Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов

Михаилу показалось, что он допустил недозволенное, разрешив себе взглянуть в глаза девушки. Такое может позволить себе лишь достойный ее, у которого есть все данные говорить с ней на равных.

Будь у него хотя бы частица того, что дала природа Петру Сырезкину и некоторым другим парням, он действовал бы по-другому. Но нет, не для него рождены красавицы, о которых пишут стишки, поют песни.

Уяснил себе Воланов и то, что ныне роптать на судьбу проку никакого нет и поэтому не надо разжигать аппетит на то, что приготовлено для других. Потупив взор, Михаил резко повернулся и зашагал в сторону.

От пытливого взгляда Серафимы не ускользнули мешковатость, простота и наивность этого забавного и необтесанного парня. Он был весь как на ладошке: угловатый, добродушный, закрепощенный своей совестливостью.

— И куда вы все спешите, Михаил Терентьевич? Что у вас там, семеро по лавкам сидят и все с открытыми ртами? — искала она повод, чтобы задержать Воланова на несколько минут.

И Михаил вдруг стал замечать, что «непутевые», как он считал вопросы Серафимы, становились почему-то для него желанными, хотя порой не все в них было понятно. Боялся он лишь ее насмешки. А вдруг, притворившись тугодумкой, она в душе издевается над ним, наслаждается тем, что для своего удовольствия смогла всколготить, распалить этого непробиваемого, угловатого человека.

За последнее время Михаилу довелось раза два побывать в городе: хотел для своего плотницкого дела раздобыть долото и стамеску. Не нашел. Но вернулся не с пустыми руками. На улице встречные и поперечные гадали: что может быть у него в цветастом платке, превращенном в объемистый узел? Откуда им знать, что это был первый подарок для Серафимы. Он подследил ее вечером и после приветствия, безо всякого объяснения, сунул в ее руку узел. Серафима растерялась, удивленно посмотрела в глаза Михаилу.

— Это зачем? — вспылила она, но тут же, заметив на лице Воланова добродушную улыбку, переменила настроение.

— А почему именно мне, а не какой-нибудь другой? Может быть, я тебе понравилась? Правильно говорю?

— Да что ты! Дурак я, что ли совсем? — вспыхнул Михаил и осекся. — Был в городе, долото да стамеску хотел купить — мои-то совсем зазубрились. А уж разобрали все, — переминаясь с ноги на ногу, после минутного молчания продолжал Михаил. — Да вот и пришлось прихватить гостинцев — пряников тульских да лампосеев в коробках… А сам-то сладкого не употребляю.

— Ну, если умный, тогда уж другое дело… — лукаво взглянула на него Серафима, — а платок, в который завернул гостинец, когда отдать? Ведь он подороже этих пряников?

— Не надо ворачивать платок, — грустно и монотонно протянул Михаил, — заворачивать гостинец не во что было, вот и купил…

Так постепенно отношения между Михаилом и Серафимой перерастали в «свойские». Михаил радовался этому.

Однажды, после тягостных размышлений, он все же решился на серьезный разговор. Потом Михаил без конца удивлялся — откуда взялось столько смелости. Шел он к Серафиме, а сам без конца твердил:

— Неужели влипну? Неужели влипну? Сказать или не надо?

Какая-то неподвластная сила все-таки заставила Михаила произнести эти слова. Произнес и ужаснулся их нелепому звучанию, несуразице смысла.

— А давай с тобой поженимся, Серафима, а? — сказал он затухающим голосом и испугался: неужели она его не расслышала? Ведь повторить такие слова было уже не в его силах.

Неужели снова опростоволосился, сел в лужу со своим предложением? Вот будет умора в деревне. Все будут смеяться до заворота кишок, это будет похлеще, чем та пляска.

Серафима смотрела на Михаила широко открытыми глазами. Но Воланов не видел их. Готовый провалиться сквозь землю, он ждал ее ответа.

Серафима прыснула от смеха.

— Разве так бывает? Вы всерьез, Михаил Терентьевич? Еще не дружили, еще ни разу не поцеловались и — сразу в жены.

Михаил ничего не смог ответить. Он резко повернулся и, сгорая от стыда, чуть ли не бегом бросился к своему дому. Он успел вообразить себе, что завтра ему не найти в деревне проулочка, по которому можно будет пройти, не встречая насмешливых глаз и издевательских шушуканий.

Но муки Михаила продлились всего лишь до вечера. В дом забежала соседская девчонка и передала приглашение Серафимы — навестить их дом. Михаил растерялся, не зная, как поступить, но, поразмыслив, все же решился.

Началась подготовка к свадьбе. Все шло своим чередом. Все в деревне восприняли известие о женитьбе Михаила на Серафиме как добрую, хорошую весточку. Исключением был Петр Сырезкин. Как-то уж получилось, что о предстоящей свадьбе он узнал позже других: уезжал по каким-то делам в город. Возвращался оттуда в добротной двуколке, нагруженной кулями да узлами. Но надо же такому случиться: у самой околицы он догнал спешащую куда-то Серафиму. Петр натянул поводья. Саврасый, упитанный мерин, сначала убавил прыти, а потом вовсе остановился. Сырезкин любовался фигурой и легкой походкой Серафимы. Смотрел и думал: как может так ходить человек — едва-едва касаясь земли?

— Серафима! — звонко выкрикнул Петр. — Хоть и десять сажен, а все-таки смогу подвести! Присаживайся, голубушка!

Серафима приветливо улыбнулась и отошла от дороги.

— Вот как хорошо вышло! — обрадованно откликнулась она, — а у меня к вам просьба есть.

«Ах ты, белочка! Наконец-то и ты сквасилась. Долго, долго пупырилась, надрывалась. Ишь, — перед Петькой Сырезкиным надумала выкаблучиваться», — обольщаясь сладкой мыслью, подумал Петр.

Думал и с вожделением рассматривал разрумянившуюся Серафиму. И был он уверен в том, что сразил все-таки своей красотой девушку. Но вслух, произнес слова, полные доброты и внимания.

— Для тебя, душечка… До последнего вздоха готов стараться.

— На свадьбе на гармошке, Петр Фролович, поиграть бы? Заплачено будет, сколько стоит. А то уж скучища без гармошки.

— Обижаешь! Раз ты просишь — можно и по-дарственному сыграть… А почему они сами не захотели упросить меня? Чего ты так за них? Кому у нас так приспичило обжениться, почему-то никаких слухов не водилось?

— Сама вот решила