Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Ольга изучала поваренные книги, читала «странички» практических советов, запоминала все рецепты. Наполняла большие и маленькие баночки, всю зиму сама пробовала на вкус, следила, хорошо ли сохраняются маринады и соления, и год спустя встретила начало грибного сезона во всеоружии. Запаслась разного калибра стеклянной посудой. Наполняла и закатывала. Каждый день по нескольку раз бегала в лес. Не брала что попало, а лишь самые отборные, что еле высунули шляпки из мха. Такие вместе с крошечным огурчиком можно было класть даже в баночки из-под майонеза. Икра и то выглядит под стать цене, когда уложена в маленькие стеклянные чашечки, а не в здоровенные жестянки, из которых черпай хоть столовой ложкой. Продукция Ольги напоминала знаменитые некогда баночки с «микспикелем», которым латышские моряки успешно потчевали иностранных лоцманов. В нем тоже было от каждого лакомства понемногу.

Игрушечные дозы имели еще одно преимущество перед остальными дарами рынка. Покупатели, повертев в руках угощение и посетовав на дороговизну, все же решали, что ради праздника можно и раскошелиться. Ольга все это учла, продумала. И отметила в календаре, когда ехать в Ригу. У нее не было ни времени, ни желания сделаться завзятой рыночной торговкой. Тогда надо бросать хозяйство и заниматься только этим. Ольга запланировала лишь предпраздничные вылазки. Они окупались и вносили в ее жизнь перемену — общение с новыми людьми, свежие впечатления, которых так не хватало в Заливе. Аулису и остальной скотинке Ольга оставляла корма достаточно. Все обходилось. Только поросенок вечером недовольно визжал — привык съедать свою долю зараз.

В поездках Ольга набиралась информации, которую не помещали в газетах, не передавали по радио.

Базарные торговки знали, где когда ограбили и где кого убили. Рассказывали чудеса про словоохотливых южан, которые продавали по соседству орехи стаканами размером много меньше принятого. Они знали в лицо пропасть покупателей. Ольга с удивлением разглядывала людей, про которых часто слышала или читала в прессе. Знаменитые актеры пробовали капусту и огурцы так же, как все, торговались, морщили нос, когда попадалось вялое яблочко. Тут можно было увидеть пьяниц всех степеней, жадно хлеставших капустный сок за десять копеек. Иной потрепан, с трясущимися руками. Но многие одеты неплохо. Если к бочке с рассолом подходил гладко выбритый и надушенный одеколоном покупатель и проглатывал, словно клубнику, два стакана кислого соку, можно не сомневаться — накануне было выпито за десятерых. Чтобы явиться на работу в приличном виде, пропойцам не оставалось ничего другого, как опохмеляться на базаре прямо из бочки. Тут не было той свободы, что в колхозе, где после пьянки утоляли жажду не таясь. И отодвигали бутылку в сторону, лишь когда председатель или кто другой из начальства уже наступал на нее ногой.

При скудости информации в Заливе соседи с жадностью выслушивали привезенные Ольгой новости. Передавали дальше:

— Ольга третьего дня воротилась из Риги. Там говорят, что…

И в десятый раз пересказывали какое-нибудь событие.

Хождения по грибы-пуговки прочно обеспечили Ольгу товаром — катайся в Ригу хоть всю зиму. Добраться не составляло проблемы. Труднее давались лишь первые несколько километров до молочного пункта, а там в столицу ходил автобус.

Ольга не имела привычки, подобно другим деревенским бабам, таскать узлы в руках. Запихивала свою ношу в рюкзак. Брала с собой бутерброды и бутылку с молоком, чтобы не толкаться в очередях по столовым. Изредка позволяла себе потратиться на пирожок, который после надоевшей деревенской пищи казался настоящим деликатесом. Если кто-нибудь из соседей по прилавку предлагал согреться глотком спиртного, Ольга присоединялась и возвращалась домой румяней, чем обычно.

Набеги на лес радовали находками. Слушать птиц, всматриваться в ползучих по земле тварей было некогда. Раз уж взялась собирать грибы, гляди в оба и не пялься на белку, которая прыгает с ветки на ветку.

Однажды, обшаривая лесные чащобы, Ольга остановилась как вкопанная. Между двумя молодыми елочками стоял бык. Не «Латышский бурый», это она сразу поняла, и не лесной зверь. Стоял себе и добродушно глядел ей в глаза, то и дело облизывая продетое в ноздри кольцо.

Ольга достала ломоть черного хлеба, который всегда клала в корзину, чтобы подкрепиться в минуту усталости. Бык с удовольствием съел его и сделал шаг навстречу. Возникло взаимное доверие. Могучая скотина, способная напугать кого угодно, потащилась за Ольгой как щенок. До хутора было недалеко. Увидев Аулиса, чужак насупился и остановился. Но Ольга тем временем успела накинуть ему на шею цепь и вбить в землю колышек.

Позже выяснилось, что находка Ольги, как говорится, на вес золота. Колхоз приобрел одного из быков, которых республика закупила в Голландии. Кто говорил, что покупка стала в восемь тысяч, а кто давал все десять.

Заморского быка поместили в колхозный хлев. Ночью, однако, он взбунтовался, вырвался из заточения на чужбине и скрылся в неизвестном направлении. Тревогу забили как на пожаре. Куплен за золото — и вдруг исчез. Объявили поиск чуть ли не в районном масштабе. В самом колхозе, правда, несколько успокоились, потому что беглеца, по слухам, видели в соседнем хозяйстве; забежав в стадо, он якобы занимался своим бычьим делом. Зоотехник по племенным записям только за голову схватился — стихийность грозила перепутать все родословные. Натешившись вволю, голландец увернулся от преследователей и помчался дальше.

Три дня безуспешно гонялись по его следам. И вдруг такой простой исход. Наверно, бык, привыкший сызмальства к людской заботе, набродившись на воле, почувствовал себя осиротевшим. Человек в чащобе, должно быть, показался ему избавлением от издержек чрезмерной свободы.

Аулис и голландец поглядывали друг на друга с подозрением, но спокойно. Домашний — обалделый от удивления; заморский — изморенный трехдневным марафоном.

Затем оба в дружеском расположении принялись рвать траву. Колхоз выделил Ольге Виботне премию в пятьдесят рублей.

Рейнис никогда не жалуется на здоровье. И в этот раз он не говорит, что танец был слишком буйным. Лишь рука пощупывает бок, то место, где колотится сердце. Глаза насторожились. Он знает, о чем думает Дзидра да и все остальные — Ольга ни с того ни с сего танцевать не потянет. Что-нибудь да было между ними наверняка.

Ольга сидит величественная, гордая. Смотрит победительницей. Она напоминает поверженную пилой ель. Еще зелена, еще пышна и стройна вроде бы. Но это уже не ель.

Ольга была бы не Ольгой, не добавь она еще одной капли:

— Рейнис, а где в центре будет твоя лужайка?

Это было как обухом по лбу. Отшельник залпом хлопнул стаканчик. Пильпук схватил кухонный нож. Другой клешней сгреб бороду Отшельника. Раз — и изжелта-белые космы остались у него в кулаке. Щербина зазияла — будь здоров! Рейнис не держал у себя тупых ножей.

— Охальник какой! Вылакал мой стакан, как будто своего нет! — ярился Пильпук. Надо полагать, Отшельник, засмотревшись на Ольгу, перепутал рюмки. Этого оказалось достаточно, чтобы набравшийся Пильпук вышел из себя. — В тот раз пожалел бутылку для соседа, сейчас опять зырит, как бы для себя урвать. То-то и оно-то!

— Наконец-то попался, лиходей! Выдал себя! Грабители тоже за бороду таскали. Снова денег захотелось? А что, не так, что ли? — негодовал Отшельник.

Пильпук надулся — жаба жабой.

— В гробу видел я твои вонючие деньги. То-то и оно-то! Видал, какие в Озолгале строят мастерские? Ты хоть знаешь, мозгляк, что там легковые машины будут ремонтировать? Чтобы колхозникам не надо было ходить на поклон к такому живодеру, как ты. Хватит с людей драть шкуру. Пора и честь знать! То-то и оно-то!

Отшельник даже не слышит.

— Разбойник! Это ты украл мои деньги! А что, не так, что ли?

— За бороду, говоришь, таскали? Я бы еще пачку подкинул, чтобы тебе и рот заткнули. Но я не сделаю этого. Лучше отдам ее Трине. Пусть как-нибудь ночью тебя выхолостит. Все равно проку никакого. То-то и оно-то!

В отличие от других, его всегда называли по имени и фамилии. Получалось занятное звукосочетание, которое охотно повторяли и знакомые, и незнакомые. Но в тех случаях, когда кто-то высказывал свое истинное отношение к Пильпуку, в нем слышалось сожаление:

— Жанишка и есть Жанишка.

Это должно было означать: человек, так сказать, ветром подбит. Ничто, правда, не выдавало этого. Жанис оставлял впечатление доброго малого. Говорил только о самом необходимом, с удовольствием мог посидеть с соседом. Слушал, если тому было что рассказать, молчал, если сосед не раскрывал рта. Время от времени Пильпук выдыхал вместе с клубом дыма традиционное.