Александр Андреев - Рассудите нас люди

— Ребята! — Толя Туманов приподнял слабую руку с длинными и бледными пальцами. Сверкнул перстень. — Я прочитаю вам стихи. Не мои, к великому моему отчаянию, потому что они гениальны. Никогда еще в поэзии не было такого обнажения страсти, такого обнажения таинства двух...

— Не надо стихов. Толя, — сказал Гриня. — Поэзия — вещь хрупкая, нежная. Наше время не подходящая почва для ее пышного произрастания. Не цветы, а больше сорняки растут сейчас в изобилии. А люди сорняков не любят. Жизнью все больше управляет техника, наука.

Феликс Панкратов, перегибаясь через столик, взмахнул руками и взвизгнул:

— Нет, Гриня! Техникой меня не заманишь! Мой отец — инженер. Он восхищается новым цехом, новым станком, каким-нибудь приспособлением, как прекрасной поэмой. Меня это возмущает. Я не люблю ни цехов, ни станков, честно признаюсь. Не потому, что я белоручка или бездельник. Я просто не выношу однообразия. У меня, такого маленького очкарика, огромные запросы в жизни.

— Какие, если не секрет? — спросил Боря Берзер.

Феликс сбросил с носа очки, обнажив близорукие узенькие глаза на мальчишеском личике, и неожиданно рассмеялся.

— В том-то и вопрос, что я не знаю, чего мне больше всего хочется. Мчаться в автомобиле со скоростью ста пятидесяти километров в час или плыть на белом корабле. Куда, зачем? Честное слово, не знаю!

— Тебе пора жениться, — высказался Саша Конский, и все рассмеялись над таким нелепым выводом.

Феликс заслонил лицо очками, махнул на Конского рукой.

— Дурак!

Гриня Названов поудобнее уселся в кресле и, не отрывая от меня взгляда, продолжал развивать свою мысль.

— Наука с каждым годом становится все более могущественным диктатором для человечества. Скоро она сотрет все границы, отбросит принципы, идеологии, объединит людей на чем-нибудь одном. А если люди станут сопротивляться, хвататься за свои принципы, за взгляды, за убеждения, она. я имею в виду науку, их уничтожит.

— В страхе перед наукой мы, по-твоему, должны отказаться от своих идей, целей и броситься в объятия капитализму? — спросил Боря Берзер. — Или покорно опуститься на колени перед твоей, именно твоей наукой, как перед чудовищем и умолять; пощади! Дешевая твоя философия, твоя вера.

— Не знаю, — сказал Названов, — дешевая она или дорогая — не торговал. Но так будет. Так должно быть. Время такое. — Он обернулся и через плечо посмотрел на меня и на Борю. — А чем вы богаты? Верой в коммунизм? Примитивно и — не ваше. «Коммунизм заточает сознание и дух человека в железную клетку, низведя его до уровня, ужасающе близкого к положению социальных насекомых».

— Кто мог сказать такую чушь?—крикнула я.

— Не помню кто, кажется, Пристли, — ответил Гриня. — Да это и не важно. Важно, что напечатано, а мною прочитано.

Подонок вроде тебя, — зло и грубо отозвался Боря Берзер. — С того, любимого тобой берега голос подали, а ты подхватил!

— Мне не хочется вам возражать, — сказал Гриня с невозмутимой улыбкой. — Когда человек не находит, что ответить или возразить, он пускает в ход оскорбления, а то и кулаки.

— На это они мастера! — выкрикнул Феликс Панкратов. — Только дай ключ, моментально все разнесут. И человеческую личность превратят в кашу!

— А по-моему, — скромно сказала одиноко сидевшая в углу девушка, — без веры во что-ни-будь невозможно жить.

Толя Туманов тихо промолвил:

— Надо верить в прекрасное, в самое высокое в человеке — в его дух.

— Надо верить прежде всего в себя, в свои силы, — сказал Гриня Названов и без стеснения потянулся в кресле. — Взгляните на опыт великих людей. Они пробивались к вершинам без опеки так называемого коллектива, а вопреки воле этого коллектива. Коллектив не терпит выдающихся.

Одинокая девушка вздохнула.

— Скучно среди вас, как на кладбище...

Только сейчас я почувствовала, как ненавистны мне эти так называемые «личности». И болтливый тщедушный Феликс с его ужимками, и сытый, красивый Названов с его наглой невозмутимостью, и Толя с налитыми тоской глазами.

— Болтуны вы все! — высказала я в лицо Названову. — Красивыми рассуждениями прикрываете вы свое ничтожество и душевную пустоту. Вот уж кто социальные насекомые, так это вы вместе с вашим Пристли! Претендуете на какую-то значительность мысли, на самостоятельность, на оригинальность! А сами пустые эгоисты. Вся ваша забота — это чтобы вам было выгодно, весело и удобно жить. Наглухо закрыли окна и двери, как бы не просквозило свежим ветром! С вами можно задохнуться от скуки, от тоски!.. Ух, рассуждающие мещане, как от вас тошно! Жизни ни черта не знаете, выросли за папенькиной спиной, выучились на чужие деньги и теперь с высоты своей образованности обливаете всех презрением! «Свобода личности! Делать то, что мне хочется! Жить бесконтрольно!» Умники с мертвыми глазами!.. «Чтоб ты ко мне прильнула телом» — вот ваш идеал. И вера, и красота, и свобода личности — все в этом!..

У Феликса Панкратова слетели с пуговки носа очки и приоткрылся рот. Близоруко щурясь. он попятился от меня в угол, где Толя Туманов, застенчиво улыбаясь, хрустел тонкими и бледными пальцами рук, — я больно задела его, повторив строчку стихов. Дина, защищая Толю, крикнула мне:

— Сами-то вы кто такая? Подумаешь!..

Боря Берзер шепнул мне:

— Молодец, Женька!

Я встала.

Вошел Вадим. Точно с разлету, наткнулся он на препятствие — обескураженно замигал, не в силах разобраться, что тут в его отсутствие произошло, почему у всех такие странные, такие возбужденные лица и почему установилось такое неловкое молчание.

— Эй, друзья, какая черная кошка пробежала между вами? Или вы с голода приуныли? Женя, куда ты?

— Я не хочу находиться здесь, — заявила я решительно. — Мнe противно. Мертвецы какие-то. Не удерживай меня, Вадим. Прости.

Я пробежала мимо изумленных тетушек Вадима, в передней схватила пальто и ушла. На улице облегченно вздохнула. Морозный ветер остужал пылавшие щеки. В тот момент мне. быть может, острее; чем раньше, необходим был один человек — Алеша.

Едва я успела открыть дверь в квартиру, как Нюша, подбежав ко мне, нетерпеливо, ликующим голосом известила:

— Прилетел!

— Где он? — У меня вдруг затрепетали руки, и я никак не могла расстегнуть крючки на шубке.

Папа вышел в переднюю. Рядом с ним стояла мама, и взгляд ее как бы сдержал меня — я не кинулась, как мне хотелось, а молча подошла и поцеловала его. По вздрагивающим моим плечам он понял, как сильно я взволнована. Он снял с меня пальто, передал его Нюше, затем взял меня за руку, как девочку, и увел в мою комнату.

Мы сели — он в кресло, я на краешек тахты — и поглядели друг другу в глаза. Папа ободряюще кивнул седой головой.

— Ты прилетел из-за меня? — спросила я.

— Пожалуй, что да, из-за тебя. Ты довольна?

Я заговорила, захлебываясь от торопливости:

— Очень!.. Ты даже не представляешь, как хорошо ты сделал, что приехал!.. Я совсем извелась тут без тебя...

Синие глаза его чуть сузились от улыбки.

— Ну?..

Я не знала, с чего начать.

— Ну, говори, я слушаю.

— Папа, ты не станешь возражать, если мы с Алешей переедем сюда, к вам?

— Нет. Буду рад — мне недостает мужского общества. Только почему к нам? Вы переедете к себе. Вот ваша комната, да и вся квартира в конце концов будет ваша.

Тогда ты должен к нему съездить и пригласить его сам. Тебе он подчинится.

Папа насторожился.

— Подчинится? А тебе? Тебе разве он не подчиняется? Разве вы не совместно приняли такое решение?

— Нет, — сказала я. — Алеша не соглашается сюда переезжать. Заладил одно и то же: «Дача построена не для нас, квартира дана не нам!..» Упрямый как осел!

— Выходит, вы крепко поссорились? — Я кивнула.

— И ты пришла за моей помощью? — Я опять кивнула.

 — И давно ты здесь?

—  Уже двенадцатый день. Я думала, ты дома...

Папа откинулся на спинку кресла.

— Я уже начинаю кое-что соображать...

— Я не могу больше так жить... — произнесла я упавшим голосом.

— Тяжело?

В этом вопросе просквозила вдруг веселая ирония, и меня охватило чувство возмущения: почему он так спрашивает? Неужели ему неизвестно, что не у всех жизнь легка и безоблачна. Меня учили музыке, пению... Лишь к главному не приучили — к жизни с ее трудностями и лишениями. Исполняли все мои капризы, ни на что не было запрета, получала все, что захочу. Я хотела заявить папе, что воспитывали меня неправильно. Но ничего этого я, конечно, не сказала, не посмела.

Папа развеселился.

— Слушай, Женя, да он молодчина, Алешка твой! Настоящий парень. Тебе просто повезло! С таким не пропадешь. А ты нос повесила. Как мы начинали жить? Спроси у матери. Солдатский паек надвое делили. Постоянного угла не знали. Она тоже училась. И не жаловалась, к родителям за поддержкой не бегала. Алеша все сам для себя хочет создать. И ты помоги ему в этом... — Папа погладил мне щеку. — Я понимаю, в каком затруднительном положении ты очутилась. Я поеду к нему. Не для того, чтобы привезти его сюда жить. Я хочу привезти тебя к нему, помирить вас. Навсегда.