Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко

Таня подбежала к большому зеркалу в старой резной раме, висевшему в простенке между окнами и до сих пор не вызывавшему у нее особого интереса. Теперь она внимательно разглядывала себя: действительно ли у нее такой вздернутый нос и такие мохнатые и белые на загнутых кончиках ресницы… А еще эти рыжие веснушки на щеках! Немедленно побежать в аптеку и купить чего-нибудь, чтобы уничтожить эти чертовы сорочьи следы! Говорят, что кислое молоко и свежая сметана отбеливают кожу…

Санька — гордость школы. Гордость всех Глубоких Криниц. Вот и она должна стать вровень с ним. Должна стать лучше всех в школе… Ведь он приедет и спросит, кто тут после него лучший. Непременно спросит! А ему учителя скажут, сам директор Петр Матвеевич скажет: Татьяна Самойленко из восьмого класса.

Таня все еще смотрелась в зеркало, но уже не видела ни своего неровного пробора, ни рыжих веснушек на переносице. Она плотно сжала губы, затаила дыхание. Взгляд ее витал уже далеко за стенами хаты, может на школьном дворе, среди сотен учащихся и учителей, которые глядели на нее удивленно и в то же время уважительно. И была она иной — красивой, стройной, с подрезанными коротко, как у Паши Ангелиной, волосами. В глазах людей она читала: «Наша лучшая ученица… Наша надежда… Наша гордость…»

И тогда он, Санька, подаст ей руку… И в глазах его будет восхищение, мольба о прощении за все те проделки с живыми раками… И еще что-то — большое, настоящее, что остается у человека на всю жизнь!

С того сентябрьского дня, казалось, она не разжимала губ и не поднимала от книжек глаз. Разве что на уроке, когда ее вызывали к доске. Как бы само собой получилось: Таня стала признанной отличницей, лучшей ученицей в школе. Неутомимая в труде… точное логическое мышление… блестящая, хорошо тренированная память… Эти разговоры на педагогическом совете доходили до учащихся и еще больше закручивали в ее душе пружину одержимости. Она не знала, как назвать чувство, переполнившее ее существо. Иногда ей казалось, что идет навстречу любви, что сердце наполняется какой-то неведомой силой, которая расковала ее дремавшую волю и в то же время опутала ее добровольно взятыми на себя обязанностями.

Однако думать об этом не хотелось. Таня неслась по жизни окрыленно, весь мир был для нее наполнен радостью и добром. Каждая травинка хранила для нее свою тайну. Каждый мотылек шелестел ей крыльями, и она слышала его сказку о высоком небе и высшем земном счастье — любви. Каждая снежинка или ледяная сосулька, свисавшая над стеклами окон в дни оттепелей, таили в себе загадку чего-то прекрасного, чистого, ожидавшего ее в будущем. От этого она чувствовала себя выше, сильнее, богаче других. И внешность ее неожиданно начала изменяться, расцвела, отгранилась напряженной работой мысли.

Так миновал год. А за ним и второй.

Санька приезжал летом домой, но ненадолго. Через несколько дней снова уезжал, во время каникул он где-то работал и поэтому не задерживался на побывках. Его мало кто видел в селе. Но Таня верила в свою мечту. Она знала, что та встреча состоится, и готовилась к ней.

На Глубокие Криницы упали синие снега. Внезапно улеглись колючие степные ветры, будто попрятались в оврагах. Задремали под сугробами огороды и сады. Под тяжестью белого толстого слоя перекосились плетни вокруг дворов. Хаты потонули в заносах по окна. В синих вечерних сумерках они призывно мигали теплыми огоньками в маленьких замерзших стеклах. Вдоль обезлюдевших улиц тонко вызванивали обмерзшими ветвями стройные тополя. Только под вечер улицы наполнялись поскрипыванием снега под ногами и смехом, с которым проносились веселые ватаги молодежи.

Несколько раз Таня прибегала в клуб посмотреть, нет ли там какой-нибудь афиши. Она знала, что уже поприезжали из города на каникулы студенты и всем охота на них поглядеть. Да и своим, криничанским, не сиделось дома длинными зимними вечерами. А тут еще… Или, может, ей показалось, будто Саньку видела у колодца? Бежал в одной шапке да в пиджаке с полными ведрами. Вода из них разбрызгивалась, как бы обливала ее сердце холодом… А может, это и не он?.. Пока скоблила ногтем намерзшее оконное стекло, чтобы разглядеть его как следует, никого уже у колодца не было…

Действительно, на дверях клуба висело объявление, что вечером будет играть патефон и будут танцы. Танцы? Это не для нее. Она еще ни единого раза не была на них. И вообще не доросла еще для танцев! Парни засмеют! Хотя она уже и в десятом классе, но ростом не вышла. Мать говорила, что это все из-за тех книжек.

Как же быть? Что придумать?.. А вот что! Она побежит сейчас к подруге, к Параске Гарагуле. У нее есть санки — и будут они возле клуба спускаться с горки. С самой Ясеневой горы будут лететь прямо к дверям!.. Вот так и увидит всех, кто придет сюда.

К ним с Парасей по дороге присоединились еще две дивчины. И не опомнились, как на их санки уже навалилось столько желающих, что полозья застревали в снегу и не могли катиться с горы. Все, кто шел на танцы, заворачивали на Ясеневую гору и просили девчат спустить их вниз. Санки переворачивались, буксовали, их заносило куда-то в сугробы — и все разлетались в разные стороны. Смех и визг перехватывали дыхание, иней высеребрил брови, ресницы, волосы. Поднимались снова и снова, цеплялись друг за друга, падали, разгоряченные и хохочущие, клубком скатывались с горы. До танцев ли?

А за дверями клуба одиноко шипел патефон. Заведующий клубом — высокий, плечистый криничанский красавец Кирилл Филиппович Носенко — оскорбленно сложил руки на груди, шевелил правой густой бровью и завистливо поглядывал в окно, как бурлит веселье на Ясеневой горе. Кривил губы. А еще студенты! Забавляются, как дети. Хоть в городах, да и по столицам учатся, а культуры так и не набрались. Вместо того чтобы идти в клуб на танцы, в этот большой и светлый зал,