «Еще не позволят в школу ходить...»

2. Девушка с хутора

17

Оля собиралась спать. Услышав осторожный стук, она приоткрыла дверь и, всматриваясь в темноту, спросила:

— Кто?

— Я.

Голос раздался так близко, что она невольно вздрогнула.

— Ты? Степа?

— Батька дома?

— А зачем тебе? Напугал...

— Дело есть.

Они молча вошли в сени, оттуда в темную каморку, где пахло кожей и клеем. За каморкой в небольшой, но опрятно прибранной комнате горела лампа. Сюда Оля ввела своего неожиданного гостя.

Степа сел, снял с головы старую облезшую кубанку и задумался. Вдруг неожиданно спросил:

— Большевиков боишься?—И тут же пояснил:—Они кого трогают, а кого и нет.

В дверях звякнула щеколда.

— Папа,—обрадовалась Оля.

Вошел человек среднего роста, слегка сутулый, в темном пиджаке. Черные волосы зачесаны назад, небольшая, такая же черная бородка и еще черней глаза. Весь, как жук. Удивленно посмотрел на Степу.

— Ты что, милый друг?

Степа покосился на Олю, кашлянул и осторожно сказал:

— Яков Алексеевич приказали, чтобы вы сейчас же...

— Ладно. Скажи—приду.

Проводив Степу, отец походил по комнате, повернулся к Оле и внимательно посмотрел на нее. «Уй большая девочка»,—подумал он. Спросил заботливо:

— Что невеселая?

— Так...

— Не волнуйся, я денег достану. А про Москву ты напрасно в школе сказала. Если что хочешь сказать, ты сначала меня спроси. Тут ведь кругом, знаешь, какие люди. Закрой-ка за мной дверь. Туши лампу да спи.

Закрыв за отцом дверь, Оля легла. Последнее время ей не раз приходилось оставаться по ночам одной, но она не боялась, а сегодня почему-то стало не по себе.

Чтобы скорей уснуть, она закрыла глаза и старалась ни о чем не думать, но сон не шел. В комнате, где обычно работал отец, возникали шорохи. Оля отлично знала, что это мыши, а все-таки настороженно прислушивалась...

«Встать разве—лампу зажечь?»—подумала она. И только спустила с кровати ноги, как постучали в дверь.

«Кто бы это?» Она босиком пошла в сени.

— Дома?—вдруг послышался незнакомый голос, и Оля невольно отдернула от задвижки руку. Спросила:

— А кого вам? Папы нет...

— Куда он пошел?

— К Якову Алексеевичу Безридному. А вам зачем?

Но ей не ответили. Она только слышала чьи-то удаляющиеся, шаги и глухой стук калитки. Вернулась в комнату, подумала: «Поздно, а приходят...» Снова забралась в кровать, снова долго не могла уснуть, но, наконец, уснула. Проснулась—было уже совсем светло. Быстро оделась, вынесла во двор. самовар, раздула его и побежала убирать постель. Пришел отец—уставший, взволнованный.

— Ты что так поздно, папа?

Он порылся среди обрезков кожи, выпрямился и сказал:

— Смотри, Оля, если кто спросит, скажи, что я ночевал дома. Понимаешь? Никуда, мол, с вечера не отлучался.

— А тебя спрашивали.

— Кто?

— Не знаю. Я сказала, что ты у Якова Алексеевича.

Отец шагнул к ней:

— Как?!

— А что?—испугалась Оля.

— Эх, ты...—Он взъерошил волосы и зашагал по комнате.

«Теперь понятно,—подумал он,—теперь понятно. Хорошо, что еще так обошлось, а то бы...»

— Слушай, Оля,—сказал он,—ты про меня никогда никому ничего не говори. Слышишь? Ни-че-го. Я тебя раньше не предупредил, а теперь знай. Поняла?

- Поняла. А почему?

— Так надо.

Отец умылся, принес самовар.

— Ну, хозяйничай.

Оля принялась готовить чай. Отец сел за станок, взял колодку с сапогом и набрал по. привычке в рот шпилек. Однако не работал, а все поглядывал в окно. Потом, видимо успокоившись, встал, вынул изо рта шпильки и подошел к Оле.

— Готово, хозяюшка?

— Готово, папа.

— Ну, наливай. Да смотри, в класс не опоздай. И не болтай там чего не надо...

Напоив отца чаем, Оля побежала в школу.

Еще перед первым уроком Нюра окружила себя подругами и рассказывала:

— Честное слово, девчата, собаки такой лай подняли! Тетя выглянула из сеней, а ночь темная, ничего не видно. Вдруг слы-

■шит она—у соседей, у Дашки, плетень трещит. Кто-то лезет... Перепрыгнул и ну бежать по нашему двору. Тетя испугалась, дверь на крючок и слушает. Еще кто-то пробежал. Тогда она к окну, а в окно ничего не видно, только слышно, как калитка стукнула. Мы ее на ночь дрючком подпираем. А утром мы вышли во двор, смотрим—дрючок отброшенный, калитка настежь. Тетя— в сарай, в погреб, а там все на месте, никто ничего не тронул. Тетя к соседям, спрашивает дашкину мать: «Что у вас было?», а та говорит: «Ничего не было». «Как же так?—говорит тетя, — собаки лаяли, а вы не слышали». Потом она заглянула к ним через плетень, а там на траве чья-то фуражка лежит. Тетя и говорит.- «Смотрите, это, должно быть, они обронили. Отнесите ее в станичное правление, может, по фуражке и воров найдут». Тут Дашка цапнула ту фуражку и отнесла в хату. Потом тетя еще раз все осмотрела. Нигде ничего не тронуто. Должно быть, собаки* воров спугнули.

— А я бы не побоялась,—похвасталась Леля,—я выскочила бы ло двор и давай кричать.

— Это- днем не страшно. Днем люди и по кладбищу гуляют.

— А я и мертвецов не боюсь.

— Вот уж скажешь тоже,—Зоя замахала на нее руками. — Мертвецов... Да их все боятся.

Оля слушала все эти разговоры молча. Она с тревогой думала: «Вчера ночью у Даши в хате был мой отец... Так неужели же?..»

Мысли ее прервал звонок. Она стала с нетерпением ждать конца уроков. На последней перемене к ней подошла