Георгий Шилин - Прокаженные

Зернов выдержал паузу, кашлянул и продолжал:

- Если бы каждый из нас не обладал иммунитетом, то, надо полагать, человечество целиком стало бы жертвой не только проказы, но и ряда других разрушительных бактерий. Не так давно Штейн и Щеперин проделали такой опыт: они взяли из лепром прокаженных материал с палочками. Стерилизовав его, они сделали прививку себе, кое-кому из медицинского персонала, работающего в лепрозории, и некоторым прокаженным. И что же оказалось? У работающих в лепрозории долгое время образовались на участках прививки сильные воспаления и узелки, у недавно прибывших и не имевших длительного соприкосновения с прокаженными — лишь слабые признаки воспалений. Это означало: организм первых успел выработать своего рода иммунитет, организм же вторых иммунитета еще не приобрел. Прокаженные, страдающие бугристой формой проказы, вовсе не реагировали на прививки. Это означало, что у них реактивные способности исчерпаны целиком.

- Удивительно, — забеспокоился Василий Петрович. — Выходит, что даже стерилизованная бактерия имеет силу и жизнь? А вы, Алексей Алексеевич, верите в заразность проказы?

Зернов улыбнулся, пожал плечами.

- Я верю, — решительно сказал он, — верю науке, а если я верю ей, то убежден в непоколебимости учения о заразности.

- Но как же в таком случае понять многие факты, когда медицинский персонал лепрозориев, как вам известно, не заболевает проказой? — тихо спросил Протасов. — Как понять, что жены прокаженных мужей не заражаются, и женщины, живущие с прокаженными, остаются здоровыми, и знаем мы случаи, когда дети заболевали проказой, а родители оставались здоровыми… Как это происходит?

- Да, в большинстве это так, но не всегда. В случаях с женами, как я уже вам докладывал, играет роль, по-видимому, все тот же иммунитет. Но он не всегда на высоте. Мы знаем случаи, когда супруги заражались друг от друга так же, как заражался медицинский персонал, работавший в лепрозориях. На Молокаи, например, в течение тридцати лет заболело пятьдесят служителей.

Правда, такие случаи очень редки, но они имели место.

Протасов развел руками.

- Но почему же в таком случае, Алексей Алексеевич, до сего времени ни одному ученому не удалось искусственно заразить проказой ни одного человека?

- Это одна из странностей, которая еще не объяснена, как не объяснен вопрос и о том, почему проказой не заболевают животные… Только крысы.

- Ишь ты, крысы… — удивился Василий Петрович.

- В этом-то как раз и фокус — в невозможности искусственного заражения.

- Нет, тут не то… Тут что-то другое, — качнул головой Василий Петрович. — Тут, по-моему, ясно: заразы нету никакой, а болеют люди по наследству, не от палочки Ганзена…

- Да, — отозвался Алексей Алексеевич, — в последнее время начинают раздаваться одинокие, правда, весьма неуверенные голоса в лепрологии, будто возбудителем проказы являются не только палочки Ганзена, но и другие стадии развития заразного начала, что палочка, может быть, даже совсем безвредна.

Есть такое мнение, — снова улыбнулся он. — Венский профессор Кирли, по крайней мере, упорно защищал этот тезис, исходя из того положения, что при такой тяжелой форме проказы, как анестетическая, мы очень часто или вовсе не обнаруживаем палочек или обнаруживаем в весьма незначительном количестве в то время, когда разрушение организма идет полным ходом.

- И что же? — насторожился Протасов.

- Это скорее область предположений, — засмеялся Алексей Алексеевич. — Хотя в свое время Вирхов сказал: пока не будет найдена искусственная среда для культивирования палочки Ганзена, до тех пор заразность проказы не может быть введена в догмат. Мы, советские лепрологи, считаем, что среда эта найдена нашим ученым, и потому замечание Вирхова для нас теряет значение…

- Значит, все дело в палочке? — учтиво взглянул на него Протасов.

- Двух мнений на этот счет современная наука не знает.

- Так. — И Протасов на несколько мгновений задумался. — А приходилось ли вам, Алексей Алексеевич, замечать какие-либо изменения в природе палочек?

- Например? — не понял Зернов.

- А тут, видите ли, — продолжал, как бы смущаясь, Протасов, — вышло так.

Мелькнула однажды у меня мыслишка — добиться от палочки ясности: живет она или нет? А если живет, то как размножается? В этом отношении во многом помогла мне наша милая Максимовна, — и, найдя ее глазами, он тепло улыбнулся. — Так вот, живет ли палочка и как она размножается? Ну, взял я кислотоупорные палочки, положил под микроскоп. Заметил на память — как лежит каждая из них и какую имеет форму. Пересчитал даже. В одном гнезде оказалось шестьсот восемьдесят семь, в другом — тысяча пятьсот девятнадцать, в третьем — триста девяносто. А вы знаете, Алексей Алексеевич: по теории науки, палочки Ганзена размножаются путем деления. Ну, думаю, ладно: сколько же отделится от вас, скажем, через месяц, потом через два, и сколько еще прибавится — через пять? Вы-то, дескать, кислотоупорные, и окраску принимаете какую надо, то есть — живете, и ничто вам нипочем, если вы оставались живыми, пролежав десять лет в книге, если вы выдерживаете сто двадцать градусов жары и не пропадаете на солнце… Посмотрим, дескать, что получится и с какой силой вы начнете размножаться на стеклышке? Ну-с, проверяю каждые две недели… Смотрю и диву даюсь: нет, не увеличивается количество! Как было шестьсот восемьдесят семь на одном стеклышке, так и осталось. Никакого результата! То же самое и на других. Вначале я заприметил: в одном гнездышке лежит палочка, а рядом с нею — точечка, это, мол, она начинает делиться, размножаться… Это значит: через неделю или две на ее месте будет десяток или больше. А когда посмотрел через две недели — увидел: и палочка на месте и рядом с нею — та же точечка. Никакого распадания, никакого размножения! Ну, думаю, рано еще торжествовать. Пусть пройдет несколько месяцев. И вот через несколько месяцев подхожу, прилаживаю микроскоп. Вот, думаю, увижу я их сейчас гибель, тьму-тьмущую! И что же: лежат покойненько мои палочки, ни одной не прибавилось, и одна — по-прежнему со своей точечкой… Вот как, — торжествующе воскликнул Василий Петрович. — А если исходить из того, как думает наука, что для заражения человека надобен целый колоссальный массив бактерий, а такой массив может возникнуть лишь путем чрезвычайно быстрого и интенсивного размножения, то, значит, и гнезда на моих стеклышках тоже должны были бы размножаться. Однако этого не произошло. Почему, Алексей Алексеевич, не произошло?

- Так и должно быть, — отозвался Зернов, начиная, видимо, уставать, — это понятно. Ибо они были мертвы, как и всякие другие бактерии, с которыми производятся манипуляции окраски.

- Я так и знал, что вы именно это скажете, простите меня за откровенность, — и Протасов улыбнулся, — да иначе и ответить нельзя!..

Дескать, я недостаточно хорошо знаю технику обращения с микроскопом… Но я все-таки сделал глупой своей головой вывод, Алексей Алексеевич…

- Какой же?

- Палочка Ганзена не бактерия, а что-то другое… И болезнь идет не от нее…

- А от чего же, по-вашему?

- Или от наследственности, или от повреждений организма, например от простуды… Ведь поговорите со всеми нашими больными — половина их скажет, что заболели они от простуды, остальные — не знают, как и от кого. Крепко держится в народе нашем поверье: проказой можно заболеть скорее всего от простуды…

- Верно! — уже совершенно серьезно отозвался Зернов. — Народный опыт, как правило, всегда безошибочен, и его надо уважать. Я с вами согласен. Верно: люди заболевают очень часто от простуды. Но характерно, что заболевают проказой далеко не все простудившиеся, а только какой-то весьма ничтожный процент. Это значит: организм ослаб и дал возможность бактерии, уже сидевшей в нем и поджидавшей лишь удобного случая, начать разрушение…

- Нет, видно, я глуп, — тупо уставился Протасов на Зернова, — видно, не спросясь позволения, поперся в калашный ряд, — и он развел руками, точно обидевшись.

Но Зернов не обратил внимания на эти слова и смотрел на Протасова так, будто спрашивал — скоро ли ты кончишь?

- А вот в кислотоупорности так и не убедили меня, — продолжал Василий Петрович. — Не убедили. И в том, как происходит заражение, — тоже не убедили… Все неизвестно!.. Все темно и мутно.

Он хотел сказать еще что-то, по-видимому волнующее его, но в этот момент раздался звонок на ужин, и собравшиеся стали подниматься со своих мест. Уже на дворе Протасов слегка притронулся к рукаву Зернова.

- А ведь выходит, — посмотрел он на него пытливыми глазами, — будто все человечество прокаженное. А? — и тихо засмеялся. — Как вы думаете? По-вашему, ведь получается, что и все — не лучше меня… Одна лишь разница: мне случай подвернулся, а вы его ждете… Э-э, да что там толковать! — махнул он вдруг рукой. — Ведь наука только вид делает, дескать, много знаем, а ведь на поверку — не знает ничего…