Юрий Смолич - Рассвет над морем

Про Котовского Сашко слышал с тех пор, как себя помнит.

Слава о бессарабском народном мстителе, который карал панов и заботился о бедняках, пришла к одесским берегам через рыбаков из Килии, Измаила и Аккермана, через «заробитчан» из-под Тирасполя, Кишинева и Бендер.

То была легенда о народном чудо-богатыре, могучем, как сам бог Саваоф, и прекрасном, как дева Мария. Народное сказание высоко поднимало обаятельный образ народного мстителя не только над бессарабской землей, но и над всем реальным миром — перед ним не только трепетали паны, ему подчинялись стихии. Легенда превратила своего героя во владыку над ветром и дождем, над водами рек и морскими волнами. Котовский дул на реку — и река поворачивала вспять, от моря к своим истокам. Котовский по колени входил в воду в самый сильный, двенадцатибалльный шторм на море — и волны опадали, а море застывало в мертвом штиле. Котовский высекал искру кресалом из обыкновенного кремня — и она молнией падала с неба на панское поместье и сжигала стога соломы и хлеб в скирдах. Котовский появлялся неведомо откуда в помещичьих хоромах — и паны падали ниц, он только подымал руку — и они несли ему все свои сокровища. Сам Котовский всегда выходил невредимым, потому что ни клинок, ни пуля не брали его и даже веревки на нем сгорали, и нес отобранные панские богатства в жилища бедняков. Он раздавал деньги беднякам, кормил и одевал нуждающихся, даже исцелял от тяжелых болезней…

Так повествовала легенда о Котовском. Но и правда была от нее недалека.

Бессарабские помещики дрожали от одного имени народного мстителя. Котовский действительно жег помещичьи имения, действительно являлся к богачам, требовал у них долговые обязательства бедняков и тут же, на их глазах, уничтожал, действительно забирал деньги и раздавал их неимущим. Больным он присылал врачей, оплатив гонорар вперед; за нуждающихся студентов анонимно вносил плату за учение; арестантам посылал в тюрьму передачи со съестным и куревом. Деньги на все это он экспроприировал у помещиков и в царском казначействе. Экспроприированным суммам он вел точный учет и посылал в бессарабские газеты сообщения, сколько у кого из помещиков взято и куда, на какие нужды истрачено, чтобы не воспользовались его именем, совершая своекорыстные грабежи, разные темные элементы.

Потом Котовский объявился и в Одессе. Одесские банкиры поставили на окна своих особняков железные решетки, казначейские возки перевозили деньги под охраной стражников и жандармов, градоначальство объявило премию в десять тысяч рублей тому, кто опознает народного мстителя и выдаст его полиции.

Эти десять тысяч золотом и по сю пору целы.

На предательство не пошел никто. Но Котовский все-таки был схвачен — жандармами в бою.

Народного мстителя судили и заслали на вечную каторгу в Сибирь.

Горько тужили тогда бессарабцы от Дуная и до Днестра, а Пересыпь, Молдаванка, Слободка, Сахалинчик, Чумка, Ближние и Дальние Мельницы в Одессе с вечера субботы и до понедельники заливали горе вином.

И тогда же, на этих поминках, родилась новая легенда: Котовский прошел сквозь двенадцать стен, разбил двадцать четыре замка, одолел стражу из сорока восьми жандармов — и с каторги бежал.

И пошла тогда новая молва: Котовский объявился в Поволжье, Котовский трясет купцов в Москве, Котовский пугает вельмож в Петербурге, Котовский идет огнем и мечом через Подолию, Котовский уже снова в Бессарабии и Одессе.

Такова была новая легенда. Но очень походила на нее и правда.

Котовский и в самом деле с каторги бежал и снова экспроприировал бессарабских помещиков и оделял опекаемую им бессарабскую бедноту. Сообщения о приходах и расходах экспроприатора начали публиковать теперь и одесские газеты.

Затем Котовского поймали вторично и приговорили к казни через повешение. Приговорил его одесский суд, и казнь должна была быть приведена в исполнение в одесской тюрьме.

Революция не дала погибнуть Котовскому и освободила его из заключения.

Котовский пошел на фронт. Вместе с революционными полками двинулся он с передовых позиций в тыл, когда в тылу впервые подняла свою голову гидра белой контрреволюции. В Одессе он вел Красную гвардию, командовал ею вместе с первым красногвардейцем — славным большевистским боевиком Старостиным. Когда хлынула на Украину немецкая, а на Бессарабию румынская лавина интервентов-оккупантов, Котовский организовал партизанский отряд и пускал под откос эшелоны оккупантов и под Одессой и под Кишиневом. Его партизанский отряд с боями отошел от родной Бессарабии и Одессы и двинулся на север — пробиваться к красной Москве…

Сашко Птаха мечтал стать таким, как Котовский.

Эх, если бы Сашку Птахе хоть раз увидеть воочию мечту своих юных лет!

Жизнь Сашка в последние годы сложилась уже по-взрослому. Еще во время войны — тринадцатилетним мальчишкой — попал он в железнодорожное депо учеником слесаря: мечта овладеть механикой не оставляла его. В семнадцатом году он вступил в организацию рабочих подростков на транспорте. Позднее, в начале восемнадцатого года, когда установилась советская власть, эта организация была преобразована в Союз социалистической молодежи. Этим летом — во время железнодорожной забастовки — Союз социалистической рабочей молодежи, преобразованный уже в Молодежный революционный интернационал, понятное дело, тоже бастовал, и после ликвидации двухмесячной забастовки Сашко вместе со всеми моревинтовцами был уволен с железной дороги на основании черных списков гетманской варты[6] и немецкой жандармерии. Моревинт вместе с большевистской партией оказался в подполье. И странно — именно в это время, в условиях подпольной деятельности молодежной организации, начали осуществляться мечты Сашка. Подпольный комсомольский комитет помог ему устроиться на мореходные курсы мотористов: большевики расширяли сферу своего влияния и готовили рабочую молодежь к борьбе.

Так стал Сашко Птаха и связным при большевистском комитете.

Конечно, чистить сапоги гетманским сердюкам и белым офицерам и сообщать в это время разные адреса неизвестным лицам — это была еще не революция. Но для Сашка не впустую прошли месяцы забастовки и пребывания в подпольном Моревинте: он уже знал, что Октябрьская революция — власть рабочих и крестьян — сама не падает с неба, а за нее надо бороться; что рабочие и крестьяне России уже завоевали для себя советский строй и красная Москва руководит этой борьбой на землях всей бывшей Российской империи; что на Украине, и в частности и Одессе, от Лузановки до Люстдорфа и от Заставы до порта, рабоче-крестьянская советская власть может быть установлена только тогда, когда на борьбу за нее поднимется весь трудовой народ, и он, комсомолец Сашко Птаха, в том числе.

Комсомол открыл Сашку глаза и на то, что такое дисциплина и почему она так важна для организации борьбы: она ведет в бой не отдельных бойцов, а Целый боевой коллектив.

Конечно, Сашку хотелось быть Котовским или хотя бы воевать — рубить саблей и стрелять из пулемета — под командой Котовского. Но если временно нужно полировать гуталином и щетками чужие сапоги, значит — нужно. Пускай так: Сашко будет наводить глянец на сапоги, раз этого требует революционная дисциплина.

Сашко прошел по Николаевскому бульвару, сел у памятника дюку, прислонившись спиной к тяжелой чугунной цепи, как раз против знаменитой лестницы, спускающейся в порт, и выбил двумя щетками о ящичек короткую чечеточную дробь:

— Эх, почистить! Кому почистить? Женихам — к невесте, офицерам — на парад, гимнастизам — в карцер! Гуталин немецкий, щеточки французские, бархатка одесская, из шлейфа королевы экрана Веры Холодной! Эх, кому почистить? Навались!

А почистить было кому. На бульваре в эту утреннюю пору погожего осеннего дня толпилось полно народу: одесские тузы высматривали в море долгожданный десант союзной американо-англо-французской армии.

Сначала на подставку ящичка поставил ногу в элегантном шевровом сапоге с лакированными отворотами какой-то франт в серых бриджах, черном смокинге и соломенном канотье на голове. Стояла осень, соломенные шляпы были уже не по сезону. Но день выпал совсем летний, а уличные фланеры тем и форсили, что начинали лето первыми, а кончали последними. Потом поставил на ящик ногу в хромовом сапоге со шпорами дьявольски шикарный польский легионер; у него были расшиты серебряным позументом даже лампасы на штанах, и обшлага, и хлястик на шинели. Потом грохнул огромным юфтовым сапожищем какой-то гайдамак в широченных синих шароварах. Тут Сашко пришлось-таки повозиться: гайдамацкие сапоги были до половины заляпаны глиной с Кривобалковских хуторов.

Солнце уже подошло к полудню, Сашко чистил и чистил — сапоги, ботинки и туфли, мужские «вэра» и дамские на каблучках «контэсс», — а до сих пор так никто еще и не подошел, чтобы спросить, где бы напиться кофе.