Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

— От Аулиса корова с первого раза обходится.

Эта деталь была немаловажной. Если корова не обошлась, жди, когда она снова будет в течке. Легко ли отвести к быку такую взбудораженную тварь? Как встанет на дыбы да как кинется на хозяина. Много ли надо, чтобы старому человеку кости переломать! Как в прошлом году Лине. С тех пор и ходит с орясиной.

Аулис в Заливе был на хорошем счету. Но в десяти дворах и коров всего десять. Такую малость, если не слишком перетруждаться, Аулис мог обслужить за два дня. Когда коров приводили из Заречья и других отдаленных мест, существование быка имело какое-то оправдание. Но в последние годы в колхозе рьяно взялись за искусственное осеменение, и водить корову к черту на кулички никто больше не хотел. Была еще одна причина: заготовительная контора племенного скота стала чаще закупать молодняк у населения. Платили неплохо, но требовали хороших документов. У Аулиса племенные бумаги оставляли желать лучшего. Широкой груди и умеренного темперамента было недостаточно.

Многие клиенты отпали. И без того мизерный заработок Ольги сошел на нет. Всякий разумный человек продал бы быка. Но не Ольга Виботне.

— Жалко отдавать на мясо. Свыклась.

Аулис, чуя своим бычьим умом, что многие соплеменницы ему изменили, сильно забеспокоился. Раздувал ноздри и ревел. Когда видел, что ведут корову, начинал бесноваться как одурелый. А случай с буренкой Огуречного мужика заставил задуматься не только ее хозяина. Андрей приволок свою Толе как обычно. Завел в особое устройство, которое все называли случным станком, привязал поводок к крючку и стал ждать, когда Ольга справится с быком. Разбег был неистовый — полусгнившее устройство не выдержало, и Аулис обрушился на Толе как лавина. Тогда ничего особенного не заметили. Только после этого Толе почему-то стала хуже двигаться. Видно, дюжий вес повредил ей крестец.

Причина была в преклонном возрасте, вину свалили на Аулиса. Кое-кто уже начинал наводить справки, как там, дескать, обстоят дела с «искусственным быком».

Ольга сколотила новый станок. Но немочь Толе не проходила. Болезненный вид коровы агитировал против быка. Для Ольги это было тяжким ударом.

Аулис все же остался в «Сакнес». Силы у Ольги еще были, и она тратила их на борьбу с быком. Видно, требовалось уравновесить остатки сатанинского пыла. И для этой цели Аулис с его буйством подходил как нельзя лучше.

Отдай Ольга своего баловня на колбасу, может, ее жизнь на старости лет устроилась бы иначе. Но она не могла этого предвидеть. Да и после ни о чем не догадалась.

Как-то вечером в «Сакнес» завернул Рейнис Раюм с гармонью под мышкой.

— Пригласили меня тут на одну сыгровку. Я и подумал, грех не зайти, раз мимо путь лежит.

Ольга удивилась: ничего про это не слышала. Если где-то собираются и люди приглашают музыканта, то об этом в Заливе знают все.

— У старого друга молодости.

Где и по какому поводу, Рейнис не уточнял. Не хочет рассказывать, поняла Ольга Виботне. Знать, в гостях было скучновато, а то разве стал бы засветло домой возвращаться.

Рейнис ни в каких гостях, конечно, не был. Не придумал он и правдоподобной истории. Но явиться и с места в карьер выложить: «Пойдешь ко мне в жены?» — ему тоже не хотелось.

В подобном деле старик должен начинать издалека. Чтобы не получился конфуз.

— Ну, Ольга, как ты поживаешь?

Обычно Рейнис произносил что-нибудь дельное. Сегодняшнее вступление — ни то ни се.

Ольга присела рядом с соседом на лавочку, освещенную лучами заходящего солнца. Пододвинулась поближе понюхать — досталась ли ему у друга молодости чарочка или нет. Дух шел. Ну, тогда немудрено, что чушь порет.

— Я тебе сыграю, Ольга.

Это уж совсем в диковинку.

— Что хочет твоя душа выманить из моей гармошки?

Не дождавшись ответа, Рейнис быстро развязал ремешок, и во дворе зазвучал знакомый давний напев:

Изумление Ольги постепенно сменил не передаваемый словами восторг. Под закатными лучами солнца в вечерней тишине лилась старинная песня. Рейнис пел редко. Чуть дрожащий голос не мог равняться с сонным плавным тенором Андрея Куги. Но у Раюма подкупала простота исполнения. Ольге захотелось сбросить если не сорок, то хотя бы лет двадцать. Невесть почему пришли на память услышанные когда-то рассказы о той поре, когда Рейнис служил в латышских стрелках. За столом мужчины подчас вспоминали молодость, похваляясь друг перед другом победами над девичьими сердцами. Рейнис был большой повеса, это Ольга могла себе представить. В его доме и теперь еще висела на стене фотография в резной деревянной рамке. Небольшие форсистые усики. Глаза как у девушки. Вглядишься — упадешь в обморок.

Ольга Виботне даже вздрогнула — слишком беззастенчиво разыгралось воображение. Она следила за пальцами Рейниса, нажимавшими на клавиши, и с любопытством разглядывала нарост величиной с боб. «Если таким пощекотать…»

У Ольги на глаза навернулись слезы. От стыда за свои мысли. И от щемящей пронзительной песни.

Аулис, привязанный неподалеку в уголке сада, спокойно жевал траву, поблескивая металлическим кольцом. Вдруг встрепенулся, словно ужаленный слепнем, глянул в сторону музыканта и наклонил голову. Как обычно, когда собирался испустить рев.

Мелодия оборвалась. Бык закружился на месте. Присел от ярости. Глаза налились кровью. Левый рог вонзил в землю, взрыл дерн, точно штырем бороны. В ровно общипанной зелени остался прочерченный будто циркулем круг. Вспаханная рогом борозда была глубока — хоть редиску сажай.

Рейнис выпустил из гармони воздух, оставшийся в мехах после прервавшейся песни, и привычным движением завязал ремешок.

— Ладно, Ольга, я пошел. Пора корову загонять.

И ушел не попрощавшись.

Рейнис вознамерился сделать Ольге предложение. Но когда увидел разъяренного быка, что-то в нем оборвалось. Понял вдруг, что рядом с ним — несостоявшаяся судьба, не познавшая любви женщина. Может быть, она надеялась исполнить свое назначение на закате жизни. Но Рейнис устал. Ему нужен был понимающий человек, с которым, лежа на широкой супружеской постели, можно слушать, как за окном в яблонях шуршит дождь. Он вообразил, что Ольга такой человек. Но в последний миг испугался.

На сватовство его подвигла завлекательная ямочка на ее правой щеке. За долгие годы Рейнис как по барометру научился определять по ней и бурю, и вёдро. Когда Ольга собиралась повеселиться и, сидя рядом с соседом, перейти грань, ямочка гляделась вызывающе — боишься, мол? Стоило буре отбушевать, как Ольга снова излучала ласку, точно материнская рука на детской голове. К старости ямочка всегда выглядела спокойной. И Рейнис поверил. Но, напевая «Старую прялку», заметил: не вся еще опасность вышла.

Раньше Ольга слыла весьма искусной портнихой. Женщины, желавшие показаться в обществе в хорошем платье, волей-неволей вынуждены были обращаться к ней за помощью. Хороший наряд многого стоит, тут можно и забыть про обиды. И соседки ради него переступали через ров отчуждения, окружавший Ольгу Виботне в Заливе.

Но с годами творческая искра погасла. Как говорила Ольга:

— Пальцы не держат ткань.

И то правда. Ворочать плуг, мешки с картошкой, укрощать быка, рубить дрова — занятия с портняжным искусством несовместимые. Было, однако, время, когда они не мешали друг другу. Но оно прошло.

Руки, конечно, тут были ни при чем, они проворности не утратили. Пропала охота. С заказами приходили и молодые, и старые. А Ольга слишком тяжело переживала свой закат, чтобы при этом украшать других. В годы расцвета — другое дело. Тогда, трудясь над чьим-нибудь нарядом, она испытывала веселое злорадство. Каким бы красивым ни вышло платье, муж той, кто его наденет, все равно будет искать глазами портниху. Это наполняло сознанием превосходства.

Украшать других, зная, что собственного триумфа не последует, она не хотела. Чтобы не унижать себя, не расслаблять ненужными переживаниями. Можно было бы, конечно, шить только пожилым, отговориться неумением: за ветреными модами молодежи, мол, ей не угнаться. Но у многих старух тоже есть мужья. И наверняка бывают мгновения, когда тяжелая рука крестьянина становится легкой и ласковой. Наверняка…

Лучше уж отказаться совсем. А швейная машинка пусть стоит себе у окна. Не выбрасывать же добро! Очень даже полезная вещь — есть на что накинуть косынку, хозяйственную сумку, сеточку.

Хуже было другое: каждый день на шитье уходило два-три часа, а то и больше. Теперь привычный ритм жизни дал сбой — чего-то не хватало. Впрочем, тянулось это недолго. Как только пошли грибы, Ольга стала наведываться в лес, обегала рощицы, где боровики из земли так и выскакивали. На ум пришла мысль — собирать на продажу. Но продавать не тогда, когда каждый может набрать полные короба и рынок ломится от грибов.