Юрий Черняков - Бригада

Рыжий любил что поинтересней, где исхитриться как-то надо. Сам, глядя на меня, приспособлений себе наделал, да таких, что Николай Иванович увидел как-то и за голову схватился. Вы что, говорит, ребята? Домушничаете, что ли, в свободное время? Этим же любой замок открыть можно. И ведь как в воду глядел. Но про это потом.

Словом, сделали мы все. Ну не за сутки, конечно, а за неделю. Да. Отработали мы изделие как часы, все только рты разинули. Ну и ну. Аи да Сидоров. Мне, помню, сам маршал руку пожал. А Рыжего заело. Он-то больше всех, конечно, расстарался. И самое ответственное, можно сказать, да тонкое… Что, Алексеич, говорит, теперь неделю руку мыть не будешь? Вот такой, да… Ну а там еще изделие и еще. Вызывает меня начальство. Сергей Алексеевич, говорит, надо. И срочно. Это последнее. Ладно. А потом еще одно… И опять вызывают. И опять последнее. Да вы что? — говорю. Да мы ж отсюда так и не уедем никогда. Как я своим скажу? А кто, спрашивают, кто отработает? Это они меня спрашивают. Ага. Смотрю я на них, и обидно стало, ну хоть плачь. Да не за то, что на нас все взвалили. Это уж как водится… Кто тащит, на того и наваливают. Нет, я о другом подумал. Что ж вы, думаю, вчера еще меня и вдоль и поперек строгали за мою бригаду развалившуюся, один Алексей Витальевич поддерживал, а теперь что? Вроде как ни в чем не бывало? Вроде как так и задумано было?.. Ладно, думаю, что теперь считаться. Делать так делать.

Ничего им не сказал. Махнул рукой и ушел к своим. Так и так, говорю. Выходит, что, кроме нас, некому. Рыжий сразу, конечно, горло драть. Он теперь себя незаменимым считал. Вообще долго я с ним еще мучился…

Попробуй ему, к примеру, не доплати. Что ты! Не приведи бог. У людей как? Ты ладно, мол, кончи дело, потом глотку дери. А этот нет. Чуть что не по его, сразу права качать. Машину бросит раскрытой, инструмент раскидает как попало — и к начальству руками махать. С ним у меня как-то уже потом случай такой вышел… Да… Ну ладно, раз уж начал… С этим делом там плохо было. То есть сухой закон в полном смысле. Как-то наши ребята съездили за сотню километров за сайгой. На машине. И привезли под сиденьем пару-другую бутылок… Ну, собрались мы у себя, вроде все свои, да… Сайгачину я запек с горячей картошечкой, с холодку-то вот сели, выпили по-скорому — мало ли кто зайдет… Ну, а как захорошело, разговоры всякие пошли. Это уж как водится. А как стали рассчитываться, этот горлопан опять завелся: а почему столько? Тут я не выдержал. Тем более что давно уже не прикладывался и на хорошем взводе был. Забыл, говорю, за сухим законом, почем она нынче, родимая? И все из-за тебя, охламона. Как так из-за меня? — таращится. А вот так. Забыл, как из-за тебя изделие вовремя не сдали? А в другой раз чуть пуск не сорвали? А что, говорит, я один, что ли, виноват? Не ты, так другой. Не другой, так третий. Тот гайку недовернул. Тот при пайке соплю посадил. Третий рассчитал чего-то не так. А государству чего прикажешь делать? У него карман-то один. И тот не резиновый. Вот и приходится новые средства вкладывать, никуда не денешься. Чтоб таким, как ты, глотку заткнуть… А где их взять? Может, на молоко цену поднять, на ребятишках отыграться? Ты-то, я знаю, тебе чего… Только рад был бы. Только никто не позволит этого, ясно тебе? От тебя же, черт недоделанный, все зависит. На кого жаловаться-то? Вот так! И лучше молчи! И чтоб я не видел больше, как Сашка за тобой доделывает и убирает! Очень я разгорячился тогда. Не знаю, чего вдруг нашло. Говорю, а сам вроде со стороны себя слушаю, сам себе удивляюсь: ну Сидоров, ну даешь, откуда слова только берутся… Очень злой, помню, был. Тем более что давно не прикладывался. Только толку — чуть. С ним что говори, что не говори… Ухмыляется, рожу корчит и посмеивается: не психуй, Алексеич, прорвемся!

Но это я опять отвлекся. Сказал я это им, значит, а у них челюсти отвалились. Ерфилов Рыжему рот заткнул быстро, а сам головой качает. Что ж ты, бригадир, бригаду свою так подводишь-то? Это ж мы вообще отсюда не выберемся. Так-то ты о нас заботишься?

Ну, у него одна песня. Бригадир, мол, никудышный. Ну что ж, говорю. Пишите заявления. Все по домам… Только потом пусть никто не плачет, если начнется, что опять одной голой ж…, как в сорок первом, танки пугать будем. Ага?

Ерфилов, смотрю, набычился весь, потемнел. А ты что предлагаешь? говорит. Гробиться здесь? Без крыши, да всухомятку, да без бани, да без сортира? А другие пусть там в свое удовольствие прохлаждаются?

Другие не умеют, чего умеем мы, говорю. Их бы пожалеть, неумех, говорю, а ты завидуешь. А Рыжему, гляжу, больше всех невтерпеж. Он, поди, уже отписал своей очередной: жди, мол, вот-вот буду…

Может, год еще, говорю, а может, больше, кто знает, здесь проторчим.

Так ты ж говорил сам, говорил вчера: последнее отработаем и двинем отсюда с песнями! — Рыжий опять насел. Последняя у попа жена, отвечаю. Не слыхал, что еще серия на подходе? Одних телеметрических штук пять… Это начальство, чтоб нас не напугать, по одному добавляет. То это последнее, то следующее… А тебе свое соображение иметь не мешает. Так что вот так. Ну а насчет баньки там или теплого сортира, тут я с вами согласный. На все сто. Вот и давайте. Сделаем себе и баньку и сортир.

Чего-чего? — Рыжий аж привстал. Того, говорю, домик себе построим. С отоплением, с душем, со всеми делами. Да ты что? — Панкратов, кажется, теперь встрял. Хочешь, чтоб нас совсем здесь закопали? Да нам тогда каждый скажет: вот и оставайтесь, раз уж корни тут пустили. Вот тогда заявления и напишем, говорю, я первый и напишу. Понял? Только никто нас держать здесь не будет. Опять же, кто на смену придет, рваться так отсюда не будут, дадут нам дома побыть. И еще спасибо за домик скажут. Ну? Вопросы есть? А почему мы? опять Панкратов спрашивает. Вон тут строителей сколько. Начальству-то уже построили целый коттедж. Почему все мы да мы? А кто, спрашиваю? Удивляешь ты меня не знаю как. Добро бы этот молодой глупые вопросы задавал, а ты ж самостоятельный рабочий человек. Кто сделает-то? Чужой дядя? А ты знаешь, кто этот чужой дядя? Ты. И Степаныч. И я. Ну, Рыжий еще не вполне. Это другие на тебя надеются, а нам с тобой надеяться уже не на кого. Мы не сделаем — никто не сделает.

Ерфилов рукой махнул. Ладно, говорит, хватит пустоболить… Завтра и начнем. После работы. А в выходные? — Рыжий подскочил. Опять без выходных? Там поглядим, говорю, насчет материалу бы еще договориться… Думаю, не откажут, раз уж остаемся. И хватит, говорю, на сегодня. У меня от начальства башка трещит, а тут еще с вами…

Домик мы этот отмахали будь здоров. И сейчас стоит. Кого хочешь спроси там про домик Сидорова. Улицу, номер не знают, а домик наш знают. Ну да, там теперь улица целая. Другие фирмы-то, на нас глядя, тоже строиться стали. И получше и повыше, а все ж мы первые…

И готовил я на всех. Кастрюль закупил, сковородок. Я и дома любил готовить. Жена, правда, обижалась. Ей тоже иной раз хотелось нас чем побаловать… Вот. А жили мы там колхозом. То есть деньги там, продукты все в общий котел. Ну и другие тоже, на нас глядя, стали организовываться. И в каждом колхозе хоть один такой вот вроде меня кормилец был. Бывало, друг у друга кормильцев сманивали. А ушел кормилец — все, развалился колхоз, ешь всухомятку. К нам так Ермоленко потом пристроился. Сам напросился. Возьми, говорит, Алексеич, язва у меня да гастрит с колитом. Только у тебя в гостях и отхожу. Он-то с нашего завода был, с другого цеха. Взял я его. Что ж… Мужик толковый, работящий, хоть и электрик, слова о нем плохого не слыхал. А вообще-то просились многие. Наслышались про наши заработки. Но больше я никого. Ни-ни. Мне со своими бы разобраться. А лишних я вообще терпеть не могу. И Главный тоже, это когда нас в его фирму перевели, к нам зачастил. А поесть он любил. Не то слово. Потом уж вообще заказывать стал. Провел к нам в домик телефон и чуть что — звонит: Алексеич, как там насчет пообедать? Ага. Бывало, с утра отправишь всех на техничку, сам у плиты в переднике, кастрюли кипят, сковородки скворчат, а тут опять звонок. Главный орет: ты почему там, почему не на месте, без тебя тут все стоит, работать никто не может, безрукие они все у тебя!.. Так я ж обед, говорю, готовлю. Какой обед! Чтоб здесь был! Машину высылаю! Все! И трубку бросит. Что тут поделаешь? Огонь загасишь и в машину. За борщ свой любимый он еще простит, а за изделие такого леща выдаст, что лучше не вспоминать…

А и то сказать: подобрел он, ребята говорили, как я его домашними обедами стал кормить, совсем другой человек стал.

И сколько раз так бывало. Ночь просидишь в отсеке, провозишься, а утром опять домой. На всех готовить. Не успеешь закончить, а за мной машина. Давай-давай, орут, ждем тебя! И обратно на техничку везут.

Очумел я совсем от такой жизни. А Главный — ничего, ничего, говорит, я, говорит, Алексеич, скорей весь полигон разгоню, а тебя не отпущу. Хоть тут разорвись…

Но это я опять забегаю. Только мы, значит, домик отстроили, а к нам смена едет. Ага. Мы и пожить-то не успели, обновить то есть. Даже обидно стало. Но ничего. Домой все же. Приезжаем. Денег — вот по такой пачке отвалили. За что про что — вообще непонятно. Аж в глазах потемнело.