Виктор Зиновьев - Нижний горизонт

Я не произношу нравоучение и не «казню» человечество — обращаюсь прежде всего к себе, потому что, может быть, я и заблуждалась больше всех на свете. Ум человека может все, знает все — значит, он и только он способен сохранить навсегда пламя в сердце.

И не нужно бояться думать вслух, если даже твои мысли не совпадают сегодня с общепринятым мнением. Ты не прав — тебя поправят. Другие не правы — не дрожи за свое благополучие, ломись сквозь колючки и переубеждай, потом тебе за это будут только благодарны. Но самое главное, когда ты думаешь, споришь — ты сам прозреваешь.

Вот и нет рядом Лены… Теперь одной надо решать за себя. Без нее трудно. Живет рядом человек, добрый, умный, ты привыкаешь к помощи и перестаешь замечать его — считаешь, что все идет как должно. Но стоит ему уйти, и вокруг образовывается пропасть — теряешься, в какую же сторону шагнуть. Тогда и понимаешь, какое место в твоей жизни этот человек занимал и как часто ты бывал к нему недобр… Ей, наверное, сейчас лучше, чем раньше, — Зайтуна этому рада. Нельзя в жизни быть только другом, человеку нужно больше. Работа — больше, потому что занимает почти всю жизнь, но и ее мало человеку. А вот когда ты имеешь друзей, находишь любовь и едешь работать туда, где давно мечтал, — тогда, может быть, и появляются мысли о счастье.

Лена не только научила так думать Зайтуну — она нашла это в действительности. Значит, и Зайтуна найдет, если захочет. Жаль лишь Машу. Ведь говорили ей, говорили…

В то воскресенье девушки втроем еще с вечера решили идти купаться. В поселке открыли бетонированный бассейн с вышкой, и по выходным там было очень весело. Утром Зайтуна встала первой, а пока ставила чайник, проснулась Лена. Вместе они начали тормошить Машу, чтобы идти умываться. Она долго не хотела вылезать из-под одеяла, потом потянулась и вдруг свесилась с кровати — ее стало тошнить. Лена пристально посмотрела на нее и сказала:

— Зоя, выйди-ка на минутку! А я думаю, что это ты вчера утром кашляла…

Сквозь двери было слышно, как они о чем-то долго говорили — Лена спрашивала, а Маша отвечала. Потом Лена громко оказала:

— Но он же тебе не нравился!

— Раньше не нравился, а теперь нравится, — ответила Маша, и голос ее задрожал.

Тут Зайтуна не выдержала и распахнула дверь:

— Думаете, я ничего не понимаю?

— Закрой дверь, дура! — вскочила на кровати Маша.

— Садись, — спокойно сказала Лена и снова повернулась к Маше. — Алевтина, конечно, в курсе?

— Ей не до меня, — усмехнулась Маша, — контролеров ждет.

Зайтуне уже стало стыдно за то, что она ворвалась. Поняла — ну и молчи, с каждой случиться может. Ну, не с каждой, конечно… Ох и Гена… Он, наверное, просто ничего не знает — потому что совсем не похож на подлеца. Гена Зайтуне понравился с первой встречи — от него пахло нефтью. Когда она чувствовала этот запах, то сразу вспоминала…

…Давным-давно, еще когда она ела из отдельной маленькой чашки, большой человек держал ее на ладони и смеялся. И Зайтуна смеялась, потому что этот человек был ее отцом — колючий, добрый, и от него шел замечательный запах мороза и работы — нефти. Они тогда жили в маленьком поселке нефтяников Бавлы — он расположен на границе с Башкирией, откуда берет начало международный нефтепровод «Дружба». Бавлы — по-татарски значит «сладкий ручей». Отец рассказывал: давно-давно шли по земле два брата татарина. Были они очень бедные и поэтому искали своего счастья, но не находили — везде их встречали такие же бедняки-татары. И вот однажды перевалили они через горы, зашли в глухой лес и очень им захотелось пить. Но место безлюдное, у кого попросишь? Вдруг увидели ручей — обрадовались, бросились к нему, зачерпнули чистой прозрачной воды полные тюбетейки и… удивились. Вода оказалась сладкой, как мед! Удивились братья, но не растерялись — пошли вверх по течению и наткнулись на старую иву, склонившуюся над водой. Из дупла той ивы и тек в ручей мед диких пчел. Оглянулись тогда братья-татары по сторонам — на склоне горы береза, дуб да орех растут, в высокой траве заяц-куян землянику ест, на ветке соловей поет… «Тут нам и жить!» — решили они, вытащили из-за кушаков топоры и назвали свое поселение «Бавлы» — «сладкий ручей».

А после войны в Татарии открыли большие запасы нефти. Но нефтепровода тогда еще не было. Зайтуна с родителями жила в длинном, шумном бараке. На общей печке всегда грелся большой котел с водой, и машина с рабочими-буровиками останавливалась прямо под окнами маленькой комнаты. Однажды вместо отца в комнату пришли все соседи… Потом было много молчаливых людей без шапок — от их голов поднимался пар, потому что стоял сильный мороз. Высокий человек с орденами на груди, тоже без шапки, что-то говорил — он говорил по-русски, поэтому Зайтуне было непонятно. Потом тот человек приходил к ним домой, мама каждый раз начинала плакать — но они не уехали из Бавлов. Тот человек, начальник, устроил маму работать в столовую. Уехали они через несколько лет, когда Зайтуна выросла и уже знала, что ее отец погиб, спасая того самого начальника — заслонив его от сорвавшейся на буровой вышке лебедки.

…Зайтуна оказалась права — Гена действительно не знал, что случилось с Машей. Не потому, что она не сказала — просто он был ни при чем, и Зайтуна почему-то этому обрадовалась.

Вечером, как всегда, подруги пошли в танцевальный кружок — на репетицию. Вообще-то Зайтуне больше нравились хороводы — там все дружные, красивые, гордые. Танец «Строителей» тоже можно неплохим танцем сделать, но почему обязательно шины по сцене катать? Фарид, например, и поет, и пляшет… и, оказывается, даже плакать может. Когда перед отъездом пришел к Зайтуне домой прощаться, папа пошутил: «Кто же на Бока ездить будет?» Друзья смеются: «Он нам вместо Бока машину пригонит!» Бабушка наказ дает: «Маленькие ручьи бегут в Ик, он — в Каму, Кама течет в Идель, а она несет воды в Море. Будет хоть один ручеек грязным — загрязнится все Море!» А Фарид стоит и слезы вытирает — никуда еще он из деревни не уезжал. Но ко всем приходит день выбирать путь…

Зайтуна натягивала в раздевалке кружковские сапоги — бабушкины решила будущим детям сберечь, — а Лена рядом сказала: «Что за идиотский танец! Любую дрянь расхвалят, лишь бы на злобу дня!» Тогда Зайтуна подошла к руководителю Ильгизу и предложила:

— Давайте вместо покрышек лучше песни в танце петь. Сначала грустные — борынгы кэй; потом такмаки про то, как работали; а в конце — монлы кэй, о любви, радости и будущей жизни.

Ильгиз посмотрел на нее недовольно…

— Твое дело, Шамсутдинова, ногами шевелить, а для остального руководство имеется. — Потом наклонился, как к сообщнице, и добавил: — Начальству подавай «свершения», а песни эти кто поймет?

Если все правдиво и красиво — каждый поймет, ведь у танцев всех народов язык одинаков. А здесь сам не веришь — разве парни на работу в каляпушах и парчовых казакинах ходят? А девушки носят изу на камзолах? Им бы фартуки — и не прямоугольные, которые замужние женщины дома надевают, а полукруглые с оборками.

Лена подошла к Зайтуне и сказала вполголоса:

— Да… среди начальства бывают дураки.

Ильгиз услышал, подскочил к ним и зашипел зло:

— Знаю, из-за чего вы… из-за подружки своей! Так учтите, я ничего не обещал, сама виновата!

Зайтуне сразу все стало ясно. Она даже переодеваться идти хотела, потому что не могла находиться рядом с такими плохими людьми. Но потом решили — ведь сорвется репетиция, а скоро выступать. Нельзя из-за одного подлеца подводить хороших людей.

Но репетиция все равно сорвалась — Ильгиз кричал, девушки и ребята нервничали, и скоро все разошлись.

Маше подруги ничего не сказали, но на другой день она прибежала с работы и тут же набросилась на Лену: «Не лезь, куда не просят, и никакие райкомы не впутывай! Это наше личное дело! С кем я теперь на конкурсе буду танцевать?»

Лена начала объяснять, что она никуда не лезла и в райком не ходила. Но Маша не стала слушать, заплакала и выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Девушки подумали, что она пошла в умывальник, однако прошел час, а ее все не было. Тогда они решили, что она побежала к сестре и вечером вернется. Но и вечером она не появилась. Значит, подумали Зайтуна с Леной, она осталась у Алевтины ночевать. Они легли спать, не закрывая дверь. Утром завтракали без нее и ключ, уходя, как всегда, положили под коврик. А пришли на обед — увидели, что Машины вещи исчезли.

Они сразу стали звонить в банк. Там сказали, что на работу Маша не выходила. Оставалось одно — ее сестра. Надо было торопиться, потому что Алевтина уезжала по путевке в Болгарию. Но девушки опоздали — дверь никто не открыл.

…В Бугульму Зайтуна поехала впервые — как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. — Решили, что искать родителей Маши будет Зайтуна, а Лена подежурит возле банка. По Машиным словам Зайтуна помнила, что их дом находится на улице Ленина, где-то возле музея чешского писателя Ярослава Гашека, который в двадцатые годы был красным комендантом города. Зайтуна нашла этот музей на берегу городского пруда, о котором Маша тоже упоминала, а потом принялась за главный поиск.