Марк Ланской - Опанасовы бриллианты

— Вы думали, что милиционеры только свистят на улицах, да еще смешат публику в театрах?

Ольга Павловна осторожно вытерла кружевным платочком глаза.

— Я так благодарна! — воскликнула она напоследок. — Это мне урок на всю жизнь.

Прошло три года. В один из жарких июньских дней на платформе Московского вокзала собралась большая толпа встречавших поезд из Симферополя. Хотя Комлев и Коробков пришли сюда без цветов, но они тоже ждали старых знакомых. Поезд медленно, словно изнемогая после долгого пути, подошел к перрону, облегченно выдохнул пары и остановился. Из пятого вагона вышел невысокий худой старичок в желтой соломенной шляпе. Он был гладко выбрит и его живые глаза без очков бойко взирали на мир. За ним сошли на платформу миловидная девушка в изрядно вылинявшем стареньком, но опрятном платьице и молодой верзила с лицом профессионального победителя женских сердец. В руках у него был желтый портфель и щегольский габардиновый плащ. Не торопясь, прошли они по вокзальному двору, и уже у самого выхода на площадь к ним подошел Комлев.

— Есть свободная машина.

Старик отрицательно качнул головой.

— Не треба!

Комлев приподнял козырек кепки и улыбнулся.

— Треба, Семен Семенович. Вы меня не узнаете?

Старичок остановился, долго смотрел на Комлева и удивленно воскликнул:

— Это уж черт знает что! Какого дьявола вам от меня нужно?

— Иван Георгиевич просит вас заехать к нему для короткого разговора. Вместе с вашими спутниками конечно.

— А если я не поеду?

— Иван Георгиевич уверен, что вы приедете.

Девушка и верзила слушали этот разговор и ничего не понимали. Старичок посмотрел на них виноватыми глазами и, горестно качнув головой, сказал:

— Хорошо. Везите.

Так состоялась вторая встреча полковника Сизова со старым мошенником.

— На каком основании вы меня арестовали? — спросил Плаз, усаживаясь в знакомое кресло. — Имейте ввиду: дел за мной нет, я буду по-настоящему жаловаться.

— Что вы, Семен Семенович! Я и не думал вас арестовывать. Вы досрочно выпущены из лагеря и свободны, как птица. Но разве вам не интересно было узнать, что вот уже несколько дней я ожидаю вашего приезда?

— Откуда вы узнали?

— У каждого из нас есть свои маленькие профессиональные тайны, — полушутя ответил Сизов. — Давайте не будем задавать друг другу бестактных вопросов. Я ведь не спрашиваю, зачем вы сбрили бороду и что находится в портфеле вашего спутника.

— Тогда я уйду, — поднялся со стула Семен Семенович.

— Пожалуйста! В любую минуту.

— Вы хотите сказать, что мне нечего делать в Ленинграде?

— Мы приближаемся к истине, гражданин Плаз. Я хочу, чтобы вы немедленно покинули город и никогда сюда не приезжали. Это так сказать, желание-минимум, но есть у меня и другое.

— Хочу знать. — Семен Семенович снова присел.

— Скажу. Но сначала я хочу, чтобы вы согласились со мной, что я поступил с вами очень гуманно. Я мог бы задержать вас не у поезда, а несколько часов спустя, в разгар очередной «операции», накрыть вас с поличным, — разговор был бы совсем иным. Верно?

— Мы с вами пожилые люди, Семен Семенович, и играть в прятки нам ни к чему. Будем называть вещи так, как они называются. Всю жизнь вы обманывали людей… Тех, кто попадался на вашу удочку, вы считали глупцами, а себя тонким умником, артистом, мастером своего дела. А какой итог? Не кажется ли вам, что больше всего вы обманули себя? Люди по вашей вине теряли деньги. Вы потеряли целую жизнь. Вы создавали перед другими миражи легкого большого богатства и не замечали, что сами гнались за миражем. Не будем считать, сколько лет вы провели на свободе. Но вспомните, что это была за свобода. Вспомните дни, когда вы жили в страхе перед разоблачением, в ожидании, что каждую минуту вас поймают. Вспомните, как вы ходили, оглядываясь, как вас бросал в дрожь каждый пристальный взгляд честного человека, как вы вскакивали по ночам от каждого стука в дверь. И так всю жизнь…

Плаз молчал.

— Во все время нашей первой беседы вы сказали правильные слова: трудно стало вам мошенничать. Вам было легко в дореволюционной Одессе, или, к примеру, в Киеве в годы нэпа, или в предвоенном Львове. А сейчас трудно. И скажу по секрету: трудно не только фармазонам. Преступник-профессионал — об этом вы, Семен Семенович, знаете не хуже меня — в нашей стране кончается, доживает последние дни. Не та у нас почва, не тот климат.

Полковник отошел к окну и распахнул высокие рамы. На Дворцовой площади шла репетиция к школьному празднику. В кабинет ворвались звуки оркестра, топот ног, звонкие голоса.

Старик сидел, сложив на острых коленях сухие, жилистые руки.

После долгой паузы он спросил:

— Что же вы мне предлагаете?

— Правительство пожалело ваши седины и выпустило вас раньше срока. У вас все права советского человека. У вас есть дочь и вы ее любите. Поезжайте к ней и живите, как живут все люди. Узнайте хотя бы на старости радость покоя и уважения к себе. Это мой совет. А есть у меня и требование. Перестаньте совращать молодежь. Зачем вы привезли эту девушку? Научили ее работать «под сиротку» вместо Опанаса? Нам известен и второй ваш партнер: карманника, потерявшего веру в свое ремесло, вы переквалифицировали в фармазона. Пусть это будут ваши последние жертвы. Сегодняшняя встреча на вокзале должна была показать вам, что мы сумеем добиться выполнения наших требований. Вот собственно и все. Вы свободны.

Старик встал.

— Я сегодня уеду.

— Правильно. Дайте ваш пропуск, я подпишу.

— А девушка?

— Она останется. Я хочу с ней поговорить.

Плаз пошел к выходу. У дверей он остановился.

— Я вам ничего не обещал, товарищ начальник.

— А я никаких обещаний у вас и не просил.

Но Плаз не уходил. Потоптавшись, он сказал:

— Вы хороший человек, товарищ начальник.

— И за это спасибо.

— Будьте здоровы, товарищ начальник.

— Постараюсь. Счастливого пути, Семен Семенович…

Полгода спустя пришло письмо, с которого мы начали наш невыдуманный рассказ. Прочитав письмо, полковник Сизов занялся другими делами, но улыбка еще долго не сходила с его лица.

Он переживал чувство радости за человека, вырванного из преступной среды.

Город заснул. Людный днем проспект Стачек опустел. Лишь стремительно пробегавший трамвай с двумя-тремя пассажирами в желтых окнах вагонов, запоздалые автомобили, чаще всего с номерным шифром «ЛЕ», да далекие гудки поездов нарушали тишину.

Иногда попадались прохожие, и тогда Прохор Филиппович говорил Дмитрию, смотря вслед путнику:

— Шофе-ер!.. Поставил в гараж машину и, смотри, как к жене торопится!.. А это музыкант… Со спектакля домой идет…

— Откуда вы все знаете, Прохор Филиппович? — спросил Масленников старого постового. — Вы с ним знакомы?

— Нет, не знаком, — улыбнулся Гаврилов. — Да это не загадка, тут и думать нечего. Видал у гражданина под мышкой футляр? Это для инструмента. Понял?

— Понял, товарищ старшина! — сказал Масленников, немного удивляясь.

— Ничего, и ты скоро будешь разбираться во всем, — как бы поняв мысли Дмитрия, проговорил Гаврилов. — Только примечай все, что вокруг тебя происходит. В нашей работе без этого нельзя!

— Ясно, товарищ старшина!

— То-то…

Гулко постукивая тяжелыми сапогами, они прошли по тротуару до угла дома и остановились. У ворот сидела женщина в белом фартуке, дремала. Старшина вынул из кармана брюк потрепанный кожаный портсигар, угостил папиросой Дмитрия, закурил сам. Всего несколько дней назад Масленникова взяли на работу в милицию после демобилизации из армии. Чтобы получить первые навыки в новой специальности, приставили его к Гаврилову, который почти четверть века был постовым за Нарвской заставой и имел несколько похвальных грамот за свою службу.

Дмитрий пробыл три года в части, но в городе приходилось бывать ему нечасто. И парнишка жадно слушал бесхитростные рассказы старшего товарища о Путиловском заводе, где еще в царское время он вместе с отцом работал в литейке, о том, как после революции первый раз заступил на пост вот здесь же, в этих краях, и как выглядела тогда застава.

— Как сейчас помню, — говорил Прохор Филиппович, — вон в том саду — имя ему теперь присвоено «9-го Января» — деревья хиленькие были, кустарника почти никакого, пустовато так… Потом, смотрю, комсомольцы пришли, деревьев новых понасажали, дорожки расчистили, скамейки поставили… Тогда и решетку сменили. Эта-то, знаешь, откуда? Из сада Зимнего дворца!

— Да ну! — удивился Масленников. — Неужели царская?

— То-то и оно. Этот-то сад кировцам передали, рабочим. И решетка, значит, чтобы самая красивая была… Что у тебя за привычка такая: «да ну, да ну», — засмеялся Гаврилов. — Ты и в армии так отвечал? Нехорошо…