Три года - Владимир Андреевич Мастеренко

— «Гордитесь, Витя, гордись, сынок, таким отцом, — прозвучал в ушах Виктора страстный голос Ольги Николаевны. — И, если это не он, гордись всё равно…»

Нет, именно тот, в солдатской шинели, был его отцом. А этот, помятый, лишь случайно носил ту же фамилию и имя…

Виктор отодвинул стул:

— Простите, мне надо работать… Тётя Даша, я в кухню пойду писать, а ты займи… гостя.

— Ну, иди, когда дела, — вздохнула тётя Даша. — Да погоди, я тебе стол хоть там оботру…

Она вытерла на кухне стол, Виктор сел, а тётя Даша всё не уходила. Виктор оглянулся. Тётя Даша стояла у плиты, недвижно глядела в угол, а губы её чуть вздрагивали. Потом она сказала медленно, как бы в раздумье:

— Ишь ты, пятнадцать лет не видел сына, а коли б чемодан не украли, до самой смерти бы не завернул… А мать твоя, Витенька, любила его…

Виктор отвернулся, чтобы не видеть тёти-Дашиных вздрагивающих губ. Женщина тихонько подошла сзади и ласково поерошила ему волосы:

— Писатель… Ну, пиши, пиши, не буду мешать…

Когда она ушла, Виктор посмотрел на захлопнувшуюся дверь и беззвучно крикнул:

— Простишь ли ты меня, тётя Даша?.. Поймёшь ли?..

И, стряхнув оцепенение, развинтил автоматическую ручку «Золотое кольцо» — подарок Николая Касьяновича.

Виктор сдавал экзамен на зрелость…

— Зайди-ка ко мне, порадую, — окликнул Виктора Осокин. Несмотря на хромоту, он быстро шагал по коридору и оживлённо говорил:

— Разворошил ты кучу большую, я тебе скажу… Из прокуратуры бумажку прислали, — главных этих — Далецкого, Митрофанова — уже арестовали…

— Я знаю, — безразлично промолвил Виктор.

— Сам поинтересовался? А подробности тебе известны?

— Нет…

— Так идём… Был у них, оказывается, целый спекулянтский синдикат, — рассказывал Осокин, усаживаясь за стол. — То, о чём ты писал, — это ещё десятая доля. Далецкий свои филиалы не только на базах устраивал, он даже до театра добрался, — что и говорить, понимает толк в искусстве… Захапал там пару сот метров материи, для декораций предназначалась…

— Для декораций? — вдруг насторожился Виктор.

— Ну да, а спустили на сторону… Далецкий обработал там одну из бухгалтерии…

— Кого? — почти крикнул Виктор.

Осокин удивлённо взглянул на него:

— Что ты? Сейчас посмотрим… — он повертел в руках бланк со штампом прокуратуры. — Вот она… Вера Степановна… И, понимаешь, мне передавали, наглость какая: она на следствии обиженной овечкой прикидывается, уверяет, что хотела всё раскрыть, что даже к нам письмо об этом посылала…

Виктор привстал с кресла, опять сел и — стремительно сорвался к двери.

— Стой! Куда ты? — воскликнул Осокин.

Виктор остановился.

— Она посылала письмо… Я передавал… Студенцову… Я спрошу… — он снова схватился за ручку двери.

— Стой! — властно повторил Осокин. — Сядь… Остынь… Расскажи по порядку…

— Она, действительно, посылала письмо и как раз как будто об этом — о декорациях. Я почему знаю, — она мне же его передала, — я с нею немного знаком. Ну, а я, раз о театре, отдал Студенцову…

— Когда это было?

— Сразу после первого мая.

— Без малого три месяца, — подсчитал Осокин. — А что с письмом сделал Студенцов?

— Не знаю… Я пойду, спрошу, расскажу ему всё и…

— Да стой ты! — в третий раз осадил Виктора Осокин. — Письмо не регистрировалось?

— Нет…

— А когда ты отдавал его Студенцову, кто-нибудь ещё был?

— Никого, мы двое…

— Тогда, так просто это не делается, ежели он столько продержал письмо…

Осокин закусил губу и угрюмо посмотрел в потолок. Потом пришёл к какому-то решению. Он снял с телефона трубку и набрал номер. Скоро в трубке послышался щелчок.

— Студенцов? — спросил Осокин самым беспечным тоном. — Осокин это… Слушай, я к тебе с небольшой просьбой… Когда-то ещё давно, кто-то из наших, не знаю даже кто, передавал тебе письмишко, о театре, о декорациях там что-то… Не помнишь?.. А ты поищи, понимаешь, автор ко мне заходил, интересовался… А? Да надо выяснить кой-какой вопрос… насчёт одного типа… Поищешь? Хорошо, я подожду…

Зажав ладонью микрофон, Осокин сказал Виктору:

— Выходит, говорила она не зря. Не сразу её окрутили. Что за экземпляр этот Далецкий? Ты хоть видел его?

— Это… мой дядя, — отрывисто ответил Виктор.

— Так… — глотнул слюну Осокин. Он хотел спросить ещё что-то, но вдруг быстро снял ладонь с трубки:

— Нашёл всё-таки?.. Вот и прекрасно… А? Правильно, правильно, письмо так себе, но сам знаешь — автор… Нет, не беспокойся, я к тебе рассыльную пришлю…

А часа через два редакция была созвана на внеочередное совещание. С шумом двигая стулья, как всегда, громко разговаривая, в кабинете редактора расселись сотрудники сельскохозяйственного отдела. Прошёл в свой угол Михалыч. Не спеша пересёк кабинет Студенцов и опустился в кресло возле самого редакторского стола. Виктор покосился на Игоря: откинувшись на спинку кресла, тот пускал в потолок дымные кольца…

Тяжело поднялся Осокин:

— Я хочу начать так, как выразился однажды один оратор, — раньше всё было в ряд входящее. А сегодня об из ряду вон выходящем. Речь пойдёт о том, как внимательно мы должны относиться к любой строчке, поступающей в редакцию. Речь пойдёт о том, как один беспечный… я бы сказал, преступно беспечный человек, ограниченный узким кругом своих интересов, может, желая того или не желая, причинить немалый ущерб государству. Речь пойдёт, — Осокин протянул вперёд руку, — о вас, товарищ Студенцов…

Игорь вздрогнул, но тут же, овладев собою, развёл руками, что должно было означать: не знаю, чем я вам так…

— В первых числах мая товарищу Студенцову было передано одно письмо…

— Вы о том бреде, который я отдал вам сегодня? — прервал Осокина вопрос Студенцова.

— Да, это о том самом письме, — подчеркнул Осокин. — Автор его…

— Это — анонимка, — опять раздалась реплика Студенцова, и редактор стукнул толстым карандашом по бронзовому стакану чернильного прибора, требуя порядка…

— Автор его, который, опасаясь преследований, не поставил в письме своей подписи, разоблачал махинации крупной шайки спекулянтов. Автор стремился не быть затянутым в эту шайку, и он доверил свою судьбу редакции, которая на сей раз… к сожалению… оказалась представленной в лице товарища Студенцова…

Игорь, как улитка в раковину, втягивался в мягкое кресло.

— Этому журналисту показалось зазорным возиться с письмом, которое касается этаких земных, материальных вопросов. Ему подавай чистое искусство, а остальным пусть занимаются другие!.. К тому же и написано было письмо далеко не блестяще, — автор допустил даже несколько грамматических ошибок…

Виктор передёрнул плечами: это было уже не только о Студенцове, это было и о нём. Он с неприятным чувством вспомнил того Виктора, который стоял на бульваре и презрительно усмехался, перелистывая страницы записной книжки в зелёном переплёте. И ещё вспомнил Виктор, как