Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

– Я спасу тебя!

– Ты спасешь? Да ты слякоть. Самая гадкая слякоть. Жалко, что я раньше не знал…

– Молчи. Я не слякоть. Ты ничего не понимаешь. Ты просто ничего смыслишь… Давай я сделаю.

– Слякоть, слякоть. Мелкий человек.

– Что ты ругаешься? Я согласен.

– Ты довел меня. Я готовился. Всю ночь. Собрал все нервы. А ты мямлил. Мямлил… Теперь уже я не выдержу. Вот что ты наделал.

– Я постараюсь. Осторожно. Одним махом. Ты и не почувствуешь.

– Нет, нет. К черту… Постой. Там есть у меня спирт. Дай.

Василий бросился к его сумке и достал бутылку, налил в кружку, разбавил немного водой, дал Никите.

– Найди спиртовку. Трофейная. Там же. Приготовь все, – сказал Никита и, постукивая зубами о кружку, выпил.

Василий приготовился. Он достал индивидуальные пакеты. Разложил на еловом пне марлю. Зажег спиртовку и прокалил свой новый финский нож.

– Давай, – сказал он через некоторое время Никите.

– Что давай? – сказал Никита. – Разве так говорит лекпом? Он говорит: пожалуйста, прошу вас, ложитесь, дайте маску, йод, хлороформ, креозот… Вот так говорит. А ты – давай. Тебе бы только работать в отхожем месте…

Он уже был пьян.

Василий подтащил его к пню. Разорвал рубашку на его руке и положил ее локтем на пень. На то место, где рука была пробита, он старался не смотреть. «Плечевая, локтевая, лучевая. Мышцы, вены, артерии, кожа – эпидермис». Все эти обрывки школьных и институтских знаний мелькнули в его голове и пропали. Но где надо резать, он знал твердо. Он не забыл опять перетянуть жгутом раненую руку и, прицелившись, хватанул ножом. Для упора он держался за руку Никиты. За бицепс. Мускул был напряжен. Василий хватанул еще раз и почувствовал, как бицепс опал, лишившись своих сухожилий. Никита застонал. Он кусал губы, свесив голову.

Когда все было сделано, Василий вылез наружу и бросился грудью в сугроб. Ему хотелось умереть. Он прижался лицом к снегу. Душа его была пуста. Случилось великое несчастье, равного которому еще не свершалось в мире. Он не сомневался в том, что они вернутся и будут живы. Но друг его Никитка был без руки.

Солнце играло с ними. Оно было очень ласковое, солнце. Только оно не позволяло им смотреть на себя. Но Никита и Василий хитрили. Они, прищурив глаза, следили за отражением солнца в воде. И море играло с ними. И оно тоже было ласковое. Солнце и море взялись поразвлечь Никиту и Василия. От них требовалось только одно – спокойно сидеть и, слегка опустив веки, наблюдать. А игра начиналась так. Первым долгом широкая слепящая полоса воды у горизонта дробилась на тысячи тонких полосок. Потом они, приближаясь, превращались в короткие мигающие лунки. А затем, все ближе и ближе, они оказывались уже звездами, искрящимися на внушительном загривке волны. И когда, наконец, ее гребень с шумом обрушивался на берег, то на песке пузырилась только одна чистая белая пена. Вот и все, что оставалось от солнца. На-ка, лови меня, ищи!.. Никита и Василий терпеливо смотрели, как между крупными чисто промытыми песчинками исчезала пена. А потом все начиналось сначала.

Когда такая игра надоедала друзьям, они закрывали глаза совсем и поднимали лица навстречу уже не отражению, а настоящему солнцу. Оно грело их, ласкало, лечило.

– Там тебе письмо сегодня было. Ты видел? – сказал Никита.

– Да. Мне принесли. Читал, – ответил Василий.

– От Вари, наверное? Хорошая она у тебя девушка. Ко мне только что-то не расположена.

Василий промолчал.

– Не мытарь ее. Человек ты теперь серьезный. Женись. Как ты на этот счет?

Василий промолчал. Какая-то пара опустилась рядом с ними на скамейку. Василий сказал через некоторое время:

– Пойдем! На ялике покатаемся.

Они встали и пошли. Мужчина показал на них глазами. «Там были. Наверняка», – сказал он. Женщина качнула головой и откинулась на спинку, закрыв глаза. Ей было скучно со своим знакомым, и она стала думать о тех, ушедших. Наверное, они лучше его умеют шутить и рассказывать что-нибудь веселое!

Яличник выбрал покрепче весла и предупредил, что их одних не пустит.

– Мы же не отойдем далеко от берега, – сказал Василий.

– У нас не полагается. Одним не разрешают, – сказал яличник.

– Какое же удовольствие кататься втроем! Мы хотим одни. Только одни. Вдвоем.

– Не разрешают. Правило.

– А ну их к шуту, – сказал Никита, – выдумывают тоже глупые правила. Пойдем на Ривьеру. Там сейчас не особенно много народу.

– Ну, зачем же на Ривьеру? Хорошо, для вас можно и вдвоем, – сказал яличник, стараясь не особенно назойливо глядеть им на грудь, на два ордена Красного Знамени. – Все на себя возьму.

Василий дал ему рубль и получил весла. Они прошли к ялику. Никита сел на нос, Василий на весла. Яличник отстегнул цепь и оттолкнул ногой лодку, она закачалась на маленьких волнах.

– Счастливо. Не отходите далеко от берега, – сказал яличник.

Они промолчали. Василий греб. Никита опустил правую руку за борт. Вода побежала между пальцев. Было очень прохладно. Ему захотелось проделать то же самое и с левой рукой, но она была в перчатке… Это был новенький протез. А у Никиты просто зудело в пальцах, он еще чувствовал их – так хотелось опустить. И он опустил. Но ничего не почувствовал.

– Очень здорово, – сказал Василий, – я давно уже не греб. Просто замечательно. Как приятно, а?

– Да, – согласился Никита, – грести всегда приятно.

– Мы очень неудобно сели. Я тебя не вижу, – оглянулся Василий. – Пересядь на корму.

– Ты погреби еще немного. А потом я сяду на твое место. Попробую.

Василий греб. Они далеко отошли от берега. Волны качали их. Слепило солнце, отражаясь от тысячи мелких водяных зеркал. Василий устал и пересел на корму. Никита перешел на его место. Он улыбнулся Василию и взял концы весел одной правой рукой. Левой он их только придерживал. Опустил весла, повел… У него ничего не вышло. С минуту он смотрел на весла, раздумывая, как бы ему их взять. Потом, разозлившись, схватил здоровой рукой одно весло и начал с силой грести рывками. Лодка беспомощно закрутилась на одном месте. Тогда Никита встал и ушел на нос. Нагнулся над водой и замер. Василий бросился к нему, а ялик от этого движения пошел назад.

– Никитка, милый, голубчик мой, – сказал он и обнял друга за плечи.

– Ничего, ничего, – сказал Никита. – Продолжай. Я смотрю в глубину. Иногда, понимаешь ли, удается заметить там какую-нибудь интересную живность.

– Нет, ты обернись. Я тебе должен кое-что сказать, – потянул его к себе Василий.

Никита обернулся. Василий говорил:

– Ты мне сказал – женись. А я вот не женюсь. Я всю жизнь буду с тобой. Как условились. Я не женюсь.

– Придумал. Хорош. Увлек девку, а сам – в кусты.

– Нет, нет, она должна это понять. Сейчас это больше, чем дружба. Это мой святой долг. Быть всегда с тобой.

– Не признаю святых.

– Нет, слушай. Мы будем всегда вместе. Мы будем работать. Ездить охотиться. В отпуск мы поедем по Чусовой, на лодке. Потом еще что-нибудь придумаем. Можно будет даже походить на лыжах. Не особенно быстро. Самое лучшее все-таки будет, если мы будем ходить пешком. Мы обойдем весь Советский Союз. По лесам, побываем у озер, спустимся по рекам на плотах. Разве это не заманчиво? Мы побываем всюду. Вдвоем…

– Святая, бесплотная, беспорочная жизнь.

– Не издевайся!.. Ты тогда не друг мне, если не понимаешь, что я все время только и думаю, что там осталась твоя рука… И я был к этому причастен… Не друг ты мне тогда!..

– Смешной, смешной ты парень… Да знаешь ли ты, что и вторую руку я бы мог отдать… если бы сказали, что это нужно ради твоей жизни. А ты говоришь – не друг. Мне и это было бы не страшно.

Никита встал, и теперь они оба стояли во весь рост, держась друг за друга, чтобы не раскачивать лодку.

– Ты думаешь – я слаб? – говорил Никита, – Во мне дрожит каждая жилка, трепещет каждый нерв. Так я люблю жизнь. И к черту слюнтяев, которые, потеряв даже ноготь, уже ходят так, словно им отрубили головы. Если даже мне суждено было бы лежать разбитым параличом, то я все равно не скулил бы, потому что на кончик моего носа могла бы сесть муха, и я чувствовал бы, какие у нее ножки, смотрел бы на ее крылышки и через эту маленькую надоедливую чертовщинку ощущал бы всю огромную, большую жизнь… Мне не нужна опека, меня устроит только простая дружба.

Они оба сели. Волны стали сильнее, ялик грозил перевернуться.

– Хорошо. Понятно, – сказал Василий, – но все-таки я женюсь точно в тот день, когда это сделаешь ты. Ты не будешь одиноким.

– Дурак, – сказал Никита. – Ты всегда был упрямым дураком. Таким я тебя узнал, таким, верно, я тебя и похороню.

И, стукнув его по плечу здоровой рукой, Никита пересел на корму, а Василий взялся за весла. И они поплыли. Солнце заметалось перед ними на волнах, а они дерзко наплывали на него. Они плыли, но совсем не к берегу, где их ждал яличник, а все дальше в море. Потом повернули и поплыли вдоль берега. И вот лодка, удаляясь, становилась все меньше. И они сами уменьшались в размерах и превращались в мальчишек, упрямых и несговорчивых, сидящих друг против друга, как и тогда, в день первой своей встречи, тринадцать лет тому назад, в тот год, когда солнце, по народному поверью, предвещало войну.